— Зачем говорить «испугался», — резко возразил чиппева. — Скво пугаться, воин не пугаться. — Ты уж извини меня, Быстрокрылый Голубь, что я заговорил о такой возможности; спешу тебе напомнить, однако, что я, напротив, сказал, что ты-то навряд ли испугаешься. Но хочу, чиппева, дать тебе один совет — не хватай за горло каждого, кто может подумать, что ты способен чуть испугаться перед лицом многочисленных врагов. Кто не станет обижаться на случайные предположения такого рода, тот знает, насколько он сильнее прочих в этом деле. А горячие головы из твоего народа порой лишь от одного полунамека на боязнь приходят в сильнейшее возмущение, и все лишь потому, что внутренний голос им подсказывает шепотом, что они на такое чувство способны. Я сказал все, что хотел, чиппева. — Не знаю, не понимаю, что ты говоришь. Говорю тебе, я нет бояться, вот и все. — Ты не понимаешь, а я понимаю: нет нужды всегда быть твердым как стальной капкан, индей. Что до меня, то я боюсь, когда на то есть причина, но скажу в свое оправдание, что обращаюсь в бегство, лишь узрев опасность своими глазами. — Здесь бортник сделал паузу, и какое-то время путники шли молча. Возобновив разговор, он добавил со значением: — Хотя должен признать, что опасность можно не только зритъ своими глазами, но и слышать ушами. Звук рожка, к примеру, — ты знаешь, о чем я говорю, — встревожил меня куда больше, чем я хотел бы показать Дороти и милому Цветику. — Всегда лучше, если скво знать, скво порой помогать не хуже, чем воин. Ты, Бурдон, прав — того рожка надо бояться. — Ага! Раз ты так говоришь, Быстрокрылый, значит, тебе кое-что известно по этому поводу? — Слышал его, как слышали все. Уши есть, почему не слушать, а? — Ну, судя по твоим словам и по тому, как ты их произнес, тебе известно больше. А не ты ли сам трубил в рожок, чиппева? — Я его не трогал, — холодно возразил индеец. — Хотел спать, трубить не хотел. — А на кого ты тогда думаешь? На Питера? — И Питер не трогай тоже. Лежал рядом со мной, когда рожок трубил. — Рад это слышать, Быстрокрылый, искренне рад, ибо, если говорить начистоту, этот непонятный индей без роду и племени не внушает мне особого доверия, вот я и подумал, не он ли это поднялся с постели и воспользовался рожком. — Не трогай его, совсем не трогай. Он крепко спать, когда звучать рожок. А зачем Питер здесь, на прогалинах, знаешь, а? Ты знаешь? — Я знаю лишь то, что он сказал мне сам. По его словам, в нескольких милях отсюда соберется большой Совет всех краснокожих, что живут в прериях. Он ждет назначенного дня, чтобы свести счеты с одним из вождей. Это так, чиппева? — Да, это правда. А зачем Совет собираться курить трубку вокруг костра, знаешь, а? Ты знаешь? — Нет, не знаю, но очень хотел бы узнать от тебя, Быстрокрылый. Может, племена желают этой встречи, чтобы определиться, на чью сторону они встанут в этой войне? — А вот нисколько. Племена и так хорошо знать, какую сторону они встать. Получили послание и пояс-вампум от Великого Отца в Канаде, и почти все индеи только и думать, как получать скальп янки. Так, только так. — Тогда я не представляю себе, что может решать совет. А Питер, по-моему, ждет от него важных решений. Это заметно по тому, с каким видом и каким тоном он говорит о Совете костра, когда о нем заходит речь. — Питер очень сильно хотеть там сидеть. Он уже курил свой трубка на много-много Совет костра. — А ты собираешься присутствовать на этом Совете индейцев из прерий? — поинтересовался бортник как можно более равнодушно. Но индеец, моментально оглянувшись, бросил на него пристальный взгляд, словно желая убедиться, действительно ли его спутник стал жертвой хитрости загадочного Оноа. Тут же спохватившись, что до определенного времени ему не следует делиться с бортником всеми имеющимися у него сведениями, он поспешно отвел глаза в сторону, продолжая шагать вперед, и уклонился от прямого ответа. — Не знаю, — сказал он. — Охотник никогда не знать. Вождь хочет иметь оленину, — значит, охотник должен охотиться. Как скво в вигваме у белолицего — работает, все время работает — метет-метет — стряпает-стряпает — еще работает, и не знать, когда конец. Так и охотник охотиться-охотиться-охотиться. — А значит, чиппева как скво в поселке краснокожего тоже. И она мотыжит-мотыжит — копает-копает — носит-носит — и сама не знает, когда сможет сесть передохнуть. — Да, — холодно кивнув, ответил Быстрокрылый, не замедляя шаг. — Со скво это все верно, она для того и создана — работать на воина, варить ему обед. Бледнолицый слишком носится со своей скво. — Если судить по твоим словам об их участи, то это не так. Если наши скво никогда не могут сделать всю свою работу, то вряд ли мы так уж с ними носимся. А где держит свою скво Питер? — Не знаю, — ответил чиппева. — И никто не знать. Даже не знаю, где его племя. — И это при том, что он пользуется таким влиянием! Очень странно. Как случилось, что о нем слышали все краснокожие, и те, что близко, и те, что далеко? На этот вопрос Быстрокрылый не ответил. Он сам настолько подпал под влияние Питера, что опасался выболтать больше, чем позволяла осторожность. А между тем ему было очень хорошо известно, каков главный замысел, вынашиваемый этим таинственным вождем, — извести всю белую расу до последнего человека и вернуть краснокожим их исконные права, — но некоторые причины мешали Быстрокрылому всей душой, а следовательно, и действиями, поддержать сей план. Прежде всего, он находился на дружеской ноге с «янки», от которых видел много хорошего и ничего дурного; далее, люди племени или полуплемени, к которому принадлежал Быстрокрылый, начиная еще со времени заключения мира, то есть с восемьдесят третьего годаnote 132, использовались агентами американской администрации в качестве гонцов, а равно и для других поручений; и, наконец, выступая в этой роли, Быстрокрылый подолгу живал в различных гарнизонах, где не только научился говорить по-английски, но и привык считать американцев своими друзьями. К этому следует добавить, что Быстрокрылый, хотя и менее одаренный от рождения, чем загадочный Питер, сумел составить довольно верное представление о могуществе «янки» и не верил, что их так легко стереть с лица земли. Как случилось, что этот индеец пришел к правильному умозаключению, превзойдя таким образом Питера, хотя последний был в два раза умнее, остается и для нас неразрешимой загадкой; возможно, все дело в том, что в силу случайного стечения обстоятельств у Быстрокрылого сложились более близкие отношения с белыми. От природы бортник был человеком наблюдательным, а его профессия и образ жизни развили и обострили эту способность. Если бы он не находился всецело во власти чар Марджери, то не преминул бы давно заметить изменения в поведении чиппева и заподозрить неладное. Марджери, естественно, не прилагала ни малейших усилий к тому, чтобы ослепить бортника и не дать ему видеть происходящее перед его глазами; беда заключалась в том, что он способен был видеть одну ее, и чем стремительнее бежало время, тем больше это было заметно. К тому времени, о котором мы сейчас ведем речь, она витала перед его мысленным взором не только наяву, но и во сне. При общении с Марджери он испытывал восхищение ее красотой, живой безыскусной веселостью, безобидным юмором, а расставшись с ней, продолжал в душе восторгаться названными нами свойствами ее натуры, иногда, может статься, даже несколько преувеличивая их. Когда человек по уши влюблен, он вряд ли по-настоящему способен на что-либо иное, кроме как на то, чтобы следовать своему влечению. Так, во всяком случае, произошло с Бурдоном, когда он оставил без внимания происходившие под самым его носом события, которые бы до знакомства с Марджери не только насторожили его, но скорее всего даже подвигли к определенным действиям. К числу подобных явлений, не замеченных нашим героем, относится и поведение Быстрокрылого. По сути дела, Питер медленно, но упорно воздействовал на умонастроение чиппева, стараясь в корне изменить его убеждения и доказать, что каждый бледнолицый ему враг. В данном конкретном случае задача Питера оказалась нелегкой, ибо Быстрокрылый не только ко всем «янки» вообще питал дружеские чувства, возникшие, как говорилось выше, в силу случайных обстоятельств, но и испытывал подлинную личную приязнь к Бурдону, а потому очень неохотно воспринимал идеи, которые могли нанести вред последнему. В сознании молодого воина происходила жестокая борьба; уже раз двадцать он был готов предупредить друга об опасности, нависшей над всей компанией, но всякий раз его удерживала преданность Питеру, который исповедовал противоположные взгляды. Противостояние этих двух чувств постоянно раздирало теперь сердце молодого дикаря. Быстрокрылого беспокоило еще одно обстоятельство, о котором ни сном ни духом не ведали его товарищи. Во время охоты его острые глаза обнаружили на прогалинах следы присутствия воинов. Правда, ни одного из них он в глаза не видел, но не сомневался, что подмеченные им признаки не обманули его. Поблизости, бесспорно, находились воины, и притом в большом числе. Он набрел на место ночевки, покинутое его обитателями не более чем за несколько часов до его появления. Благодаря обостренному вниманию и смекалке, которые составляют немаловажную часть обучения североамериканских индейцев, Быстрокрылый смог установить, что здесь провели ночь семнадцать человек, причем все — мужчины и воины. Определить их численность было не так уж и трудно — на траве осталось ровно семнадцать отпечатков лежащих тел. А вот понять, что они все были вооружены, можно было лишь по малозаметным приметам, мимо которых равнодушно прошло бы большинство людей. По длине отпечатков на траве Быстрокрылый решил, что ночевали здесь мужчины в расцвете лет. Внимательно присматриваясь к этим следам, он далее сделал вывод, что воины, за исключением четверых, имели при себе стрелковое оружие. Он умудрился отыскать даже свидетельства того, что последние были вооружены луками со стрелами и копьями, хотя это может показаться маловероятным тем, кто не знает, до какой степени обостряются все заложенные в человеке инстинкты под воздействием опасностей и суровых нужд, какие присущи жизни дикарей. Вскоре после окончания приведенного нами разговора бортник и чиппева отыскали тушу медведя, при виде которой первый удивленно воскликнул: — Как, чиппева! Ты сразил этого зверя стрелой! Разве ты вчера пошел на охоту без ружья? — Стрелять ружье сейчас плохо, — многозначительно ответил чиппева. — Делать шум, шум не хорошо. — Шум! — повторил ничего не подозревавший бортник. — От него ни вреда, ни пользы на этих прогалинах, где его не подхватывает горное эхо и не слышит ухо испуганного странника. Сотни раз звук выстрела моего ружья оглашал окрестные дубровы, и ничего. — Забываешь, сейчас время войны. Лучше никогда не стрелять, а то потаватоми услышат. — Ах, вот в чем дело! Ты опасаешься, как бы наши закадычные друзья потаватоми не услышали выстрела и не пришли поблагодарить нас за все, что произошло в устье реки. А впрочем, — рассмеялся Бурдон, — пусть приходят: у меня припрятан кувшинчик виски на случай ненастья; если потаватоми захотят иметь еще один Источник Виски, я его им устрою, для этого и понадобится-то каких-нибудь несколько капель. Вы, краснокожие, Быстрокрылый, знаете далеко не все, хотя умеете, как никто, находить след и храбро идти по нему. — Не надо больше говорить потаватоми про источник, — мрачно отозвался чиппева: к этому моменту он уже считал положение на прогалинах настолько серьезным, что отнюдь не был расположен шутить. — Почему это ты не идешь домой, а? А знахарь? Он почему не идет? Когда краснокожий выходит на тропу войны, бледнолицему лучше быть с бледнолицым. Кожа к коже по цвету. — Сдается мне, что ты, Быстрокрылый, хочешь от нас избавиться. Но пастор и не помышляет расстаться с этой частью земли, пока не убедит всех краснокожих в том, что они евреи. — Что он имеет в виду, а? — спросил чиппева, против обыкновения индейцев не скрывая своего любопытства. — Что это за человек — еврей? Зачем краснокожего называть евреем? — Я знаю об этом ненамного больше, чем ты, чиппева, но, как ни скудны мои познания, охотно поделюсь ими с тобой. Ты, я полагаю, слышал о Библии? — Конечно, знахарь читал ее нам в воскресенье. Хорошая книга, так думают многие. — Да, книга хорошая, а мне она была единственным товарищем, когда я в одиночестве жил на прогалинах и видел вокруг себя одних только пчел. Библия, чиппева, повествует о нашем Боге и учит, как Ему угождать и как вести себя, чтобы Его не огорчать. Большая потеря для вас, краснокожих, что такой книги у вас нет. — Знахарь приносить ее, но добра от нее мало, может, когда-нибудь будет больше. Как понимать, что краснокожий — еврей? — Пастор Аминь просто одержим этой идеей, но для меня она явилась полной неожиданностью. Ты, полагаю, знаешь, кто такой еврей? — Ничего о нем не знаю. Он вроде негра, а? — Нет, нет, Быстрокрылый, на этот раз ты промахнулся. Но чтобы мы могли понять друг друга, я поведу свой рассказ с начала начал, и таким образом ты постигнешь всю историю религии бледнолицых. Мы с тобой уже находились, медвежатину нашли в целости и сохранности, как ты ее оставил, давай сейчас присядем ненадолго вот хоть на это упавшее дерево, и я расскажу тебе доподлинно наши предания. Поначалу, чиппева, когда земля была создана, ничего живого на ней не водилось, даже такой мелочи, как белка или лесной сурок. — Плохой, значит, край для охоты, — хладнокровно заметил чиппева, воспользовавшись тем, что Бурдон, сняв кепи, сделал паузу и вытер пот со лба. — Оджибвей там жить очень, очень мало. — По нашему преданию это происходило до того, как появился первый оджибвей. Со временем Бог сотворил человека, сотворил из земли и в том самом виде, в каком мы все ныне существуем. — Да, — кивнул оджибвей в знак согласия, — а Маниту дал ему кровь, много крови, вот и получился краснокожий воин. Библия — хорошая книга, в ней есть это предание. — В Библии ни слова не говорится о цвете кожи, но мы предполагаем, что первый человек был бледнолицым. Во всяком случае, бледнолицые завладели лучшими участками на земле, как оно и должно быть, и, на мой взгляд, не захотят их отдать. Первому всегда лучший кусок, ты же знаешь. Бледнолицых много, и они сильны. — Стоп! — воскликнул Быстрокрылый, хотя индейцам было совершенно не свойственно прерывать говорящего. — Сколько, по-твоему, есть белых? Ты считал когда-нибудь? — Считал?! С таким же успехом, чиппева, можно пытаться счесть пчел, жужжащих вокруг упавшего дерева. Ты видел недавно, чиппева, как я свалил дерево, видел, как эти маленькие твари носились рядом в воздухе, так посуди сам, можно ли их сосчитать, хоть вслух, хоть про себя, одними глазами; так можно ли предположить, что кто-нибудь в состоянии пересчитать всех бледнолицых на нашей земле? — Не хочу считать всех, — ответил Быстрокрылый. — Хочу только знать, сколько их по эту сторону Великого Соленого озера? — Это другое дело, с ним легче справиться. Теперь я тебя понял, чиппева: ты хочешь узнать, сколько нас, бледнолицых, в стране, которую мы называем Америкой. — Так, верно, — кивнул чиппева в знак согласия. — Это верно, именно это хочет узнать индей. — Ну, мы время от времени считаем наш народ и, по-моему, приближаемся к истине, если в таком трудном деле человек в состоянии приблизиться к истине. Нас всех приблизительно около восьми миллионов человек, считая старых и юных, больших и маленьких, мужчин и женщин. — А сколько же у вас воинов? О скво и младенцах не хочу слышать. — Ага, я вижу, ты настроен сегодня на воинственный лад и хочешь уразуметь, как мы выйдем из этой войны с Великим Отцом из Канады. Если считать всех подряд — и тех, кто любит воевать, и тех, кто не любит, и тех, кто безразличен, — то получится примерно около миллиона, то есть около миллиона мужчин в том возрасте, когда они способны воевать. Быстрокрылый почти целую минуту безмолвствовал. Он и бортник сидели рядом с медвежьей тушей, и теперь последний начал готовить свою часть мяса для переноски, индеец же неподвижно стоял рядом, погруженный в свои думы. Внезапно он, собравшись, видимо, с мыслями, возобновил разговор. — А что такое миллион, Бурдон? Сколько миллионов бледнолицых в гарнизоне Детройта и в гарнизоне на озерах? — Миллион — это больше, чем листьев на всех деревьях, растущих на прогалинах. — Бурдон, возможно, впал в грех преувеличения, но так он сказал. — Да, да, больше, чем листьев на всех этих дубах, рядом с нами и далеко от нас. Миллион — число огромное, если выстроить миллион людей в одну шеренгу, она, думаю, дотянется до Великого Соленого озера, а то и дальше. Весьма вероятно, что у бортника не было достаточно четкого представления о названном им расстоянии или о числе людей, потребных для его преодоления; но его ответ поразил воображение индейца, который молча помог Бурдону взвалить груз на спину и подставил бортнику свою с этой же целью. Надежно закрепив ношу, каждый из друзей взял свое ружье, и они направились обратно к шэнти; по дороге разговор снова зашел об интересующей их материи. Бортник вернулся к изложению предания, но теперь он обратился к общей праматери. — Ты помнишь, чиппева, что до сих пор я ни разу не упомянул в своем рассказе женщину, — сказал он. — Все, что я тебе говорил, касалось только первого мужчины, сотворенного из земли, в которого Бог вдохнул дыхание жизни. — Вот это хорошо, это воину нравится. Очень верно. Если он дышать, то ведь может брать скальп, а? — Ну, что до скальпа, то трудно сказать, с кого он мог его снять, ведь первочеловек был единственным на всем свете, пока Творец не соблаговолил дать ему в подруги женщину. — Расскажи про это, — откликнулся с интересом Быстрокрылый. — Скажи, как он получил скво. — В Библии говорится, что Бог, погрузив первого мужчину в глубокий сон, вынул из его тела ребро и из него сделал скво для первочеловека. Затем Бог поселил их вместе в прекраснейшем саду, где росло все самое вкусное и красивое, что только есть на земле, ну, в хорошем таком месте, думаю я, вроде этих прогалин, например. — И пчелы там были? — простодушно спросил индеец. — Много меду, а? — Это уж наверняка, готов поручиться! Раз Бог хотел, чтобы первый мужчина и первая женщина были совершенно счастливы, то как же без меда? Осмелюсь предположить, чиппева, что если бы нам было дано познать всю истину, то выяснилось бы, что в этом замечательном саду пчела сидела на каждом цветке. — Зачем белый человек покидать этот сад, а? Зачем приходить сюда и прогонять бедного индея от охоты? Скажи мне, Бурдон, если сможешь. Зачем бледнолицый ушел из этот сад, такой красивый сад, а?