— Спасибо за то, что ты ей сказала. Для нее это много значит. — Я сказала то, что чувствую. Может быть, когда-нибудь то же самое скажут и ее родные. Мы подошли к машине. Марино сидел за рулем и, как обычно, попыхивал сигаретой. — Привет, Пит, — сказала Люси. — Тачка в автомойку просится. — Никуда она не просится. — Тем не менее он отбросил окурок, вышел и, подтянув брюки, придирчиво осмотрел свой «форд». Вид у него был при этом до того комичный, что нас разобрал смех, и сам Марино с трудом удержался от улыбки. Вообще-то ему даже нравилось, когда мы над ним подтрунивали. Потрепавшись с минуту, Люси ушла, а на дороге снова появился золотистый «лексус» последней модели. Солнце било в лобовое стекло, и рассмотреть водителя нам не удалось. — Это начинает действовать мне на нервы, — проворчал Марино, провожая внедорожник взглядом. — Может, стоит пробить номера, — предложила я. — Уже пробил. — Он повернул ключ и сдал назад. — В ОТС компьютер накрылся. Компьютер в Отделе транспортных средств накрывался, на мой взгляд, слишком часто. Мы вернулись к лаборатории, и Марино снова отказался войти вместе со мной, предпочтя оставаться на парковке. Молодой человек в проходной сказал, что на этот раз я могу пройти без сопровождения. — Доктор в подвале, — сообщил он, не отрываясь от компьютера. Я нашла доктора Мэтьюза в кабинете, перед экраном с развернутым черно-белым спектром. — А, это вы, — протянул он, оглянувшись. — Похоже, вам улыбнулась удача, — заметила я. — Хотя и не вполне понимаю, что вижу. Может, еще рано? — Нет, нет, не рано. Вот эти вертикальные линии — видите? — указывают на энергии обнаруженных гамма-лучей. Одна линия равна одной энергии. Но большинство линий, которые мы здесь видим, — это фоновая радиация. От нее не спасают даже свинцовые слитки. Я присела рядом. — Что все это означает? А то, что принесенный вами образец не испускает высокоэнергетические гамма-лучи. Если вы посмотрите на энергетический спектр, то увидите, что вот этот гамма-луч характерен для урана-235. — Мэтьюз указал на один из импульсов. — Хорошо. И как это понимать? — Понимать нужно так, что материал у вас доброкачественный. — Он посмотрел на меня. — То есть тот, что используют в ядерных реакторах? — уточнила я. — Совершенно верно. Тот самый, который требуется для производства топливных таблеток или стержней реактора. Но, как вам, наверное, известно, только 0,3 процента урана — это уран-235. Остальное — обедненный. — Да, все остальное — уран-238. — Вот его вы и принесли. — Если образец не испускает высокоэнергетические гамма-лучи, то как вы можете определить это по данному энергетическому спектру? — Благодаря кристаллу германия, который обнаруживает именно уран-235. В данном случае его низкое процентное содержание указывает на то, что мы почти наверняка имеем дело с обедненным ураном. — И он не может быть отработанным топливом из реактора, — заключила я. — Нет, не может, — подтвердил Мэтьюз. — В представленном вами образце нет ядерного топлива. Нет стронция, цезия, йода, бария. Их вы увидели бы на сканирующем электронном микроскопе. — Да, таких изотопов не обнаружилось, — согласилась я. — Только уран и другие элементы, естественным образом присутствующие в почве. В том, что они попали на подошву чьей-то обуви, нет ничего необычного. Я еще раз взглянула на пики и впадины, которые вполне могли сойти за кардиограмму насмерть перепуганного человека. Мэтьюз делал какие-то пометки на листке. — Вам сделать распечатку? — спросил он. — Да, пожалуйста. А где используется обедненный уран? — Вообще-то он ни на что не годен. — Доктор пробежал пальцами по клавиатуре. — Если он не поступил с атомной станции, то откуда тогда? — Скорее всего, с какого-то предприятия, занимающегося разделением изотопов. — Такого, например, как Окридж в Теннесси? — предположила я. — Не совсем. Они там больше этого не делают. Но, конечно, занимались этим на протяжении нескольких десятков лет. И у них наверняка есть склады металлического урана. Подобные предприятия есть также в Портсмуте, Огайо, и Падьюке, Кентукки. — Послушайте, доктор. Ситуация такова: кто-то принес частички обедненного металлического урана в машину на подошвах обуви. Можете дать этому логическое объяснение? Как и почему? — Нет, — бесстрастно ответил он. — Полагаю, что не могу. Я подумала о сферических и многогранных частицах, которые обнаружила под электронным сканирующим микроскопом, и предприняла еще одну попытку. — Зачем кому-то может понадобиться расплавить уран-235? И зачем обрабатывать его машинным способом? И снова у доктора никакого объяснения не нашлось. — Но ведь для чего-то же его используют? — В принципе, в крупной промышленности металлический уран не используется. Даже на атомных электростанциях, потому что в этих стержнях и гранулах присутствует окись урана. — Хорошо, тогда, наверно, вопрос следует сформулировать так: для чего, теоретически, может использоваться обедненный металлический уран? — Одно время поговаривали о том, что Министерство обороны планирует делать из него танковую броню. Были и другие предложения — пули, снаряды. Так, что еще… Пожалуй, только одно — из него получается неплохая защита от радиоактивных материалов. — Какого рода радиоактивных материалов? — Мои надпочечники выбросили в кровь дозу адреналина. — Отработанных тепловыделяющих сборок, например? — Хорошая идея, если бы мы знали, как избавиться от накопившихся в этой стране ядерных отходов. — Доктор криво усмехнулся. — Понимаете, если бы мы нашли способ переместить отходы и закопать их на глубине в тысячу футов, к примеру, под Юккой, в штате Невада, то уран-238 пригодился бы для изготовления контейнеров. — Другими словами, если отработанные агрегаты нужно будет увезти с атомной электростанции, их понадобится загрузить в какие-то емкости, и обедненный уран станет лучшим защитным экраном. Он будет надежнее, чем даже свинец. Доктор Мэтьюз подтвердил, что я поняла его совершенно правильно, и передал мне образец — под расписку, поскольку он был теперь вещественной уликой и мог в один прекрасный день оказаться в суде. Оставить его здесь я не могла, хотя и знала, как отреагирует Марино, когда конверт снова вернется в багажник. Марино расхаживал у машины, но, увидев меня, остановился. — Что еще? — Пожалуйста, открой багажник. Он открыл и тут же добавил: — Предупреждаю сразу, на моем участке для этой штуки места нет. И в управлении тоже. Никто его на хранение не примет, даже если я попрошу. — Тем не менее принять придется. У тебя здесь упаковка пива. — Я специально взял, чтобы нигде потом не останавливаться. — Рано или поздно ты вляпаешься в серьезные неприятности, — сказала я, захлопывая крышку багажника. — А почему бы тебе не держать эту штуку у себя на работе? — Ладно. Так и сделаю. Он сел за руль и повернул ключ. — Ну, как все прошло? Я коротко, избегая научных деталей, пересказала ему разговор с доктором Мэтьюзом. — Хочешь сказать, кто-то затащил в твой «бенц» ядерные отходы? — недоверчиво спросил он. — Похоже, что дело обстоит именно так. Мне нужно еще раз поговорить с Люси. — Зачем? Она-то тут при чем? — Пока еще не знаю, но есть одна идея. Хоть и безумная. — Не нравится мне, когда у тебя такие идеи появляются. Увидев нас с Марино у двери, Джанет заметно разволновалась. — Все в порядке? — с тревогой спросила она, впуская нас в комнату. — Думаю, мне нужна ваша помощь. Люси, сидевшая на кровати с блокнотом в руке, посмотрела на Марино.