Но всякий человек, встретив его, сразу абсолютно точно знает: вот это идёт Ёбаное Конское Чмо. Человек-Паук Иногда ночью можно слышать, как кто-то шуршит за окном. Это не голуби, голуби ночью спят. Спят и серут, суки. А шуршит – это Человек-Паук. Он прижимается лицом к стеклу – высматривает себе жертву: одинокую женщину, которая разметалась в двухспальной своей кровати с двумя подушками. Тогда он бесшумно открывает окно и перелезает через подоконник. Тут женщина открывает глаза и видит, что стоит перед ней такой невозможный красавец, что вроде бы и надо закричать, да страшно – вдруг убежит. И проводят они ночь страсти, и женщина испытывает за эту ночь как минимум пять оргазмов – это если Человек-Паук сегодня не в ударе, а так обычно больше. И каждый следующий оргазм у неё в два раза сильнее предыдущего, а то и в три. И лишается в конце концов женщина чувств, и засыпает, и просыпается только с первыми лучами солнца. Окно открыто, колышутся занавески, а Человека-Паука нет, уполз. Но обещал вернуться, потому что осталась висеть его рубашка на спинке стула. И женщина, глотая слёзы, отстирывает рубашку Человека-Паука от голубиного говна, штопает дырку там, где он зацепился за крюк, и вешает рубашку на плечики. И каждый вечер открывает окно и зажигает ночник, чтобы не сбился Человек-Паук с дороги и не заполз не в то окно. А Человек-Паук любит гулять тёплыми осенними вечерами и, задрав голову, считать окна, в которых горит ночник и колышутся занавески, – вон одно окно, вон другое, вон ещё два, совсем почти рядом. И везде его ждут, вздыхают, мучаются. Но это только если нет комаров и погода тёплая. А держать в мороз окна нараспашку – таких идиотских дур в нашем суровом климате нету. Идеальная Блондинка Если взять какое-нибудь идеальное белковое тело, например блондинку, и положить это тело набок, внимательный наблюдатель заметит, что даже на это идеальное тело действуют законы окружающего нас не вполне совершенного мира. В частности, можно заметить, что под воздействием силы тяготения одна из изящно вырезанных в носу блондинки ноздрей несколько сплющилась, а другая, напротив, еле заметно отвисла. Прекрасные губы её в силу своей полноты сдвинулись набок, а пышные её груди наползли одна на другую. И даже сладостный её пуп вместе с выпуклым животом некоторым образом отклонились от линии идеальной симметрии, намеченной создателем этой безусловно замечательной конструкции. Нам, навеки принуждённым мириться с реалиями того бытия, в котором мы проживаем, это всё, конечно, глубоко похуй, мы, не моргнув глазом, засунем внутрь блондинки свой Хуй и начнём издавать сладострастные крики, но для искателя окончательного Абсолюта всё же очевидно, что истинное совершенство может существовать только в полном вакууме и в состоянии невесомости. Только там предварительно глубоко замороженная блондинка будет парить миллионы лет, никак не подверженная воздействию внутренних и внешних газов, перепадов температуры и влажности, только там она будет навсегда избавлена от появления на ней морщин, прыщей, целлюлита и пролежней, и только там всякое существо, проплывающее навстречу ей в безвоздушном пространстве, будет должным образом поражено соразмерностью её частей и дивной округлостью её очертаний. Легенда о Малиновом Человеке Рассказывают, что жители одной приамурской деревни часто видят в холмах и сопках Малинового Человека. Называется он так не потому, что питается малиной, хотя он действительно ей питается, иногда вступая в конфликты с Медведем, а потому, что до сих пор носит малиновый пиджак. Языка его местные жители не понимают и вообще стараются держаться от него подальше: повадками он более всего напоминает того же медведя: ловит в реке рыбу, а на зиму выкапывает себе берлогу. Если его не дразнить, то на людей не нападает. Удивительно то, что живёт он там уже довольно много лет, но пиджак его не тускнеет – раньше Версаче всё же хорошие шил пиджаки, это потом его турки испортили. В ясную погоду Малиновый Человек поднимается на самую высокую сопку и достаёт из пиджака огромную мобилу с золотыми кнопками. Громко сопя, он тычет в кнопки толстым своим пальцем и долго потом стоит, приложив мобилу к уху. Но никто не отвечает ему, никто. Лишь трещит что-то иногда – то ли инопланетяне ищут братьев по разуму, то ли американские лётчики спрашивают у Пентагона, кого бы ещё разбомбить. Но это всё Малиновому Человеку неинтересно. А те, кто мог бы ему ответить, – их всех поубивали. Последние два вована застрелили друг друга одновременно, и больше их не осталось ни одного. Не мелькнёт более в толпе малиновый пиджак, не сверкнёт на солнце златая цепь. За рулями шестисотых и джипов сидят бывшие блондинки, и если спросить такую женщину про вована, она удивится, потому что давно про него забыла. И даже про то, как он её пиздил, тоже забыла. И дети его – двоечники и второгодники в Гарварде и Кембридже, забыли. И если спросить интеллигентного человека в очках, откуда у него взялся миллиард долларов, он не помянет вована добрым словом, а будет тыкать всем в нос какие-то фальшивые бумажки с настоящими, впрочем, подписями Гайдара и Чубайса. И не по вованам звонят ими же подаренные колокола. Закончился раздел муравейника, и матка мечет теперь энергичных менеджеров и тихих работяг, а малиновые солдаты никому уже не нужны. И долго стоит Малиновый Человек с трубкой, затем швыряет её на землю и, крича что-то на мёртвом ныне языке, топчет её лакированными ботинками. Потом всё же подбирает, прячет во внутренний карман пиджака и уходит в чащу, громко треща ветками, – пошёл, значит, Медведю пизды давать. Ахиллес и Черепаха Вот бежит Ахиллес. Не бежит даже, а летит на крылатых своих сандалиях и ничего ещё про свою пятку не догадывается. Вот он уже пробежал половину апорийской своей дороги, а там ещё половина, и ещё, в общем, уже не так далеко осталось. Хотя вроде бы на половине дороги должна была стоять черепаха. Но черепаха, пока он летел на сандалиях, куда-то уползла, старая сука. Пролетает он ещё половину половины, потом половину той половины, там лететь уже незачем, потому что половины всё короче, а старая дура всё ближе и ближе, но всё равно не схватишь. Заправляет тогда Ахиллес стрелу в свой лук и собирается подбить старую дуру, но стрела отказывается лететь, ибо сначала должна она точно знать – является ли она предметом корпускулярным или же волнообразным? Ей, в общем-то, похуй – что так, что эдак, но нужно бы как-то определиться. Черепаха первой доходит до финиша и валится с обрыва в пруд. Стрела висит, где висела, и никуда не собирается. Ахиллес на карачках отсчитывает половины половин. И тут мимо них хуярит идиотское совершенно деревянное буратино, которому вообще всё похуй, и не знает оно, куда идёт, зачем – кажется, покупать неизвестно у кого папе-карле куртку. Но курток тут никто не продаёт, поэтому буратино тоже валится в пруд. Получает оно там у черепахи золотой ключик, за которым гнался Ахиллес, убивает карабаса, отпирает дверцу и снова превращается в полено. Столяр Джузеппе опять дарит папе-карло полено, тот делает из него новое буратино, буратино проходит мимо уже издохшего Ахиллеса, про пятку свою так ничего и не выяснившего, и снова валится в пруд. И так навсегда. А кто выиграл – это опять нихуя не известно. Душа и туловище Рождение А вот мало кто думал. То есть думал, конечно, но всё забыл давно. Вот живёшь ты, живёшь. Всегда тут жил, больше нигде. Ну, жизнь так себе – нормальная, другой жизни всё равно не бывает. И вдруг ни с того ни с сего отключается у тебя вода, пищепровод, санузел, отопление, и стены вдруг начинают со скрипом сдвигаться, как в рассказе Эдгара По. Что делать? Куда бежать? Почему это вообще? Хоть бы кто что-нибудь сказал! В углу дыра, ты туда вниз головой – тупик. Ни вперёд, ни назад. Ни дыхнуть, ни пёрнуть, и вокруг шеи петля – смерть. Но нет – нихуя не смерть. Сам выполз или выдавили, какая разница, но попал в Пиздец: ветер, мороз, свет такой, что с закрытыми глазами больно смотреть и ОРУТ. «Давай-давай! Ну-ну-ну-ну!! Пошёл-пошёл-пошёл!!!» Сам пошёл, блядь, козёл! И думаешь ты: «А вот хуй я вам чего скажу! Сдохните тут все, и я сам тоже лучше сдохну, чем буду с вами разговаривать». А тебя – хуяк по жопе с размаху такой ручищей, как ковш у экскаватора! Хуяк ещё раз! И тут ты понимаешь одну вещь, которую сейчас тоже забудешь, а потом однажды вспомнишь: что это всё – пиздец. ТУДА ты не вернёшься никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах. Во многие места можно вернуться, но туда – нет. Это абсолютно и безнадёжно. И тут ты начинаешь громко плакать от горя. «Отлично – кричат. – Отлично!» И вешают на тебя жестяную бирку с номером девятнадцать.