– Ты никогда не стремился разобраться во всем этом? – Разобраться? Нет никакого смысла в нем разбираться. Ты сам мне это сказал: таков был первый урок. Все есть случайность. Европеец бросил свои карты: расклад был проигрышный. – Еще разок? – предложил Уайтхед. – Только один. А потом нам действительно пора. На верхней площадке лестницы Марти остановился. Дверь в номер Уайтхеда была приоткрыта. Он понятия не имел о географии соседних комнат – два люкса, которые он исследовал на этом этаже, оказались совершенно разными, и он не мог предсказать планировку третьего. Вспомнил свой предыдущий разговор с Уайтхедом. Когда все закончилось, у него возникло впечатление, что старик прошел довольно большое расстояние, прежде чем закрылась внутренняя дверь, положившая конец разговору. Значит, там длинный коридор, возможно предлагающий несколько укромных мест. Колебаться бесполезно; стоя здесь и жонглируя своими шансами, он только усиливал нервозность. Нужно действовать. У самой двери он снова остановился. Изнутри доносились приглушенные голоса, словно говорившие находились за закрытыми дверями. Марти положил пальцы на дверь номера и осторожно толкнул ее. Дверь приоткрылась еще на несколько дюймов, и он заглянул внутрь. Как он и предполагал, в номер вел пустой коридор, где было четыре двери. Три закрыты, одна приоткрыта. Из-за одной из закрытых дверей доносились голоса, которые он услышал. Он сосредоточился, пытаясь уловить хоть что-то в этом бормотании, но не смог разобрать почти ничего. Однако узнал говоривших: один – Уайтхед, другой – Мамулян. Тон разговора был очевиден: джентльменский, вежливый. Уже не в первый раз он жаждал обладать способностью прийти к Карис тем же путем, каким она пришла к нему: разумом отыскать ее местонахождение и обсудить наилучшие способы побега. А так всё – как обычно – во власти случайности. Он прошел по коридору к первой закрытой двери и осторожно открыл ее. Хотя замок производил некоторый шум, голоса в дальней комнате продолжали бормотать, не обращая внимания на его присутствие. Комната, в которую он заглянул, была гардеробной, не более. Он закрыл дверь и прошел еще несколько ярдов по устланному ковром коридору. Через открытую дверь услышал движение, затем звон стекла. Тень от свечи, брошенная кем-то внутри, скользнула по стене. Он стоял совершенно неподвижно, не желая отступать ни на шаг теперь, когда забрался так далеко. Из соседней комнаты доносились голоса. – Вот дерьмо, Чед. – Голос звучал почти испуганно. – Какого хрена мы здесь делаем? Я совсем соображать перестал. Возражение было встречено смехом. – А тебе и не надо соображать. Мы тут вершим божий промысел, Томми. Допивай. – Должно случиться что-то ужасное, – сказал Том. – Ясен хрен, – ответил Чед. – А для чего еще мы тут. Теперь пей. Марти быстро идентифицировал пару. Они были здесь по божьему промыслу, включавшему убийство. Он видел, как они покупали мороженое на полуденном солнце, надежно спрятав окровавленные ножи. Однако страх пересилил желание отомстить. У него и так было мало шансов выбраться отсюда живым. Оставалась еще одна дверь, которую нужно исследовать, – прямо напротив комнаты, занимаемой молодыми американцами. Чтобы проверить ее, придется пройти перед открытой дверью. Ленивый голос заговорил снова: – Выглядишь так, будто тебя сейчас стошнит. – Почему бы тебе не оставить меня в покое? – ответил тот. Казалось, он – или Марти принял желаемое за действительное? – куда-то удалялся. Затем раздался безошибочно узнаваемый звук рвоты. Марти затаил дыхание. Пойдет ли другой юноша на помощь своему товарищу? Он молился об этом. – Ты в порядке, Томми? Голос изменил тембр, когда говоривший начал двигаться. Да, он отошел от двери. Схватив шанс за горло, Марти проворно оторвался от стены, открыл последнюю дверь и закрыл ее за собой. Комната, в которую он вошел, была небольшой, но темной. В тусклом свете он разглядел фигуру, лежащую на полу свернувшись калачиком. Это была Карис. Она спала: ее ровные выдохи отмечали мягкий ритм. Он подошел к тому месту, где она лежала. Как ее разбудить – вот проблема. За соседней дверью, через одну стену, стоял Европеец. Если она издаст малейший звук, когда Марти ее разбудит, Мамулян наверняка услышит. А если не он, то американцы. Он присел на корточки и осторожно прикрыл ей рот ладонью, затем потряс за плечо. Казалось, девушка не хочет просыпаться. Она нахмурилась во сне и пробормотала какую-то жалобу. Он наклонился ближе и рискнул прошипеть ее имя прямо ей в ухо. Это сделало свое дело. Ее глаза широко распахнулись, как у изумленного ребенка, а губы сложились в крик, прижавшись к его ладони. Узнавание пришло за мгновение до того, как она подала голос. Он убрал руку. На ее лице не было приветливой улыбки, оно оставалось бледным и мрачным, но она коснулась его губ кончиками пальцев в знак приветствия. Он встал и протянул ей руку. В соседней комнате внезапно вспыхнула ссора. Мягкие голоса зазвучали выше от взаимных обвинений, загремела перевернутая мебель. Мамулян позвал Чеда. В ответ из ванной донесся топот. – Черт. Времени на тактические размышления не было. Они должны сделать рывок и постараться не упустить свой шанс, к добру или к худу. Марти поднял Карис на ноги и направился к двери. Повернув ручку, он оглянулся через плечо, желая убедиться, что Карис следует за ним, но на ее лице отразилась катастрофа. Он повернулся обратно к двери, и причина – Святой Фома, чей подбородок блестел от рвоты, – стоял прямо за дверью. Очевидно, он был так же поражен, увидев Марти, как и тот сам. Воспользовавшись его нерешительностью, Марти выскочил в коридор и толкнул Тома в грудь. Американец отшатнулся, слово «Чед!» сорвалось с его губ, когда он, спотыкаясь, влетел в открытую дверь напротив, опрокинув при этом миску с клубникой. Ягоды рассыпались по полу. Марти нырнул в дверь гардеробной и выскочил в коридор, но американец быстро восстановил равновесие и потянулся, чтобы схватить его за рубашку. Этой попытки было достаточно, чтобы Марти замедлил шаг, и, когда он повернулся, чтобы отбросить руку, удерживающую его, увидел второго американца, выходящего из комнаты, где находились старики. В глазах юноши читалось пугающее спокойствие, когда он приблизился к Марти. – Беги! – это все, что он смог крикнуть Карис, но белокурый бог остановил ее, когда она выскользнула в коридор, оттолкнул назад тем же путем, которым она пришла, с выдохом «нет», прежде чем продолжить свой путь к Марти. – Держи ее, – сказал он своему спутнику, взявшись за Марти. Том скрылся из виду вслед за Карис, и послышался шум борьбы, но у Марти не было времени анализировать его, так как Чед согнул его пополам ударом в живот. Марти, слишком сбитый с толку внезапным потоком действий, чтобы приготовиться к боли, застонал и привалился спиной к входной двери номера, захлопнув ее. Белокурый юноша последовал за ним по коридору, и сквозь слезы Марти успел заметить следующий удар, прежде чем тот достиг цели. Он не видел ни третьего, ни четвертого. Между ударами и пинками не было времени ни выпрямиться, ни перевести дух. Выкормленное на кукурузе тело, колотившее его, было гибким и сильным, более чем равным Марти. Он лишь бестолково дергался под ударами, чувствовал себя чертовски усталым и больным. Его нос снова начал кровоточить, но спокойные глаза по-прежнему пристально глядели на него, пока кулаки избивали тело до черноты. Глаза были спокойными, как молитва. Марти упал на колени; его голова была откинута назад в вынужденном восхищении, когда белокурый юноша плюнул на него. Марти сказал: «Помогите» – или что-то в этом духе, – когда упал. Мамулян вышел из игорной комнаты, оставив пилигрима наедине с его слезами. Он выполнил просьбу старика – они сыграли пару партий в память о былых временах. Теперь снисходительность закончилась. И что за хаос в холле: клубок тел у входной двери, брызги крови на стене? А, это Штраус. Каким-то образом Европеец ожидал опоздания на торжества; кто это будет, он не предвидел. Он прошелся по коридору, чтобы посмотреть, какой ущерб нанесен, и со вздохом посмотрел на изуродованное, покрытое слюной лицо. Святой Чед с окровавленными кулаками слегка вспотел: запах молодого льва был сладок. – Он уже почти ушел, – сказал Святой. – Конечно, – ответил Европеец, жестом приглашая юношу уступить ему место. Лежа на полу в прихожей, Марти смотрел на Последнего Европейца. Воздух между ними, казалось, зудел. Марти ждал. Конечно, смертельный удар последует быстро. Но не было ничего, кроме взгляда этих ничего не выражающих глаз. Даже в своем разбитом состоянии Марти видел трагедию, написанную на маске лица Мамуляна. Это больше не пугало его – просто завораживало. Этот человек – источник Ничто, встречу с которым он едва пережил на Калибан-стрит. Разве призрак этого серого воздуха не таился сейчас в его глазницах, просачиваясь из ноздрей и рта, будто огонь тлел в его черепе? В комнате, где они с Европейцем играли в карты, Уайтхед крадучись подошел к своей импровизированной кровати. События в холле на время сместили фокус внимания, и это было кстати. Он сунул руку под подушку и вытащил спрятанный там пистолет, затем прокрался в смежную гардеробную и скрылся из виду за шкафом. С этой позиции он мог видеть Святого Тома и Карис, стоявших в коридоре и наблюдавших за происходящим у входной двери. Оба были слишком поглощены гладиаторами, чтобы заметить что-то в темной комнате. – Он мертв? – спросил Том издалека. – Кто знает? – услышал Уайтхед ответ Мамуляна. – Оттащи его в ванную, с глаз долой. Уайтхед наблюдал, как бесчувственное тело Штрауса протащили мимо двери в комнату напротив, чтобы бросить в ванную. Мамулян подошел к Карис. – Ты привела его сюда, – просто сказал он. Она не ответила. У Уайтхеда зачесалась рука с пистолетом. С того места, где он стоял, Мамулян был легкой мишенью, если не считать того, что Карис его заслоняла. Неужели пуля, выпущенная ей в спину, пройдет сквозь нее и попадет в Европейца? Над этой идеей, хоть и ужасной, следовало подумать: речь шла о выживании. Однако секундное колебание лишило его этого шанса. Европеец проводил Карис в игорную комнату, и оба оказались вне зоны досягаемости. Впрочем, это не имело значения – поле действий осталось чистым. Уайтхед выскользнул из укрытия и бросился к двери гардеробной. Выйдя в коридор, услышал голос Мамуляна: – Джозеф? Уайтхед пробежал несколько ярдов до входной двери, зная, что шансы на побег без насилия ничтожно малы. Он взялся за ручку и повернул ее. – Джозеф, – раздался голос у него за спиной. Рука Уайтхеда замерла, когда он почувствовал, как невидимые пальцы схватили его за затылок. Он проигнорировал давление и повернул ручку. Она скользила в его потной ладони. Разум, дышащий ему в затылок, нажал на эпистрофей, выражая недвусмысленную угрозу. Что ж, подумал Уайтхед, выбирать не из чего. Он отпустил дверную ручку и повернулся лицом к игроку в карты; тот стоял в конце коридора, который, казалось, темнел, превращаясь в туннель, вытесненный из глаз Мамуляна. Очень мощные иллюзии. Но не более того: просто иллюзии. Он мог сопротивляться им достаточно долго, чтобы одолеть их творца. Уайтхед поднял пистолет и направил его на Европейца. Не дав игроку в карты ни секунды на то, чтобы сбить его с толку, выстрелил. Первый выстрел попал Мамуляну в грудь, второй – в живот. На лице Европейца отразилось недоумение. Из ран на рубашке потекла кровь. Однако он не упал. Вместо этого сказал таким ровным голосом, будто выстрелов не было: – Хочешь выйти наружу, пилигрим? За спиной Уайтхеда задребезжала дверная ручка. – Ты этого хочешь? – спросил Мамулян. – Выйти наружу? – Да. – Тогда иди. Уайтхед отступил от двери, которая распахнулась с такой яростной силой, что ручка воткнулась в стену коридора. Старик отвернулся от Мамуляна, чтобы поскорее скрыться, но не успел сделать и шага, как свет в коридоре растворился в кромешной тьме за дверью, и Уайтхед с ужасом понял, что гостиницы за порогом больше нет. Ни ковров, ни зеркал, ни лестницы, ведущей вниз, во внешний мир. Только пустыня, по которой он ходил полжизни назад: площадь, небо, усеянное дрожащими звездами. – Выходи, – пригласил его Европеец. – Тебя там ждали все эти годы. Давай же! Вперед! Пол под ногами Уайтхеда, казалось, стал скользким; он почувствовал, что соскальзывает в прошлое. Его лицо было омыто свежим воздухом, который скользнул в коридор, навстречу ему. Пахло весной, Вислой, которая с ревом неслась к морю в десяти минутах ходьбы отсюда; цветами. Конечно, пахло цветами. То, что он принял за звезды, было лепестками, белыми лепестками, поднятыми ветром и устремленными к нему. Вид лепестков был слишком убедителен, чтобы игнорировать его; он позволил им увести себя обратно в эту великолепную ночь, когда на несколько мерцающих часов весь мир обещал стать его собственностью. Как только он отдал свои чувства ночи, появилось древо, такое же феноменальное, каким он часто видел его во сне: белая крона слегка покачивалась. Кто-то прятался в тени под его тяжелыми ветвями; малейшее движение вызывало новый каскад. Его зачарованный разум сделал последний рывок к реальности отеля, и он потянулся, чтобы коснуться двери номера, но рука промахнулась в темноте. Времени на повторный осмотр не было. Из-под прикрытия ветвей появился невидимый наблюдатель. Уайтхедом овладело ощущение, что все это уже было, но в первый раз он лишь мельком увидел человека под древом. На этот раз неохотный часовой вышел из укрытия. Приветливо улыбаясь, лейтенант Константин Васильев показал свое обожженное лицо гостю из будущего. Сегодня вечером лейтенант не отправится на свидание с мертвой женщиной; сегодня он обнимет вора, который стал морщинистым и бородатым, но чьего появления здесь он ждал всю жизнь. – Мы уж думали, ты никогда не придешь, – сказал Васильев. Он отодвинул ветку и шагнул в мертвый свет этой фантастической ночи. Он гордился тем, что может показаться, хотя его волосы были полностью сожжены, лицо черно-красное, а тело все в дырах. Брюки были расстегнуты, член стоял. Вероятно, позже они вместе отправятся к его любовнице, он и вор. Выпьют водки, как старые друзья. – Он улыбнулся Уайтхеду. – Я говорил им, что рано или поздно ты придешь. Я знал, что ты это сделаешь. Чтобы снова увидеть нас. Уайтхед поднял пистолет, который все еще держал в руке, и выстрелил в лейтенанта. Однако насилие не разрушило иллюзию, а лишь усилило ее. Из-за площади донеслись крики на русском языке. – Ну, что ты наделал, – сказал Васильев. – Сейчас придут солдаты. Вор осознал свою ошибку. Он никогда не пользовался оружием после комендантского часа: это приглашение к аресту. Он услышал топот ног в сапогах совсем рядом. – Надо поспешить, – настойчиво заявил лейтенант, небрежно выплевывая пулю, которую поймал зубами. – Я не пойду с тобой, – сказал Уайтхед. – Но мы так долго ждали, – ответил Васильев и потряс веткой, давая сигнал к следующему действию. Древо подняло ветви, как невеста, сбрасывая с себя приданое из цветов. Через несколько мгновений воздух наполнился бурей лепестков. Когда они опустились, пролив свое сияние на землю, вор начал различать знакомые лица, которые ждали под ветвями. Это были люди, которые годами приходили на эту пустошь, к этому древу и собирались под ним вместе с Васильевым, чтобы гнить и плакать. Эванджелина была среди них; раны, которые изысканным образом спрятали, когда она лежала в гробу, теперь выставлены напоказ. Она не улыбнулась, но протянула руки, чтобы обнять его; ее губы произнесли его имя – Джоджо – когда она шагнула вперед. Билл Той стоял позади нее, во фраке, словно собрался в «Академию». Из его ушей текла кровь. Рядом с ним, со вскрытым от губ до бровей лицом, стояла женщина в ночной рубашке. Были и другие, кое-кого он узнавал, многих – нет. Женщина, которая привела его к игроку в карты, была там, с обнаженной грудью, такая, какой он ее помнил. Ее улыбка казалась такой же печальной, как и всегда. Были и солдаты, другие, которые проиграли Мамуляну, как Васильев. Один из них одет в юбку в дополнение к пулевым отверстиям. Из-под его складок показалась морда. Саул – его труп был изуродован – обнюхал своего старого хозяина и зарычал. – Видишь, как долго мы ждали? – сказал Васильев. Все потерянные лица смотрели на Уайтхеда, открыв рты. Не раздалось ни звука. – Я не могу вам помочь. – Мы хотим это прекратить, – сказал лейтенант. – Тогда уходите. – Только не без тебя. Он не умрет без тебя.