Девочку звали Арийна (Ари) Светобоец. Её странного брата – Лейкленд (Лейк) Светобоец. Высокого тёмноволосого парня звали Иганом Луноречивым. Они пояснили, что традиционные имена гномов происходят от древних семейных ремёсел или знаний. Ари и Лейк Светобойцы происходили из ветви гномов, которых считали лучшими кузнецами оружия в Земле отделённой. – Фамилия Светобоец берёт своё начало от того яркого и чистого света, который высекали орудия наших предков, когда они ковали самое превосходное оружие из всех, что гномы, люди или боги держали в руках, – пояснила Ари. – Говорят, что искры были столь яркими, словно Светобойцы ковали само солнце. Наш предок Кайсил Светобоец выковал трезубец Посейдона из цельного куска железной руды с прожилками натурального золота. – А что насчёт Луноречивого, – спросил я Игана. – Моим предкам не было равных среди гномов в искусстве переговоров, – ответил Иган и его голос изменился, как будто говорил не мальчик, а профессиональный диктор. – Мы политические лидеры. Моя семья неизменно занимала высокие посты в древнем правительстве гномов. Обаяние и харизма неведомы большинству из нашей расы. В древней Земле отделённой была присказка, что даже самый убедительный из гномов не сможет продать флягу воды умирающему от жажды богачу в пустыне. Историю возникновения моего имени как легенду передают из уст в уста. – Давным-давно, мой предок Макгрумлин обратился с речью к луне. К той луне, что дарила серебристый чарующий свет лишь дважды в году. Макгрумлин убедил её открывать свой лик двенадцать раз в год в обмен на головы двенадцати горных козлов, двух варёных гусей и пирог с мясом… С тех пор ему воздают хвалу за это. Я задумчиво кивнул, стараясь не обращать внимания на невозможность всего того, о чём они только что рассказали. Ведь я сам сидел в подземной пещере, где дети мастерили оружие, смешивали зелья и ради забавы занимались спелеологией. Поэтому проще было кивнуть и принять всё как есть. Я всё ещё не знал, стоит ли всему этому верить. Но я с удивлением понял, что мне очень хочется поверить. Тут меня охватило волнение от того, что я могу оказаться частью чего-то невероятного и значительного – наконец-то узнать, что я не просто ребёнок из семьи неудачников, которым только и оставалось, что смириться и нести своё проклятие с широкой и глуповатой улыбкой. Тут же был совершенно новый и неизведанный мир, мир, который принимал меня и в котором были те, кто готов (а вдруг?) подружиться со мной. – А что насчёт моего имени? – спросил я, недоумевая, как так случилось что моя фамилия самая непривлекательная из всех гномьих. – Как вы там сказали? Брюхобух? – Пузельбум, – поправил меня Лейк. – В Земле отделённой существовала легенда, которую рассказывали детям с самого появления письменности, – сказала Ари. – Легенда о самом известном из твоих древних предков. Мэддоге Пузельбуме. Она повернулась к Игану, который, видимо, лучше всех умел рассказывать. – Говорят, – начал Иган с утончённой улыбкой, – что Мэддог был столь яростен в бою и столь отважно бросался на войска, значительно превосходящие его собственные по численности и вооружению, что в утробах его недругов разгоралось пламя, а в утробах его союзников – буря. Громы и молнии, бушевавшие в их животах, толкали их на подмогу, потому что они не могли просто стоять и смотреть, как Мэддог в одиночку одолевает целые армии, позабыв о собственной безопасности. Он вёл в битвы десятки батальонов с куда меньшим числом воинов, чем у противников, и тем не менее они всегда выходили победителями. Мне смешно было даже представить, что наша семья происходила из бравых и бесстрашных воинов. Я видел, как отец обращался с топором сегодня вечером, и «легендарный» было бы последним словом, которым можно было его описать. Со стороны казалось, что он пытается прихлопнуть муху старой покрышкой от грузовика. Чудо, что он не отрубил голову сам себе. – Правда, – продолжил Иган, – болтают, что на самом деле фамилия была дана Мэддогу за его склонность к… эм-м… метеоризму. Говорят, что у него всегда в животе бушевала ядовитая буря. Есть даже легенда, что однажды от ветров, которые он пустил, объевшись ветчины и бобов, увяло целое поле цветов. Ари хлопнула его по руке. – Но ты должен знать, – поспешно добавил Иган. – Что не важно, как возникла ваша фамилия. Никто не оспаривает её боевую доблесть. – А вы знаете, какой была фамилия моей мамы до того, как она стала Пузельбум? – спросил я. – Что? – воскликнула Ари. – Ты что, считаешь, что она просто собственность, которой владел твой отец? – Чего? – переспросил я, недоумённый и смущённый. Иган только улыбнулся, а потом пояснил: – У нас женщины не берут новую фамилию после вступления в брак. Гномы всегда превозносили женскую силу и их индивидуальность. Со времён Земли отделённой мы никогда не относились к ним как к собственности. Какая невозможная дикость и бессмыслица менять фамилию после того, как ты нашёл спутника жизни! У гномьих женщин есть достоинство, и они гордятся тем, кто они. – Твоё имя – это часть твоей индивидуальности, – добавила Ари. – Это то немногое, что никто никогда не сможет у тебя забрать. Мы, конечно, не видели твою маму, но много слышали о ней. – Она происходила из древнего рода усилителей оружия, – сказал Иган. – Гномов, которые варили зелье и творили заклятья для оружия и воинов, чтобы усилить их способности в битве, ну и такое прочее. Её имя было Данаэрра Секирвар. Я кивнул, пытаясь осознать тот факт, что в моей семье не было Бельмонтов – фамилии, которую я долгое время считал проклятой. В химическом алькове пещеры раздался небольшой взрыв. Я вскинул голову, боясь, что произошло новое нападение. Но увидел всего лишь смущённого ребенка, покрытого чёрной сажей, у которого в руках была мензурка и над которым смеялись все друзья. – Мой отец всегда уверял меня, что Бельмонт – проклятая фамилия, – сказал я. – Он что, всё выдумал? Они рассмеялись. Было так необычно здорово, что они смеются вместе со мной, а не надо мной. Раньше, скажи я что-нибудь столь же (по-видимому) невежественное, то меня бы осыпали градом насмешек и подколов. – Не совсем, – сказал Иган. – Твоя семья проклята. Только по-особенному. – Как это? – Наши тоже, – пояснила Ари с улыбкой. – Ага! – воскликнул Лейк, выбросив в воздух обвиняющий палец. – Народ наш исторически знатен тем, что печали поражений и утрат наследовал. – Гномы-неудачники, – перевёл Иган. – Это наша судьба. У нашего народа есть склонность к… как бы это лучше сказать… к неудачам. Я вспомнил о некоторых неутешительных историях, которые Данмор рассказывал мне совсем недавно. Видимо, его подкосило известие о том, что моего отца взяли в заложники. Вообще-то, мне следовало огорчиться тому, что теперь я, оказывается, принадлежу к группе вечных неудачников, но я, наоборот, успокоился. – Но в последнее время удача, кажется, вернулась к нам, – восторженно сказала Ари. – Ты о чём? – спросил я, решив, что не стоит напоминать ей, что мой отец в плену у троллей и, может быть, уже мёртв, и это как раз полностью укладывается в привычный мне жизненный уклад с неудачами. – Блистательный бердыш, Кровопийцей наречённый, среди руин эпох прежних найден, – сказал Лейк. – Шесть седьмиц тому в Нидерланадах дал знать о себе, сокрытый и найденный потомками средь праха братии нашей ушедшей эпохи древней. Я приподнял бровь. – Гномы-шахтёры недавно обнаружили давным-давно утерянного Кровопийцу, – перевёл Иган. – Говорят, что это самый сокрушительный из всех топоров, созданных гномами. Говорят, что он непобедим, хотя тоже несёт на себе проклятие. Легенды утверждают, что он сам взывает к выбранному им воину… – Кровопийца, – сказал я медленно, и всё встало на свои места – именно так Данмор называл топор, которым отец отбивался от тролля. – Отец принёс его вчера домой. – Ты видел Кровопийцу! – воскликнул Иган. – Сам? Своими глазами? Они все подались вперёд от восторга. – Да, и даже не раз, – ответил я. Они восхищённо ахнули. А я сидел и думал об этом топоре. И о том, как он говорил со мной телепатически. Несколько раз. Как в легендах, о которых рассказывал Иган. Внезапно у меня перехватило дыхание. Только теперь мне стало ясно, как бы мне хотелось, чтобы всё это оказалось неправдой. До сих пор я не воспринимал происходящее всерьёз. Я просто плыл по течению, согласно кивал, как будто это всего лишь игра моего воображения. Меня так увлекла необычность всего вокруг и возможность приобрести новых друзей, что я забыл о главном: мой отец в лапах у тролля. Теперь было ясно, что это не сон. Это всё всерьёз. И голос Кровопийцы у меня в голове тоже. И моё обращение в камень сегодня днём. И тролль, напавший на МЕДИПО. И это значит, что не стоит ждать, что я скоро «проснусь». Единственное, что мне оставалось, – бежать прочь из этого сумасшедшего дома. – А отсюда можно… выйти? – спросил я. Ари показала на дверь. – Нет, в смысле вообще отсюда… из Подземелья, – уточнил я. – Хочу глотнуть свежего воздуха. Иган кивнул: – Поверни направо и иди по туннелю до конца, – сказал он. – Там увидишь несколько старых каменных лестниц. Дальше, я думаю, сам разберёшься. – Понял, спасибо, – сказал я, вставая. – Спасибо вам. Ну, за то, что поговорили и всё такое. До скорого! Конечно, я и не собирался возвращаться. Пусть я на самом деле гном, но не мог я просто так сидеть под землёй и восхищаться мечами, когда мой отец пропал без вести и, возможно, именно в эту минуту горный тролль добивает его. Я найду папу, чего бы мне это ни стоило. Глава 13 В которой я так и не стал великим драматургом В такое время я мог пойти только в одно место – домой к Эдвину. Или, как я про себя называл его, Замок Алдаронов, потому что он больше напоминал не обычный дом, а королевский замок, который случайно затесался среди других домов на одной из самых крупных улиц Чикаго. В спальне Эдвина размером со спортзал мог запросто уместиться весь мой дом. Наверное, была уже почти полночь, когда я добрался до дубовых дверей, в которые упирались ступеньки их крыльца. И был очень рад, что дверь открыл мой друг, а не кто-нибудь из его родителей или любопытных слуг. – Грег? – удивился Эдвин. – Я звонил тебе в магазин и домой, наверное, сотню раз, но никто не отвечал. Что случилось? Я попытался внятно выразить всё случившееся, но вместо этого издал лишь слабый вздох. Эдвин покачал головой и отступил в дом. – Заходи. Пойдём в мою комнату, – сказал он. – А родители дома? – прошептал я, идя за ним следом. – Нет, – ответил он. – Они заскочили вчера на полчасика, чтобы расплатиться с диджеем и заказами для моей вечеринки. Да и в последнее время они так много работают, что почти переехали в наш пентхаус в центре. У родителей Эдвина было три дома в Чикаго: вот этот замок в северо-западной части, огромный пентхаус недалеко от Золотого побережья и просторное поместье на берегу озера Эвастоун. Но Эдвин всегда уверял, что на работе они проводят больше времени, чем во всех трёх домах вместе взятых.