— Если кожа способна изменять цвет под влиянием страданий, то я удивляюсь, почему наша не стала черной, — многозначительно произнес Питер. — Вот когда все наши охотничьи земли покроются фермами вашего народа, тогда уж, наверное, мы станем чернокожими. На лицах слушателей выразилось отвращение — индейцы в значительной мере разделяют то исключительное, как ни к кому иному, презрение, которое тяготеет над этим обездоленным классом. На Юге, как известно, краснокожие используют в качестве рабов потомков детей Черного континента, но еще никому не удалось превратить в раба сына американских лесов! Эта задача оказалась человеку не по силам. Подобные попытки предпринимались — первые поселенцы на американской земле с этой целью переселили нескольких индейцев на острова, но предприятие оказалось настолько безуспешным, что впредь от него отказались. Американские индейцы, живущие на наших территориях, находятся на грани вырождения, их одолевают нищета и невежество, порождающие дикую жестокость нравов, но они, по-видимому, полны решимости жить и умереть свободными людьми, в отличие от аборигенов, живущих дальше к югу. — Дети мои, — ответствовал миссионер, — я не смею сказать о нашем будущем ничего, что не было бы уже сказано Богом. Вы же знаете, что у нас, у бледнолицых, есть книга, в которой Великий Дух изложил нам свои законы и предсказал, что ожидает нас в будущем. Что-то из предсказанного уже произошло, а кое-чему еще предстоит случиться. Потеря десяти племен была предсказана и произошла; а вот найти их еще не нашли, если я не избран Великим Духом как один из счастливцев, повстречавшихся с ними на этих прогалинах. Вот эта Книга — она всегда со мной, она — мой верный спутник и друг, я не расстаюсь с ней ни днем, ни ночью; ни в беде, ни в праздник; ни в сезон охоты, ни в межсезонье. Я держусь за нее, как за надежный якорь, который поможет мне выжить в любую бурю. Каждое ее слово правдиво, каждая строчка драгоценна. Вероятно, половина присутствующих вождей видела книги и раньше, остальные же, не видевшие, были наслышаны об этих кладезях мудрости, следуя советам которых бледнолицые строят свою ни на что не похожую жизнь. Тем более что даже у индейцев есть свои письменные источники, выполненные, правда, не буквами и словами, как у народов с развитой письменностью, а подражательными знаками и своеобразными иероглифами. О Библии также многие, кто больше, кто меньше, но слышали, хотя ни один из участников Совета не подпал под ее влияние. И в самом деле, индеец, принявший христианство, а такие, даже в то время, были, вряд ли согласился бы присутствовать на этом собрании, созванном с совершенно определенной целью. Тем не менее сильное любопытство, хотя и проявляемое с обычной для индейцев сдержанностью, толкало вождей к тому, чтобы рассматривать великую знахарскую книгу бледнолицых и даже касаться ее. Впрочем, последнее разрешали себе далеко не все: индейцы полны предрассудков, и некоторые, сгорая от восхищения и желания прикоснуться к Священной книге и таким образом причаститься ее тайнам, не решались на это. Питер взял маленький томик, который миссионер держал в вытянутых вперед руках, словно предлагая любому желающему. Осторожный вождь впервые дотронулся до таинственной книги. Раздумывая над тем, почему белым людям удается с каждым годом все более проникать на земли исконных жителей Америки, Питер в числе прочего предположил, что, быть может, многие элементы могущества бледнолицых содержатся на страницах этого необыкновенного тома, который почитают, по-видимому, все без исключения бледнолицые, включая даже завзятых гарнизонных пьяниц. Весьма возможно, что Питер был недалек от истины, хотя те, кто пользуется Библией изо дня в день, часто не отдают себе в этом отчета. Сознавая, как важно ему не выдать в таком ответственном собрании своих опасений, Питер смело, не колеблясь, перелистал страницы Библии, хотя сделал это достаточно неловко, как каждый человек, впервые берущий книгу в руки. Ободренный тем, что его подвиг не вызвал немедленной кары небесной, он раскрыл Библию и поднял высоко вверх, демонстрируя своему народу, что он не боится ни чар ее, ни силы. В этом обыкновенном жесте было, однако, больше бравады, чем искренности, ибо, чтобы сделать его, Питеру, человеку бесспорно выдающемуся, пришлось призвать на помощь все свое мужество и самообладание. Он не знал и, конечно, не мог знать, в чем состоит ценность этой книги, а богатая фантазия подсказывала ему самые худшие предположения. Раз Библия служит настольной книгой бледнолицых знахарей, рассуждал Питер, то почему бы ей не содержать нечто, идущее во вред краснокожим; в таком случае, весьма правдоподобном с точки зрения Питера, одно прикосновение к ней может нанести ему серьезный вред. Этого, однако, не произошло, и улыбка мрачного удовлетворения осветила его суровое лицо. Он повернулся к миссионеру и многозначительно произнес: — Пусть мой брат раскроет свои глаза пошире. Я заглянул в его знахарскую книгу, но не нашел там никаких свидетельств того, что краснокожий фактически не краснокожий, а нечто совсем иное. Краснокожего сотворил Великий Дух; а сотворенное Великим Духом вечно. Книгу эту сделали бледнолицые, и она лжет. — О нет, нет, Питер, ты говоришь ужасные вещи! Но Всевышний простит тебя, ибо ты не ведаешь, что произносят твои уста. Дай мне эту священную книгу, я прижму ее к сердцу, в котором, смиренно надеюсь я, запечатлены многие ее божественные предписания. Миссионер в пылу чувств обратился к английскому языку, но Питер понял его и спокойно вернул ему Библию, собираясь немедленно воспользоваться выигранным преимуществом. — Мой брат получил свою знахарскую книгу обратно, а краснокожие все остались живы, — заговорил Питер. — И рука моя не повисла беспомощно, как высохшая ветка болиголоваnote 136. А ведь она сжимала слово Великого Духа! Быть может, краснокожий и книга бледнолицых не могут причинить друг другу зла. Я заглянул в великую книгу моего брата, но не увидел и не услышал предания о том, будто мы евреи. На этих прогалинах живет бортник. Я беседовал с ним. Он рассказал мне, кто такие эти евреи. Они не ладят с остальными бледнолицыми и живут отдельно от них, словно заболевшие оспой. Мой брат поступает неправильно, когда является к краснокожим и внушает им, будто их отцы были недостойны того, чтобы жить и есть там же, где его отцы, и ходить одними с ними тропами. — Это, Питер, заблуждение, чудовищное и опасное заблуждение! Бортник знает о евреях со слов тех, кто мало читал хорошую книгу. Евреи были и продолжают быть избранным народом Великого Духа, и настанет день, когда он снова явит им свою милость. Я отдал бы все, лишь бы быть одним из них, но умудренным словами Нового Завета. Ни один истинный христианин не может презирать сына Израиля, что бы ни происходило в прошлом. Принадлежать к этому народу большая честь, а не позор. — Коли это так, почему бледнолицые не оставят нам земли, на которых мы испокон веков охотились? Мы довольны своей жизнью. Мы не желаем быть евреями. Каноэ наши слишком малы, на них не пересечешь Великое Соленое озеро. Они недостаточно велики даже для больших озер с пресной водой. У нас не хватит сил грести столько времени. Мой брат утверждает, что там, где восходит солнце, лежит богатая земля, которую Маниту даровал краснокожим. Так ли это? — Вне всяких сомнений. Она была дарована навечно детям Израиля; на время вас ее лишили, но земля-то есть, она раскрыла навстречу вам объятия, ожидая возвращения прежних хозяев. Пробьет урочный час — и вы вернетесь; ибо Бог так сказал, и слово его есть в нашей христианской Библии. — Да раскроет мой брат свои уши пошире и выслушает как следует, что я скажу. Мы благодарим его: ведь он сообщил нам, что мы евреи. И верим, что он и вправду так думает. Мы же все же считаем себя индеями, а не евреями. Землю, где встает солнце, мы не видели никогда. И не хотим ее видеть. Леса, где мы охотимся, ближе к закату солнца. Если, по мнению бледнолицых, у нас есть права на эту далекую землю, столь богатую всем, что нужно человеку, то мы подарим ее им, а себе оставим эти прогалины, прерии и леса. Мы знаем, какая дичь здесь водится, и научились ее убивать. А какая дичь есть под восходящим солнцем, нам неведомо: вдруг она сможет убивать нас, а не мы ее? Пойди к твоим друзьям и скажи: «Индейцы дарят вам землю у восходящего солнца, лишь бы вы оставили их в покое, пусть они продолжают охотиться там, где живут уже столько лет. Индейцы говорят, что каноэ белых больше их, что одно такое каноэ может вместить целое племя. Индейцы видели ваши огромные каноэ на Великих озерах и представляют себе их размеры. Посадите на все каноэ, что у вас есть, ваших скво и детишек, погрузите туда же все свое имущество и отправляйтесь длинной дорогой туда, откуда вы явились. И тогда краснокожий поблагодарит бледнолицего и станет его другом. И пусть он едет в эту далекую страну. Пусть возьмет ее себе, вырубит там деревья, а вместо них возведет селения. Это все, чего просят индеи. А если бледнолицые захватят с собой оспу и „огненную воду“, будет еще лучше. Они нам их привезли, так пусть и увозят обратно, это лишь справедливо». Передаст ли мой брат эти слова своему народу? — Это не принесет пользы. Бледнолицые знают, что страна иудейская отведена Богом для его избранного народа — для евреев. Только детям Израиля дано восстановить ее былое плодородие. Остальным нечего и пытаться. По ее земле прошли многочисленные войска, на этом месте основали христианское государство; но еще не пробил урочный час, да и народ был не тот. Только евреям дано восстановить Иудею и сделать тем, чем она была в прошлом и будет в будущем. Если мой народ и станет хозяином этой земли, использовать он ее не сможет. Да и нас слишком много для того, чтобы мы могли уплыть на каноэ. — Но разве отцы бледнолицых не явились сюда на каноэ? — с некоторой суровостью спросил Питер. — Да, конечно, они приплыли на каноэ. Но с тех пор их стало так много, что никакие каноэ не смогут вместить их всех. Нет, Великий Дух привел мой народ сюда, преследуя свои великие цели; и здесь ему суждено пребывать до скончания веков. Попробуйте заставить голубей весной лететь на юг. Это заявление, сделанное спокойным, но громким голосом, каким обычно говорил миссионер, возымело свое действие. Питеру и всем вокруг него стало яснее ясного — нет никаких оснований надеяться на то, что бледнолицые когда-нибудь по доброй воле покинут их край, а следовательно — заключили индейцы своим неразвитым умом, — решить вопрос можно лишь с помощью оружия. Вполне возможно, что эта мысль была бы высказана вслух, не случись в этот момент помехи, подавившей на время все эмоции, кроме тех, что обусловлены самим образом жизни краснокожих. ГЛАВА XVIII Возле горы встал Моисей, в его руке Тот посох красный, что бедствиями царство Мисраим Сгубил, а временем прорытые каналы Арабское перевернули море. Прекрасен был его высокий лоб, Из глаз его, что в душу проникали, Смотрел Закон, который высек он На ослепительных доспехах, не ослепнув. Хиллхауз В чаще леса, где нет людей, звери часто охотятся на других животных. Волки, в частности, в угоду своим кровожадным инстинктам, стаями преследуют ланей, оленей и других представителей этого семейства, которых спасти может только быстрота бега, а отнюдь не сила рогов. В тот день, о котором идет речь, через узкую расщелину, где протекал родник, на вал амфитеатра вокруг лужайки выскочил красавец олень, по пятам которого гналась стая в пятьдесят волков. В глаза оленю сразу бросилось пламя костра, и он на какую-то долю секунды замешкался, но тут вожди, все — бывалые охотники, с оружием в руках, как один, вскочили на ноги. В мгновение ока, то есть быстрее, чем пишутся эти строки, низинка оказалась запруженной волками и людьми с оленем в центре. Волки в пылу погони, а тем более уносивший от них ноги олень не прислушались к сигналам своего чутья и на короткий миг все в страшной неразберихе смешались вместе на маленькой лужайке. Свалка эта, повторяю, длилась очень недолго, буквально считанные секунды, но и этого времени достало на то, чтобы молодой охотник всадил стрелу в сердце оленя, а его товарищи уложили на месте несколько волков, кто также стрелой, а кто ножом и т. д. Но ни один не прибегнул к помощи ружья, возможно не желая поднимать выстрелами тревогу. Внезапная встреча явилась для волков не меньшей неожиданностью, чем для индейцев. Это не была стая изголодавшихся свирепых зверей, готовых ради куска мяса на самый отчаянный поступок; они скорее охотились, как истинные джентльмены, ради собственного удовольствия. Их стремительный бег остановил скорее не вид людей, а горящий костер. Объятые охотничьим азартом, они, быть может, проскочили бы сквозь толпу не то что в пятьдесят, но и в пятьсот человек, а вот кос; тер — это то препятствие, которого всячески избегает любой дикий зверь. Зная это, трое или четверо вождей схватили по горящей головне и очертя голову кинулись в самую гущу стаи, заставив зверей с воем рассыпаться в разные стороны. Один из них, на свое несчастье, вырвался за пределы круга вождей, влетел в густой подлесок за ним и наскочил прямо на упавшее дерево, где расположились бортник и капрал. Воспитание, а может, не воспитание, а философия Хайфа не выдержали такого испытания. Увидев, что на него во весь дух мчится его заклятый враг, благородный мастиф с раскрытой пастью ринулся ему навстречу и встретил врага на небольшом пятачке, свободном от древесной растительности, где завязалась ожесточенная схватка. Волки и собаки не умеют драться втихую, и местность огласилась страшным лаем и воем. Напрасно Бурдон пытался оттащить мастифа в сторону: перевес был на стороне собаки, а в таких случаях невозможно стать на ее пути к победе. Само собой разумеется, что несколько вождей прибежали на шум схватки и обнаружили, таким образом, двух тайных свидетелей. Через минуту волк, поверженный, трупом упал к ногам Хайфа, а индейцы и белые в полной растерянности взирали друг на друга, не зная, что предпринять. Счастье, наверное, для бортника, что при этой первой встрече белых с краснокожими у костра Воронье Перо и вообще никто из потаватоми не присутствовал, а то ему бы не сносить головы за то, что он обвел их вокруг пальца, наобещав целый источник виски и не дав ничего. Вожди, привлеченные звуками борьбы пса с волком, были Бурдону не знакомы, они, судя по тому, как пожирали глазами бортника, тоже увидели его впервые. Но теперь бортнику и капралу не оставалось ничего иного, как возвратиться вместе с индейцами к костру, вокруг которого вскоре собрался весь Совет, так как волки умчались на поиски другой жертвы, которую загонят до смерти. В продолжение всей этой бурной сцены, которую на современном мексикано-американо-английском диалекте правильнее было бы назвать stampedenote 137, Питер не шелохнулся. Не впервые попав в подобную ситуацию, он понимал, как важно для его авторитета сохранять неколебимое спокойствие, производя на окружающих неизгладимое впечатление чувством собственного достоинства и самообладанием. Вокруг него все пришло в движение, он же — один из всех — продолжал стоять как вкопанный, уподобясь статуе. А ведь молниеносная буря, налетевшая на поляну костра Совета, поколебала твердость духа даже самого досточтимого миссионера; испугавшись волков и опасаясь, как бы к нему самой худшей своей стороной не повернулось настоящее, этот добрый человек забыл о евреях с их славным прошлым. Впрочем, буря очень скоро пронеслась мимо, тишина и порядок опять вступили в свои права, и в кругу вождей восстановилось прежнее торжественное спокойствие. В костер подбросили хвороста, и его вспыхнувшее пламя высветило лица обоих стоявших рядом белых — то ли пленников, то ли зрителей. Вот тут-то Воронье Перо и его соплеменники и узнали колдуна, наобещавшего им Источник Виски. Это не ускользнуло от внимания Питера, и им овладело некоторое беспокойство: время нанести задуманный им решающий удар еще не настало, а поведение потаватоми при встрече с ним в устье реки, бесспорно, подсказало ему, что индейцы не намерены шутить с человеком, так зло насмеявшимся над их надеждами. Поэтому первой его заботой было защитить Бурдона от исполненных желания мести молодых потаватоми всей силой своего престижа и влияния. Сделал он это в присущей ему хитроумной манере. — Мой брат любит мед? — поинтересовался этот вождь у сидящего рядом вождя потаватоми, который впился глазами в Бурдона, как кот в мышку, прежде чем запустить в нее когти. — Некоторые индеи неравнодушны к сладкому; если мой брат принадлежит к их числу, я могу научить его, как без особых трудов наполнить вигвам медом. На это предложение, исходящее от столь уважаемого лица, Воронье Перо мог ответить только благодарностью и согласием выслушать дальнейшие рекомендации. Питер тогда поведал об искусстве Бурдона, лучшего бортника на всем Западе. И так, мол, велико его мастерство в этом деле, что индейцам ничего подобного не доводилось видеть. Вот Бурдон вскоре продемонстрирует свое умение перед присутствующими вождями и воинами, и каждый тогда унесет запасы меда, на радость своим скво и детишкам. Уловка Питера удалась как нельзя лучше, ибо индейцы не научились добывать этот продукт питания, изобилующий в их лесах: им мешает неумение рубить деревья и трудность определения угла полета пчелы — не так уж они сильны в математике. Между тем последнее по силам почти каждому американцу со средним уровнем развития, его способности к подобным вычислениям определяются чуть ли не врожденным инстинктом. Взяв таким образом бортника под свою защиту, Питер счел нужным вернуться к историческим изысканиям, в которые с таким интересом погрузился Совет до появления волков. Он поднялся и произнес краткую речь, возвращавшую присутствующих к захватившей их теме. В первую очередь им руководило желание помешать преждевременному нападению на Бурдона. — Братья, — сказал этот загадочный вождь, — индеям полезно учиться. Узнав что-нибудь, они это запоминают; затем они могут научиться еще чему-нибудь. Так поступают бледнолицые, и это делает их мудрыми и придает им силы для захвата наших охотничьих земель. Человек, который ничего не знает, всего-навсего маленький ребенок, который слишком быстро вырос. Он и велик ростом, и делает большие шаги, и ношу может нести тяжелую, и есть любит оленину и мясо бизона, а что толку от того, что он большой? Он не знает, куда направить свои шаги, какую ношу выбрать; он вынужден просить еду у скво, вместо того чтобы самому приносить ее в вигвам, потому что его не научили охотиться. Нам всем надо учиться. Это правильно. Научившись сперва, как добывать дичь, как разить врага и заполнять вигвам едой, мы можем учить наши предания. В них рассказано о наших отцах. Преданий у нас много. Некоторые передают даже наши скво. Некоторые рассказывают у костра племени. А некоторые известны только старым вождям. И это тоже правильно. Индеи должны говорить не много, но и не мало. Они должны говорить мудро — вот что главное. Но мой брат, знахарь бледнолицых, сообщил нам здесь, что наши предания говорят нам не все, что нужно. Кое о чем они умалчивают. Если это так, нам лучше узнать и это. Если мы евреи, а не индеи, нам следует знать об этом. А если мы все-таки индеи, то пусть об этом узнает наш брат и прекратит называть нас не нашим именем. Пусть он скажет. Мы слушаем. И Питер не спеша опустился на землю. Миссионер, понявший все, что он говорил, тут же поднялся и доступным для индейцев языком, которому его научил опыт многолетнего общения с ними, принялся излагать теорию потерянных племен. — Я хочу, чтобы мои дети поняли, — сказал он в заключение, — быть евреем почетно. Я пришел сюда не унизить краснокожих в их собственных глазах, а, напротив, оказать им честь. Я вижу, что Медвежий Окорок желает что-то сказать; уши мои открыты, язык мой молчит. — Я приношу моему брату благодарность — ведь он дает мне возможность высказать то, что у меня на уме, — откликнулся упомянутый вождь. — Это истинно так, я хочу кое-что сказать. И вот что именно: я хочу спросить знахаря, чтут ли бледнолицые евреев и выказывают ли им знаки уважения? Этот вопрос поставил миссионера в затруднительное положение, но присущая ему честность не позволяла уклониться от прямого ответа. Из благоговения перед Отцом, покровителем истины во всех ее проявлениях, миссионер и сам ей поклонялся, а потому ответил чистосердечно, хотя и не скрывая, как ему неприятно отвечать на подобный вопрос. И он и вождь продолжали стоять в течение всего диалога, выражаясь парламентским стилем — оба одновременно занимали трибуну. — Мой брат желает знать, почитают ли бледнолицые евреев. Мне хотелось бы сказать «да», но истина принуждает меня ответить «нет». У бледнолицых есть предания, направленные против евреев, а кроме того, на них тяготеет кара Всевышнего, наложенная на детей Израиля. Но сейчас все истинные христиане с большим сочувствием взирают на рассеянный по миру и подвергающийся преследованиям народ и желают ему благополучия. Белые очень обрадуются, узнав о моей находке — что американские краснокожие это и есть потерянные племена Израиля. — Не может ли мой брат сказать, почему это доставит людям его народа радость? Не потому ли, что они будут довольны найти старых врагов живущими в бедности, на все сужающихся охотничьих землях, с которых селения и фермы бледнолицых вытесняют их все ближе и ближе к заходу солнца; там, куда нашла дорогу оспа, но откуда она никак не найдет обратного пути? — Нет, нет, Медвежий Окорок, не думай так дурно о людях белой расы! Наши отцы пересекли Великое Соленое озеро и явились в эту часть мира, следуя велению указующего перста нашего Господа Бога. Мы лишь повинуемся воле Великого Духа, проникая в эту глушь, и несем Его имя тем, кто до сих пор о Нем не слыхал, а если и слыхал, то не задумывался. В такой ситуации даже мудрейшие из мудрых подобны малым детям, ибо не знают, что делать и куда идти. — Это странно, — ответил индеец невозмутимо. — У краснокожих все иначе. Даже наши скво и дети могут отличить охотничий участок своего племени от охотничьего участка другого племени. И если нога краснокожего ступает на чужую землю, значит, он так хотел, и хотел для того, чтобы добыть чужую дичь. Иногда это даже справедливо. Если справедливо снимать скальп с врага, то почему несправедливо охотиться на его оленя или бизона? Но мы поступаем таким образом, пони-мая, что мы делаем. А если 6 не понимали, то были бы не достойны сидеть в Совете. Первый раз я слышу, что бледнолицые так слабы, так плохо соображают, что даже не знают, куда им идти. — Мой брат не так меня понял. Никому не дано заглянуть в будущее, никто не может сказать, что случится завтра. Один лишь Великий Дух это знает. Поэтому Он ведет своих детей в их странствиях. Когда наши отцы впервые пересекли Великое Соленое озеро и высадились на другом его берегу, никто из них ничего не знал об этой стране, лежащей между Великими озерами с пресной водой. Они не знали также, что здесь живут краснокожие. А Великий Дух знал, и Ему было угодно, чтобы сегодня ночью я поднялся на этом Совете, говорил о Нем и Его власти и моем благоговении перед Ним. Это Великий Дух подсказал мне мысль приехать к индейцам; и Великий Дух вел меня, шаг за шагом, как приближаются воины к могилам своих отцов, к открытию того, что в действительности индейцы являются детьми Израиля, частью этого богоизбранного и некогда отмеченного милостью Великого Духа народа. Разрешите мне задать моим друзьям один или два вопроса. В ваших преданиях не сказано, что ваши отцы прибыли сюда когда-то издалека? Медвежий Окорок сел на место, считая неуместным отвечать на подобный вопрос в присутствии столь важного вождя, как Питер. Он предпочитал, чтобы диалог продолжил последний. Питер сразу же понял, почему Медвежий Окорок уклонился от ответа, и спокойно продолжил разговор. Вообще все шло так, как если бы обстановка на Совете ничуть не изменилась. — Да, в преданиях краснокожих сказано, что наши отцы явились сюда из далекой страны, — сказал Питер, не вставая с земли. — Вот видите! Вот видите! — возрадовался в своем простодушии миссионер. — Неисповедимы пути Твои, о Господи! Да, братья мои, Иудея находится далеко отсюда, а ваши предания как раз и говорят, что отцы ваши прибыли издалека! Значит, это что-то доказывает. А сказано ли в ваших преданиях, что когда-то Великий Дух относился к вашим племенам более милостиво, чем сейчас? — В наших преданиях сказано так: некогда наши племена видели склоненный над ними лик Маниту не таким мрачным, как сейчас. Это было до того, как бледнолицые переплыли на своих огромных каноэ Великое Соленое озеро и стали изгонять индейцев с их охотничьих земель. Это было до того, как оспа нашла путь в наши селения. Когда «огненная вода» была неведома индейцам и никто из них еще не сжег себе ею горло. — О, но я говорю о куда более отдаленных временах. О тех временах, когда ваши пророки стояли лицом к лицу с Богом и беседовали с Создателем. С тех пор ваш народ сильно изменился. Тогда кожа ваша была светлой, светлее и красивее, чем у людей кавказоидной расы. А теперь она красного цвета. Но ведь раз изменяется цвет, то изменяется и все остальное. Воистину, все расы людей имели когда-то одинаковый цвет кожи и одинаковое происхождение. — Наши предания говорят не так. Мы слышали от наших отцов, что Великий Дух создал людей с кожей разного цвета: одних он сотворил светлыми, как бледнолицых; других — краснокожими, как индейцев; третьих — черными, как рабов бледнолицых. Одним он дал длинный нос, другим — курносый, третьим — плоский. Бледнолицым он дал глаза разных цветов; вот почему они так много замечают и каждый видит это по-своему. Краснокожим он дал глаза одного цвета, так они и видят всегда одинаково. Наши отцы всегда были краснокожими. Это нам доподлинно известно. И если евреи, о которых говорит мой брат, всегда были белыми, они никак не могут быть нашими отцами. Мы говорим об этом знахарю, пусть он тоже знает. Мы не хотим направить его на ложный путь или же говорить с ним двусмысленным языком. Как мы сказали, так оно и есть. А сейчас дорога к вигваму бледнолицых открыта, и мы желаем им благополучно его достигнуть. Мы же, индеи, будем держать Совет вокруг этого костра и пробудем здесь дольше. Поскольку белым дали недвусмысленно понять, что их дальнейшее присутствие нежелательно, им пришлось уйти. Миссионеру, исполненному религиозного рвения, это было вовсе не по душе: по его глубокому убеждению, сегодняшнее общение с дикарями обещало ему не только обращение язычников в христиан, но и восстановление потерянных еврейских племен в их правах! Тем не менее ему пришлось подчиниться; но, следуя за Бурдоном и капралом, он, прежде чем выйти за пределы полянки, оглянулся и торжественным тоном произнес христианское благословение Совету. Смысл его слов был понятен большинству вождей, которые в знак благодарности дружно, как один человек, встали. Покинув круг, трое белых направили свои стопы к Медовому замку. Хайф, почти не пострадавший в схватке с волком, бодро бежал за своим хозяином. Достигнув возвышенной точки, откуда можно было бросить последний взгляд на поляну Совета, все трое по наитию оглянулись, любопытствуя, что происходит внизу. Костер отбрасывал достаточно света на крут темных лиц, и было хорошо видно, что никто из присутствующих не говорит и не движется. Так они продолжали сидеть, не шевелясь, терпеливо ожидая того момента, когда «иноземцы» достаточно отдалятся и можно будет, не опасаясь помех, приступить к обсуждению своих внутренних дел. — Это был самый трудный момент в моей жизни, — промолвил миссионер, шагая вместе с бортником и капралом к «гарнизону». — Как трудно люди поддаются убеждению, если они того сами не желают! В настоящее время я совершенно твердо убежден — насколько вообще может быть убежден смертный, — что каждый из этих индеев, по сути дела, еврей; и все же вы сами имели случай убедиться, сколь бесплодными оказались мои попытки направить краснокожих на путь истинный и открыть им глаза на их происхождение. — Я неоднократно замечал, что людям нравятся качества, коими их наделила природа, даже если их никак не назовешь достоинствами, — ответил бортник. — Негр с пеной у рта станет настаивать на том, что черный — лучший цвет кожи, так чем же краснокожий отличается от него в этом смысле? Но вы начали не с того конца, пастор. Если бы вы ограничились тем, что сообщили вождям об их еврейском корне, они, быть может, и смирились с этим, так как бедняжки по своему невежеству вряд ли знают, как человечество относится к евреям; но вы обнажили всю подноготную этого народа, и получалось так, что вашими стараниями все, все без исключения краснокожие становились бледнолицыми, причем из разряда жалких и несчастных. Вам и мне белое лицо может нравиться, мы считаем его верхом совершенства; но, окрашивая кожу, природа не забывает и про глаза, и в Америке последний черномазый не устанет твердить, что черный — цвет красоты. — Может, вы и правы, Бурдон, и я слишком скоро заговорил об изменении цвета кожи. Но что остается делать христианскому проповеднику, как не говорить правду? Адам мог иметь кожу лишь одного цвета. Все расы на земле, за исключением одной, впоследствии изменили его на другой. — О, да я готов жизнью поклясться, что все существующие на земле расы уверены, будто первочеловек имел кожу одного с ними цвета. Убейте меня, если я соглашусь отречься от моего цвета кожи охотнее, чем индейцы. Для американцев цвет кожи имеет огромное значение; почему же для индейцев он должен значить меньше? Нет, нет, пастор! Вам следовало для начала приучить этих дикарей к мысли о том, что они евреи; если бы вам удалось убедить их в этом, остальное было бы много легче. — Вы говорите о евреях так, словно считаете их не избранным Богом народом, а презренной, ненавистной расой. Это неправильно, Бурдон. Я знаю за христианами склонность относиться к евреям подобным образом; но это не свидетельствует об их милосердии или глубине познаний. — Мне мало что известно о евреях, пастор Аминь. Я даже не уверен, видел ли хоть одного из них в глаза. И все же вынужден признаться, что питаю к ним некую антипатию, а почему — и сам не смогу объяснить. Одно знаю твердо — нет на свете такой живой души, которой удалось бы уговорить меня, что я еврей, хоть потерянный, хоть найденный; один из десяти племен или из двадцати. А ты, капрал, что об этом думаешь? — Да то же, что и ты, Бурдон. Евреи, турки, язычники — все едино. Все не по мне. Так меня воспитали, таким я желаю остаться. — Попытайтесь, любой из вас двоих, объяснить, почему вы столь неблагосклонно относитесь к многочисленным своим собратьям? Это противно духу христианства, не тому оно нас учит, да и не соответствует законам, установленным Богом для христианского народа. А вот мое сердце открыто навстречу индеям, даром что они язычники; и чувства, выраженные только что капралом, мне чужды. — Я бы желал, чтобы язычников было поменьше, а главное — чтоб они находились как можно дальше от Медового замка, — многозначительно произнес Бурдон. — Я давно уже слышал, что Питер собирается созвать большой Совет; но, признаюсь, я ожидал совсем иного, чем то, что мне довелось наблюдать. — Индеев тьма-тьмущая, — заявил капрал, — но глаза б мои на них не смотрели. Новичку еще куда ни шло: вся эта ихняя раскраска, голая башка, кольца в носу и ушах, может, и покажется чудной, но раз-другой встретишься с ними в бою, так потом они и сами все на одно лицо представляются, и обмундирование вроде бы у них одинаковое, если, конечно, можно считать обмундированием голый зад. Я их всех, Бурдон, насквозь вижу, в разведку против них не раз хаживал, и так тебе скажу: мы в гарнизоне супротив них сдюжим, была бы вода. Вода и провиант — вот что главное для осажденных!