песочно-русые волосы, стянутые в нетугой пучок. Из-за матери выглядывал Келвин. – Я могу вам чем-то помочь? – поинтересовалась женщина ровным тоном, под стать спокойному взгляду. – Добрый день, миссис Диллард. Я из газеты «Филадельфия Экземайнер». Извините, что побеспокоил вас в середине дня. – Мы ни на что не подписывались. – Нет-нет, я не за этим. – А тогда за чем? «Ладно, перейдем сразу к делу». – Видите ли, я написал для газеты одну статью. И мне нужно сделать несколько снимков с детьми. Это не займет много… – Нам это не интересно. Руби, ступай-ка, займись домашними делами. – Но, мама! Ты что, не слышала? Я хочу быть в газете! – Юная барышня! У меня сегодня нету сил повторять тебе дважды. – Женщина и вправду выглядела уставшей, постоянно покашливала и отмахивалась от пыли, висевшей в воздухе; хотя сил на то, чтобы наподдать дочке, у нее еще было довольно. Плечики Руби поникли. Она медленно поплелась по ступенькам наверх. Эллис подошел ближе: – Пожалуйста, миссис Диллард! Прежде чем вы примите окончательное решение… – Еще несколько секунд – и эти дети, как и те двое мальчишек, будут для него потеряны. Эллис поспешно вытащил из кармана свернутые трубочками банкноты: – Не сомневайтесь, я заплачу. Руби резко развернулась. При виде наличных ее маленький ротик алчно приоткрылся, а Келвин приподнял голову, округлив до невозможности глаза. Умаслить Джеральдину оказалось не так легко, но, по крайней мере, она не ушла. Воспользовавшись, пусть и мизерным, шансом, Эллис поторопился изложить вкратце содержание статьи и описать фотографии, которые ему требовались: ее детей это особо не коснется. Никаких имен или других подробностей, кроме названия округа, в очерке не будет. Фотографии просто проиллюстрируют то бедственное положение, в котором пребывает множество американских семей. Когда Эллис закончил, Джеральдина скрестила руки на груди и стала внимательно его изучать – оценивая, обдумывая. А потом ее карие глаза встретились с глазами детей. Пепельная бледность женщины, подчеркнутая темными кругами, выдавала жизнь, лишенную красок. Но в ее тоне Эллис уловил завуалированное достоинство: – Мне нужно развесить на заднем дворе постиранное белье. Пока я буду занята, можете сделать свои фотографии. А потом дети займутся домашними делами. – И с этими словами Джеральдина развернулась и скрылась в доме. Эллис так и не понял, сколько ему дали времени на фотосъемку. Лишь предположил, что немного. В считаные минуты он поставил детей на ступеньках крыльца, рядышком друг с другом, и с табличкой на переднем плане. Камера была готова к съемке. Эллис поймал в объектив перепачканные грязью лица ребятишек, полюбовался их губками-бантиками и заостренными ушками. Благодаря уговорам Руби теплота согрела и улыбку Келвина, и выражение его глаз. И если братья-мальчуганы, которых он снял раньше, излучали невинное простодушие, то облик этих ребят, особенно Руби, был преисполнен глубины с печатью преждевременного взросления. Эллис делал очередной снимок – Руби только-только приобняла за плечи Келвина – когда на пороге передней двери нарисовалась Джеральдина. Подняв ладонь, она прикрыла лицо от камеры: – Этого достаточно. Вы получили, что хотели. Фотосессия была закончена. С дюжиной отличных снимков на пленке Эллис успел поблагодарить ребят, прежде чем мать загнала их в дом. А потом задержал ее на крыльце и передал деньги, уловив в ее глазах проскользнувшее отчаяние: – Я вам очень признателен, миссис Диллард. Вы мне просто жизнь спасли! Джеральдина только кивнула и, не сказав больше ни слова, ушла в дом. В переднем окошке, обрамленном голубыми льняными шторками, вдруг выглянула Руби. Словно появившись на сцене для прощального поклона, она махнула Эллису рукой и ускользнула из виду. * * * Не медля ни секунды, Эллис пустился в обратный путь. Трясясь в своей колымаге по дороге в Филадельфию, он задумался о новых снимках. И чем больше миль он проезжал, тем сильнее сомневался в приемлемости подмены. Но когда Эллис добрался до Центрального города, в его сомнения вгрызлась суровая реальность. На площади Независимости, перед Индепенденс-Холлом слонялись зашуганные люди в костюмах и шляпах. На их шеях висели таблички с написанными от руки объявлениями. Ищу приличную работу. У меня три профессии. Возьмусь за любую работу. Милостыню не прошу. Семейный. Ветеран войны. Закончил колледж. Нужна работа. Вкупе эти люди послали Эллису суровый сигнал: стоит позабыть о своих намерениях и целях, и тебе самому придется вскоре вешать на грудь похожую табличку. И Эллис решил: если его когда-нибудь спросят об этих фотографиях, он, безусловно, признает правду. Он не собирался бессовестно лгать… На углу Эллис открыл дроссельную заслонку и свернул на Рыночную площадь. И на этот раз испытал признательность к своему дряхлому движку за тарахтение. Хоть что-то заглушало мерзкий шепот его совести. Глава 8 Прошла неделя с публикации статьи, но письма и звонки продолжали поступать в редакцию. Читатели жаждали узнать о судьбе этих «бедненьких, милых детишек». Как и следовало ожидать, некоторых возмущала готовность матери торговать родными детьми, своими кровинушками. Но подавляющее большинство посочувствовали тяжелому положению семьи. Чтобы убедиться в этом, Лили довольно было только глянуть на рабочий стол Эллиса. Он был завален вещами – безвозмездной помощью от неравнодушных людей. Чего там только не было! Плюшевые мишки и обезьянки, одежда, консервы, маринованные овощи, лоскутное одеяло. По слухам, в нескольких конвертах были вложены даже наличные с предложениями работы. И все это, как слышала Лили, должен был отвезти нуждавшейся семье лично Эллис (ради соблюдения ее права на конфиденциальность). Такое решение не вызывало удивления, учитывая то, какая именно фотография пошла в печать. Досадная неприятность с первым негативом вынудила Эллиса отснять вторую пленку. В тот день босс диктовал Лили служебную записку, когда в его кабинет ворвался мистер Бэйлор с папкой альтернативных фотографий. Сквозь стеклянную панель двери Лили покосилась на Эллиса. Тот наблюдал за ними издалека, слишком взволнованный, чтобы усидеть спокойно на месте. И Лили вновь – как и тогда в парке – захотелось поддержать его, придать ему уверенности. Но откуда ей было знать, что решит Говард Тримбл. У него частенько случалось по семь пятниц на неделе. После беглого просмотра фотографий босс остановил свой выбор на последнем снимке в пачке. На том самом, где стоявшая на крыльце женщина отворачивала свое лицо от камеры, прикрыв его рукой с растопыренными пальцами. А дети прижимались друг к другу теснее, словно чувствуя ее смятение. Их мать явно стыдилась своего неблаговидного поступка, пусть ее к нему и подтолкнула острая нужда. При взгляде на это фото Лили тоже испытала стыд. Но ей все же удалось кивком намекнуть Эллису на одобрение шефа. Его лицо мгновенно просияло улыбкой – такой искренней и заразительной, что Лили – неожиданно для себя – тоже ответила ему улыбкой. А затем грубый оклик Тримбла заставил ее оторвать взгляд от Эллиса и занять свой ум стенографированием, чему Лили была очень рада. Ей не следовало больше отвлекаться и упускать свои шансы в жизни! А уж в решающий день это было особенно важно. Лили отважилась проявить инициативу. И перед судьбоносным разговором сам Бог велел ей продемонстрировать исполнительность и прилежание. Новостной отдел постепенно заполнялся людьми. До прихода босса еще оставалось прилично времени. Но Лили решила приготовить ему кофе заблаговременно. Стоя возле кофеварки, она продолжала мысленно репетировать свою речь. И тут ее рука дернулась от обжегшего ее кипятка. Она перелила кофе в любимую керамическую кружку шефа и чуть не уронила ее на жесткий линолеум. «Сосредоточься, Лили!» Схватив висевшее над раковиной полотенце для рук, она поспешила вытереть лужу. Лили все еще стояла на коленках, когда комнату огласили приветствия; молодые репортеры явно желали произвести впечатление. В отдел зашел Говард Тримбл. На двадцать минут раньше. Лили заохала. Она еще даже не успела стереть пыль с его стола, поставить кофе охлаждаться (босс предпочитал черный и едва тепловатый напиток), вытряхнуть его пепельницу и поставить ее на место. – Мисс Палмер, – по своему обыкновению проревел Тримбл, заходя в кабинет. – Да, сэр! Я сейчас подойду! – Лили метнулась через всю комнату к своему столу. Но на этот раз вместо карандаша и блокнота для стенографии она вытащила из его ящика свою драгоценную зеленую папку. С тех пор, как подозрения Клейтона подтвердились (мистер Шиллер действительно решил выйти на пенсию, хотя официально о своем увольнении еще не объявил), Лили проводила все вечера, включая поездки по выходным в Делавэр, за подготовкой. Она просмотрела, перепечатала и отредактировала несколько своих ранних статей и даже сочинила пару новых. Наверняка и к сожалению не идеальные, они были готовы настолько, насколько только могли быть. – Мисс Палмер! – Нетерпение босса возрастало. Собравшись с духом, Лили проследовала в кабинет. Его уже согрели лучи утреннего солнца, просачивавшиеся в окно. Но она все равно прикрыла за собою дверь. Шляпа босса угнездилась на его пиджаке, который он повесил на спинку кресла. В обязанности Лили входило перевешивать одежду на вешалку, стоявшую в углу. Но вместо этого она остановилась в ожидании перед столом Тримбла. Тем самым, который она не успела прибрать. – Доброе утро, сэр. Сидя в своем кресле, босс поглядел на Лили поверх оправы своих очков. Вид у него был скорее растерянный, чем возмущенный: – Где мой кофе? Кофе! Ох, елки-палки! Она о нем напрочь забыла! И все же Лили решилась не отступать. – Прежде чем я принесу вам его, – начала она так, как будто давно придерживалась подобной стратегии, как будто она всегда приносила боссу кофе только после того, как ее просьбы и требования были услышаны, – я бы хотела переговорить с вами с глазу на глаз. До того, как ваше внимание займут текущие дела. Тримбл принялся изучать бумаги, лежавшие у него на столе. Но пробормотал себе под нос согласие. Ее час пробил! – Сэр! В свете недавнего решения мистера Шиллера уйти на пенсию я бы хотела предложить вам на рассмотрение одну идею. Я полагаю, что вам уже до конца следующего месяца понадобится новый колумнист.