«Марти?» – подумала она. На этот раз, вместо того, чтобы слово потерялось в темноте между его и ее сознанием, оно безошибочно попало в его мозг. Он не мог сформулировать ответ, но на данный момент это неважно. Если он сможет слышать и понимать, сможет и прийти. Отель, подумала она. Ты понимаешь, Марти? Я с Европейцем в отеле. Она попыталась вспомнить название, которое мельком увидела над дверью. «Орфей», вот оно. У нее не было адреса, но она изо всех сил старалась передать ему образ здания, в надежде, что он поймет смысл ее импрессионистских указаний. Он сел в машине скорой помощи. – Не волнуйтесь. О машине позаботятся, – сказал медбрат, положив руку ему на плечо, чтобы он снова лег. Они завернули его в алое одеяло. Красное, чтобы не было видно крови, отметил он, сбрасывая его. – Вам нельзя вставать, – сказал медбрат. – Вы в плохой форме. – Я в порядке, – настаивал Марти, отталкивая заботливую руку. – Вы были просто великолепны. Но у меня назначена встреча. Водитель закрывал двойные двери в задней части машины. Сквозь сужающуюся щель Марти увидел толпу профессиональных зрителей, пытавшихся в последний раз взглянуть на зрелище. Он бросился к дверям. Зрители были недовольны тем, что Лазарь восстал, и, что еще хуже, тем, что он улыбался, как сумасшедший, когда выходил, извиняясь, из задней части автомобиля. Неужели у этого человека нет никаких понятий о том, как себя вести в такой ситуации? – Я в порядке, – сказал он водителю, пробираясь сквозь толпу. – Наверное, что-то съел. Водитель непонимающе уставился на него. – Вы весь в крови, – сумел пробормотать он. – Никогда не чувствовал себя лучше, – ответил Марти, и в каком-то смысле, несмотря на пробирающую до костей усталость, это было правдой. Она здесь, в его голове, и у него еще есть время все исправить, если он поторопится. «Ситроен» стоял в нескольких ярдах ниже по дороге; брызги его крови окрашивали тротуар. Ключи все еще торчали в замке зажигания. – Подожди меня, детка, – сказал он и направился обратно к отелю «Пандемониум». 69 Уже не в первый раз Шэрон не пускали в дом, пока ее мать развлекала мужчину, которого девочка никогда раньше не видела и никогда больше не увидит, но сегодня изгнание было особенно нежелательным. Она чувствовала приближение летнего холода, и ей хотелось быть дома перед телевизором, а не на улице после наступления темноты, тщетно пытаясь придумать новые игры для себя. Она побрела по улице, затеяв одинокую игру «в классики», а затем бросила ее на пятом квадрате. Она была совсем рядом с номером восемьдесят два. Это дом, от которого мать просила ее держаться подальше. На первом этаже жила семья азиатов – они спали по дюжине в одной кровати, по крайней мере, так миссис Леннокс сказала матери Шэрон, – в условиях криминального убожества. Но, несмотря на репутацию, номер восемьдесят два все лето был сплошным разочарованием, вплоть до сегодняшнего дня. Сегодня Шэрон видела, как в доме происходят странные вещи. Какие-то люди приехали на большой машине и увезли с собой больную женщину. И вот теперь, когда она лениво играла, кто-то стоял у одного из окон среднего этажа – большая темная фигура – и манил ее. Шэрон было десять лет. До ее первых месячных оставался год, и хотя она слышала от сводной сестры о том, что происходит между мужчинами и женщинами, ей это показалось нелепой болтовней. Мальчишки, игравшие на улице в футбол, были сквернословящими, грязными созданиями; она едва ли могла себе представить, что когда-нибудь будет тосковать по их привязанности. Но зовущая фигура в окне была мужчиной, и он что-то нашел в Шэрон. Девочка перевернула камень. Под ним копошились первые проблески жизни, еще не совсем готовой к солнцу. Они извивались, от них зудели ее тонкие ноги. Чтобы избавиться от этого зуда, она нарушила все запреты относительно дома номер восемьдесят два и проскользнула внутрь, когда в следующий раз открылась входная дверь, и поднялась туда, где, как она знала, находился незнакомец. – Эй? – спросила она, стоя на лестничной площадке перед комнатой. – Можешь войти, – сказал мужчина. Шэрон никогда раньше не чувствовала запаха смерти, но инстинктивно поняла, что это он: объяснения были излишними. Она остановилась в дверях и пристально посмотрела на мужчину. Она еще могла сбежать, если бы захотела, – это она тоже знала. Девочка чувствовала себя в большей безопасности, потому что он был привязан к кровати. Это она видела, хотя в комнате было темно. Ее пытливый ум не находил в этом ничего странного: взрослые играли в игры, как дети. – Включи свет, – предложил мужчина. Она потянулась к выключателю рядом с дверью и включила его. Слабая лампочка странно освещала пленника: при ее свете он выглядел больнее всех, кого Шэрон когда-либо видела. Очевидно, он протащил кровать через комнату к окну, и при этом веревки, которыми было связано тело, впились в его серую кожу, так что пятна блестящей коричневой жидкости – не совсем крови – покрыли его руки и брюки и забрызгали пол у его ног. Черные пятна делали его лицо, тоже блестящее, пегим. – Привет, – сказал он. Его голос был искажен, словно звучал из дешевого радио. Странность незнакомца позабавила ее. – Привет, – ответила она. Он криво усмехнулся, и лампочка осветила влагу в его глазах, которые были так глубоко в его голове, что она едва могла их различить. Но когда они двигались, как сейчас, кожа вокруг трепетала. – Прости, что оторвал тебя от игр, – сказал он. Она задержалась в дверях, не уверенная, идти или остаться. – На самом деле я не должна быть здесь, – поддразнила она. – О… – сказал он, закатывая глаза так, что стали видны белки целиком. – Пожалуйста, не уходи. Ей показалось, что он выглядит комично в своем испачканном пиджаке и с закатившимися глазами. – Если Мэрилин узнает, что я была здесь… – Это твоя сестра, да? – Моя мать. Она меня ударит. Мужчина выглядел удрученным. – Она не должна так делать, – сказал он. – Ну, она делает. – Это позор, – печально ответил он. – О, она ничего не узнает, – заверила его Шэрон. Мужчина был расстроен ее разговором об избиении больше, чем она предполагала. – Никто не знает, что я здесь. – Хорошо, – сказал он. – Я не хочу, чтобы из-за меня с тобой случилось что-нибудь плохое. – Почему ты связан? – спросила она. – Это что, игра? – Да. Только и всего. Скажи мне, как тебя зовут? – Шэрон. – Ты совершенно права, Шэрон, это игра. Только я больше не хочу играть. Это начало причинять мне боль. Сама погляди. Он поднял руки так высоко, как только мог, чтобы показать, как крепятся путы. Над его головой жужжал парламент мух, которым помешали откладывать яйца. – Ты умеешь развязывать узлы? – Не очень. – Можешь попробовать. Для меня? – Ну, наверное… – Только я очень устал. Входи, Шэрон. Закрой дверь. Она сделала, как велели. Здесь не было никакой угрозы. Просто загадка (или две: смерть и люди), и она хотела знать больше. Кроме того, этот человек болен: в своем теперешнем состоянии он не мог причинить ей никакого вреда. Чем ближе она подходила к нему, тем хуже он выглядел. Его кожа покрылась волдырями, а лицо покрывали капли чего-то похожего на черное масло. Под сильным запахом его духов скрывалось что-то горькое. Она не хотела прикасаться к нему, как бы ей ни было жаль. – Пожалуйста… – сказал он, протягивая связанные руки. Мухи раздраженно кружили вокруг. Их было много, и все они интересовались им – его глазами, ушами. – Нужно вызвать врача, – сказала она. – Тебе нездоровится. – На это нет времени, – настаивал он. – Просто развяжи меня, а потом я сам найду врача, и никто не должен знать, что ты была здесь. Она кивнула, понимая логику происходящего, и подошла к нему сквозь тучу мух, чтобы развязать путы. Ее пальцы не были сильными, ногти обкусаны до мяса, но она работала над узлами с решимостью – очаровательная хмурая морщинка портила идеальную плоскость ее лба, когда она трудилась. Усилия были затруднены потоком напоминавшей желток жидкости, текшей из его разорванной плоти, которая склеивала все вокруг. Время от времени она поднимала на него свои карие глаза; он задавался вопросом, видит ли она происходящее перед ней разложение. Если и видела, то была слишком поглощена вызовом узлов, чтобы уйти; либо так, либо она добровольно развязывала его, осознавая силу, которой обладала при этом. Только один раз девочка выказала признаки беспокойства – когда что-то в его груди отказало, часть внутреннего механизма соскользнула в озеро вокруг его кишечника. Он закашлялся и выдохнул воздух, по сравнению с которым канализация пахла первоцветами. Она отвернулась и скорчила гримасу. Он вежливо извинился, и она попросила его больше так не делать, а затем вернулась к проблеме. Он терпеливо ждал, зная, что любая попытка поторопить ее все испортит. Но со временем она разгадала загадку, и путы начали ослабевать. Его плоть, которая теперь находилась в консистенции размягченного мыла, соскользнула с костей запястий, когда он высвободил руки. – Спасибо, – сказал он. – Спасибо. Ты была очень добра. Он наклонился, чтобы развязать веревки на ногах; его дыхание – или подобие такового – скрипело в груди. – Я пойду, – сказала она. – Пока нет, Шэрон, – ответил он; говорить было тяжело. – Пожалуйста, не уходи. – Но мне нужно быть дома. Пожиратель Бритв посмотрел на ее кремовое лицо: она выглядела такой хрупкой, стоя на свету. Она отодвинулась от него, как только узлы были развязаны, будто первоначальная тревога вернулась. Он попытался улыбнуться и заверить ее, что все в порядке, но его лицо не слушалось. Жир и мускулы просто обвисли на черепе, губы ни на что не годились. Он знал, что слова вот-вот подведут его. Придется объясняться с помощью знаков. Он был на пути в более чистый мир – мир символов и ритуалов, где и полагалось обитать Пожирателям Бритв. Его ноги свободны. Через несколько мгновений он мог оказаться на другом конце комнаты, где стояла она. Даже если она повернется и побежит, он сможет ее догнать. Никто ничего не видит и не слышит, и, даже будь иначе, как его накажут? Он уже мертвец. Брир пересек комнату и направился к девочке. Маленькое живое существо стояло в его тени и не делало ни малейшего усилия убежать. Неужели она тоже просчитала свои шансы и поняла тщетность погони? Нет, она просто доверяла ему. Он протянул грязную руку, чтобы погладить ее по голове. Она моргнула и затаила дыхание от его близости, но не попыталась уклониться. Он жаждал прикосновения своих пальцев, чтобы почувствовать ее блеск. Она была так совершенна: каким благословением было бы вложить ее частичку в себя, предъявить доказательство любви у врат рая. Но ее вида было достаточно. Он заберет это с собой и удовлетворится; только ее мрачная сладость как знак, монеты на его глазах, чтобы заплатить за проезд.