— Правильно, старый! — воскликнул Геннадий Сидорович. — Галина Ксенофонтовна, она бы услышала и муженьку доложила... Бабы — люди ой хитрые! Вот Ванда Мерси из Разгуляевского театра... — Хватит, — оборвал старшего топорника дядя Коля. — Про Ванду Мерси завтра послушаем... Сейчас другое нужно, — и укоризненно произнес: — Не совестно тебе, Мишка, околесицу нам городить? И пристыженный Мишка, опустив голову, рассказал все как было. И пока он все это говорил, ни дядя Коля, ни Геннадий Сидорович не проронили ни слова. — В морду мне плюньте, уши надерите, — каялся Мишка — только ничё не сделать уж. Пустомеля я. Но вот крест, что больше никто от меня лишнего слова... — Откуда твои Лева отыскал наши фамилии? — прервал Мишкино самобичевание старший топорник. — Ты же их говоришь, не называл. — Не знаю, голову кладу, не знаю! — развел руками Мишка. Геннадий Сидорович повернулся к дяде Коле: — Не ловушка ли это? — Разреши, Сидорыч, подумать, — ответил дядя Коля вытаскивая махорочный кисет, — такую, слышь, парень кашу заварил, что без помощи цигарки ее не расхлебать... Эх, Миша Миша, мало тебя драли в свое время! — Мало! — охотно подтвердил Мишка. Дядя Коля и Геннадий Сидорович выкурили в раздумье чуть не полкисета. На всякий случай, они решили прихватить с собой Виталия Ермоловича и Шевича. Оба эти силача должны были находиться рядом с учебной вышкой и при первом же условном сигнале кинуться на помощь. Договорился с ними сам дядя Коля. И трубач, и кузнец, узнав, что от них требуется, на все согласились. А Ермоловича это даже заинтересовало. Правда, дядя Коля основательно предупредил, что болтать о ночном свидании пока никому не следует. — Могила буду! — заверил Мишка. В условленную пору Геннадий Сидорович и дядя Коля были па месте. Мишка отыскал в заборе нужную доску. — Есть кто? — несмело произнес он и вдруг, не сдержавшись, — Тише, — раздался где-то совсем рядом шепот Левы. Кто надо - есть, не беспокойся. Как выполнил мою просьбу? — Договорились же... — Тогда подайся в сторонку. Разговор пойдет обстоятельный. Мишка, обиженно пожав плечами, отошел. К заборной дыре придвинулся Геннадий Сидорович. — Что за люди? — нарочито безразличным тоном спросил он, пытаясь в темноте разглядеть Леву. — Я с товарищем Корытко, — ответил Лева. Услышав слово «товарищ», старший топорник инстинктивно отпрянул назад. При теперешних порядках за это слово легко можно было поплатиться головой. — Ну, не волнуйтесь, — мягко и певуче, с едва заметным украинским акцентом, успокоил Геннадия Сидоровича человек, названный Корытко. — Товарищ — прекрасное слово... — Не заговаривай зубы! — грубо оборвал его дядя Коля.— Что прекрасно, а что не прекрасно, мы и самолично, слышь, сами разбираем... — Тогда без предисловий к делу... Вопрос есть, товарищи пожарные, к вам. — Смотря какой! — Серьезный... Пока Геннадий Сидорович шептал что-то другу, Корытко жестом подозвал ближе Леву. У Левы был фонарь с кольцом, которым обычно пользовались обходчики железнодорожных путей. Прикрыв фонарь полой тужурки, он быстро зажег вставленный в нем огарок свечи. — На вашу сторону такое кадило передать опасно, пояснил Корытко и достал белый клочок бумаги. Думаю, этот почерк вы сумеете разобрать и вспомнить. Стараясь, чтобы свет не проникал сквозь заборную щель, Лева поднес фонарь к бумаге. И дядя Коля с Геннадием Сидоровичем медленно прочли про себя: «Доверьтесь тем, кто назовет мою фамилию». — Федорыча, слышь, рука, — удивленно протянул дядя Коля пытливо всматриваясь в строки, написанные Васильевым — Как Сидорыч? Подкручивая привычным жестом усы, Геннадий Сидорович наклонился к дяде Коле и вместо ответа шепнул: — Ребятам я скомандую, чтобы уходили. — Точно, — спохватился дядя Коля, — скомандуй. Надобности в них нет. Да и Михайла пусть спать идет... …Как ни мечтало белогвардейское уральское правительство скорее выкорчевать до конца все то, что напоминало бы недавнюю Советскую власть, сделать это не удавалось. Если в первые месяцы в городе было «относительно спокойно», как писалось в газетах, то осенью о спокойствии и речи не было. С фронтов шли тревожные вести. Отборные бригады «дорогой освободительницы — народной армии» несли потери в районе Перми. На западных участках Красная Армия, оправившись от летних поражений, вновь заняла Казань, Симбирск и угрожала Самаре. По уезду, вертясь, носились под холодными дождями подразделения полка «голубых улан» и сгоняли мужчин на «добровольные» мобилизационные пункты. Старые хозяева, вернувшиеся в город, жаловались военному коменданту на мастеровых, которые работают плохо, больше саботируют. Призывы к населению от имени местного епископа Иринарха о том, что белая дружина борется за христианство и что ее борьба на фронте и в тылу считается церковью крестовым походом и все в нем равны: и генералы, и солдаты, и фабриканты и рабочие, и селяне — успеха не имели. По ночам на заборах и на афишных тумбах все чаще начали появляться свежие листовки с антиправительственными лозунгами, около города в одну неделю под откос слетели эшелон с боеприпасами и бронепоезд «Есаул Иван Кольцо». Газеты и церковь обрушивались на злодеев, продавшихся большевикам и на самих большевиков, засылавших, очевидно, из Москвы тайных агентов... ...Полушепотом Корытко доверительно говорил дяде Коле и Геннадию Сидоровичу: — С тюрьмой, хоть с великим трудом, связь наладить нам удалось... Пожарные не перебивали его, не переспрашивали, кого он подразумевал под словом «нам», стало ясно после Васильевской записки. А Корытко продолжал: — Товарищей наших погибло там много. Спасти их, к сожалению, не сумели. Но на днях... Администрация городской тюрьмы не раз рапортовала высшему начальству о том, что все корпуса в тюрьме давно переполнены, и начальство после совещаний и консультации, чтобы разгрузить немного камеры, решило отправить группу уголовников в Камышлов, в старинный пересыльной острог. Вместе с уголовниками в список попало и несколько политических, среди которых оказался и Васильев. Корытко пояснил дяде Коле и Геннадию Сидоровичу, что кочегара забрали по доносу офицера, приезжавшего вместе с военным комендантом во вторую пожарную часть. Весной доносчик находился в Ирбите, среди контрреволюционеров, поднявших мятеж против Советской власти, и Васильев чуть не задержал его тогда, но он, отстреливаясь, сумел улизнуть. — Ну как, пожарные, поможете? — нетерпеливо спросил Корытко. — Надо освободить товарищей. — Или по-прежнему станете гнуть спины перед золотопогонниками? — добавил с чуть заметной иронией Лева. — Гнуть спины? — обиделся дядя Коля. — Почему, слышь, гнуть? Да мы, мил человек, давно бы разбежались кто куда… Дисциплина наша пожарная не дозволяет. Город-то, жителей на кого бросим? Ты, что ли, самолично с огнем-то воевать станешь. — Ну, точка! — вмешался Корытко. — Пост свой вам впрямь никак бросать нельзя... Но ваша помощь нам обязательно требуется. Без нее худо будет... Решайте! X. А ЧТО ПОЖАРНЫМ ДЕЛАТЬ НА РАЗЪЕЗДЕ? Неласковое осеннее утро только еще вступило в свои права, на улицах было пустынно. Из распахнувшихся железных ворот городской тюрьмы выехали два всадника с офицерскими погонами, в длинных кавалерийских шинелях. Вслед за ними показались серые колонны арестантов, рядом с той и другой стороны шагали конвоиры. Провожаемый сочувственными взглядами редких прохожих этап нестройными рядами двинулся вниз по Покровскому проспекту к Каменному мосту. В казарме второй пожарной части в это время уже никто не спал. После беседы с Корытко дядя Коля и Геннадии Сидорович передали Ермоловичу, Киприяну, Лехе, Шевичу и Мишке весь разговор. Услышав подробности ареста Васильева, Мишка ударил себя по лбу и, чуть не плача, запричитал: — И как это я, дубина, забыл?.. Ведь под окошком стоял, когда Прошка хвалился собственному тятьке про поездку в Ирбит… Корытко от одного из тюремных писарей, сочувствующего большевикам, узнал день отправки этапа и разработал смелый план освобождения своих товарищей. В былые годы по Сибирскому тракту гнали на каторгу большие партии арестантов, перевозили различные товары. Но, когда через Урал и Сибирь протянулась железнодорожная магистраль тракт потерял свое прежнее значение и стал обычной проселочной дорогой. Сейчас же тюремное начальство прикинуло, что из-за перебоев на железнодорожном транспорте будет вернее и выгоднее если этап последует пешим ходом. Корытко и об этом узнал от верного человека. Он тут же решил воспользоваться тайным складом оружия, который еще в июле был оставлен для подпольных групп отступившими отрядами Красной Армии, и около какого-нибудь крутого поворота неожиданно напасть на конвой. А потом разгорелись споры. Корытко и остальные подпольщики прекрасно понимали, что вести о происшествии на тракте молниеносно долетят до города. Начнутся обыски, прочесывание окрестностей, допросы подозреваемых. Неизбежно, что вместе с политическими кинутся бежать и уголовники. Но из двух зол: подождать, пока все дойдут до Камышлова, или всех освободить, приходилось выбирать меньшее. Третьего пути не существовало. Корытко прикидывал, где лучше спрятать товарищей после побега. И тут-то Лева Похлебаев вдруг предложил обратиться за помощью к пожарным... ...По утрам к разъезду, рядом с которым полетел под откос бронепоезд «Есаул Иван Кольцо», бестендерный паровоз-«кукушка» подтаскивал несколько видавших виды вагонов, груженных шлаком и песком. И то и другое нужно было для ремонта поврежденной насыпи. С этого разъезда через лес к тракту шла утрамбованная дорога. В месте их пересечения и следовало, по мнению Левы, устроить засаду. — Здесь, учтите, самый ближний путь до разъезда, — говорил он — А там мы посадим наших в пустые вагоны: песок и шлак к тому времени уже сбросят, машинист «кукушки» — парень свой. Отца его в деревне «голубые уланы» повесили. Так что столкуюсь... Дальше слушайте... Состав порожняком, как обычно, пойдет назад через товарную станцию, затем по старой ветке к каменным карьерам, а в тех краях вряд ли догадаются искать. Больно уж не с руки карьеры-то от Сибирского тракта. — С тракта до разъезда, считай, две версты с гаком, — оборвал Леву один из подпольщиков, — и, пока ребята добираются, глядишь, всех и переловят... Если мы прикроем отход, тоже ничего путного не получится... Но в самом своем предложении суть, кажись, есть...