Мать также мало участвовала в жизни Джона и его братьев и сестер. Общение с ней было ограничено строгими рамками: лишь час в день, в назначенные часы. Прямо как визит к врачу или в парикмахерскую. Заботились о малышах няни: поддерживали, играли и удовлетворяли базовые потребности – кормили, поили, меняли подгузники. Именно они, зачастую, становились для детей аристократов более значимыми и важными взрослыми, чем собственные родители. Во многом такой подход был основан на существующих в то время представлениях о воспитании: «Нельзя баловать ребенка, особенно мальчика, вниманием и „сюсюканьем“, иначе он вырастет изнеженным, ни на что не способным. Слезы и любое другое яркое проявление эмоций – блажь и глупость, ведь нужно с детства привыкать быть самостоятельным и сдержанным. Ребенок – это маленький взрослый, и относиться к нему нужно соответственно». Известный психолог-бихевиорист Джон Уотсон в своем руководстве по воспитанию детей писал: «Когда чувствуете искушение приласкать ребенка, помните, что материнская любовь – опасный инструмент»[5]. Уотсон призывал родителей сводить физические контакты с детьми к минимуму. Ни в коем случае не обнимать, не целовать, не позволять сидеть на коленях или спать с ними в одной кровати. Максимум – пожать руку или погладить по голове. И то только в тех случаях, когда ребенок превзошел все ожидания! Думаю, многим сейчас вспомнятся книги и фильмы о тех временах, где дети общаются с родителями достаточно отстраненно, на «вы». Да и сейчас можно встретить людей, убежденных, что единственная задача родителей – обеспечить ребенка едой и крышей над головой, а эмоциональные потребности не так уж и важны. Или не важны вовсе. Однако вернемся к маленькому Джону Боулби. В три года произошло невероятно травмирующее для мальчика событие – он потерял свою няню. Женщину, которая заменяла ему маму, дарила тепло, ласку и всегда была рядом. Зная этот факт биографии, становится понятнее, почему Боулби так заинтересовался вопросами разлук и потерь, вопросами особенной связи, возникающей между ребенком и тем, кто о нем заботится. Ясно, почему с ранних лет мальчик начал читать книги по психологии. Позже, с отличием окончив первую ступень обучения в Кембридже, Джон решил сделать перерыв в получении медицинского образования и отправился работать в школу для трудных детей и подростков. Этим шагом он окончательно обозначил сферу своих интересов и показал, что не пойдет по пути потомственного «классического» врача, к которому подготавливал его отец, После Второй мировой войны молодому психиатру Джону Боулби дали задание – создать отделение детской психотерапии при Тэвистокской клинике. Его поразило то, что он стал замечать в поведении маленьких детей, оказавшихся в больнице без родителей. Это была череда противоречий: малышей хорошо и вкусно кормили, но они быстро теряли вес. Дети находились в чистой больнице, где об их здоровье заботились, и опасность заразиться чем-либо была минимальной, но они умирали. Крохи находились среди сверстников и могли много играть друг с другом, но они без остановки кричали слово «мама», отчаянно плакали, когда она не приходила, и впадали в депрессивное состояние. Под неизгладимым впечатлением от увиденного Боулби вместе со своим ассистентом Джеймсом Робертсоном снял душераздирающий документальный фильм «Двухлетний ребенок в больнице»[6]. В картине психоаналитики показали страдания маленькой девочки двух лет, которая оказалась в клинике без своей мамы. Впервые на экране было отражено то, с чем сталкивается малыш, переживая разлуку со значимым взрослым: протест, скорбь и постепенная адаптация. С помощью многочисленных показов фильма у Боулби получилось положить начало изменению отношения к госпитализации младенцев. Как в больницах Англии, так и по всему миру появилась практика совместного стационарного лечения детей с мамами, хотя раньше подобные инициативы ставились под сомнения и, порой, вызывали насмешки. Все расстройства личности ребенка приписывались детским фантазиям, а сами дети во многом воспринимались как тираны и манипуляторы, которым нужна лишь материнская грудь с молоком. Джон Боулби, несмотря на недоумение своих коллег, стремился к более глубокому пониманию того, как может влиять поведение родителей и моменты разлуки с ними на детей в раннем возрасте. В то время психоаналитики (а именно психоанализ тогда был господствующим и практически единственным направлением в психотерапии) не считали, что реальные повседневные взаимодействия маленьких детей с родителями имеют хоть какую-то значимость. Все расстройства личности приписывались детским фантазиям, а сами дети во многом воспринимались как тираны и манипуляторы, которым нужна лишь материнская грудь с молоком. Позднее Боулби вспоминал, насколько ужаснул его один случай, демонстрирующий это безразличие. Вместе со своей наставницей, Мелани Клейн, он занимался лечением маленького мальчика. Ребенок был невероятно тревожным, и Боулби сразу же обратил внимание на поведение матери, приводившей ребенка на сеансы. Она нервно сжимала руки, выглядела очень напряженно, выражение ее лица всегда было подавленным. Чуть позже женщина попала в психиатрическую больницу с нервным срывом. Но, несмотря на этот факт, наставница Боулби не давала ему разрешения параллельно работать с мамой ребенка. Мать, в понимании Мелани Клейн, была лишь тем человеком, который приводит мальчика на сеансы. Для наставницы словно не существовало абсолютно никакой связи между эмоциональным состоянием матери и поведением мальчика. «С этого момента я задался целью показать, что повседневные переживания очень сильно влияют на развитие детей», – говорил позднее Боулби[7]. Изучая биографии несовершеннолетних воров и преступников, Боулби заметил, что практически половина из них в детстве пережила тяжелый и травмирующий опыт[8]. Как правило, он был связан с потерей или болезненной длительной разлукой со значимыми взрослыми (родителями или опекунами) в возрасте до пяти лет. Именно эти события повлияли на дальнейшую судьбу и развитие личности детей: у многих из них были диагностированы серьезные психические расстройства. Продолжая работу в клинике с маленькими детьми, изучая работы ученых-этологов, Боулби предположил, что между матерью и ребенком существует некая особенная, крайне сильная эмоциональная связь. Она формируется под воздействием биологической эволюционной системы и появляется не только потому, что ребенку нужна еда и он воспринимает маму как «передатчик» пищи. Эта связь про нечто большее: про безопасность и комфорт, некую близость, возможность получить поддержку и заботу. Про «тихую гавань», куда можно пришвартовать корабль своей души, когда в окружающем мире «штормит». Примерно в это же время вышел эксперимент, который сильно повлиял как на самого Джона Боулби, так и на мир психологии в целом. До сих пор без упоминания об этом исследовании не обходится практически ни одна книга о чувстве любви. Возможно, и вы уже читали об эксперименте под названием «Природа любви»[9], проведенном психологом Гарри Харлоу. Замечу, что сейчас подобные опыты вряд ли были бы возможны: ведь они неэтичны и крайне жестоки. Харлоу отобрал детенышей макаки-резус (или бенгальской макаки) от биологических матерей при их рождении и отдал их на «воспитание» двум «суррогатным матерям». Первая «мать» представляла собой сооружение из жесткой проволоки, но у нее было преимущество в виде бутылочки с молоком. У второй же «матери» молока не было, однако она была сделана из мягкой махровой ткани. Харлоу хотелось опытным путем проверить, насколько верна теория, которая доминировала тогда в психологических кругах и не вызывала практически никаких сомнений. Теория о том, что младенец тянется к матери исключительно как к источнику пищи и молока, а без этого она не представляет для ребенка совершенно никакого интереса. Результат шокировал ученых. Маленькие макаки большую часть дня и ночи проводили с «махровой мамой». Они постоянно прижимались к ней, стремились к ней, когда были напуганы. А «мама из проволоки» использовалась лишь тогда, когда голод становился нестерпимым. Эксперимент продемонстрировал, что даже животным мама нужна не только как источник молока и пищи. Даже маленьким обезьянкам важны физический контакт, тепло, возможность получить утешение и спасение от страха. Помимо этого, в руки Боулби случайно попала работа зоолога и зоопсихолога Конрада Лоренца. В своем труде «Компаньон в мире птиц»[10] Лоренц изучал поведение гусят сразу после рождения. Он обнаружил, что эти птицы способны до мельчайших подробностей запоминать облики значимых объектов, например, своих родителей. Причем гусенку не столь важно, будет это мама-гусыня или папа-гусак, который не занимается их кормлением. А порой такой значимой фигурой может стать даже человек. Например, если вы будете первым двигающимся объектом, который увидит гусенок, то дальше он будет следовать именно за вами. Опираясь на эти труды, Боулби выступил с докладами перед Британским психоаналитическим сообществом, где вынес на открытое обсуждение основные мысли по поводу зарождающейся теории привязанности. Также его пригласили подготовить доклад для Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) о положении и эмоциональном состоянии детей, которые остались сиротами после недавно минувшей Второй мировой войны. В этой работе ученый еще подробнее раскрыл свои идеи о том, насколько значима для маленького ребенка особенная связь со взрослым, который о нем заботится, и насколько травмирующим и болезненным событием может стать потеря этой связи. Скептическое отношение к теории привязанности продолжало сохраняться у большинства психоаналитиков того времени. Однако многие молодые ученые и исследователи невероятно заинтересовались, вдохновились и впечатлились новыми концепциями, предлагаемыми Боулби. Они хотели принимать активное участие в разработке этих идей. Среди таких ученых оказалась и Мери Эйнсворт. К тому времени она защитила диссертацию, в которой рассматривала, насколько важно доверие ребенка к родителю и как сильно оно необходимо для дальнейшего эмоционального развития. Приехав в Великобританию из Канады, Эйнсворт стала участницей научно-исследовательской группы Боулби. Сложно переоценить важность встречи этих двух ученых и их последующей совместной работы для развития теории привязанности. Именно Мери Эйнсворт удалось разработать метод исследования поведения детей, который стал известен под названием «Незнакомая ситуация» (Strange situation). Это исследование позволило опытным путем проанализировать отношения между ребенком и родителем, оценить качество привязанности в этих отношениях. На основе полученных данных было выделено четыре типа привязанности: надежный, тревожный, избегающий и дезорганизованный. Чуть позже мы подробнее рассмотрим процедуру проведения данного эксперимента. В книге мы будем использовать именно эти названия, они уже стали в какой-то мере классическими и узнаваемыми. Однако хотелось бы напомнить, что среди типов привязанности нет «плохих» или «хороших», как можно посчитать, опираясь на лингвистическую составляющую. Сам Джон Боулби предлагал использовать буквы для обозначения типов привязанности (B – надежная, А – избегающая, С – тревожная), дабы нивелировать эмоциональный оттенок в названиях. Именно так психологами в профессиональных сообществах часто обозначаются эти типы. Не стоит корить и осуждать себя (партнера, друга, родителя) за обладание каким-то «неправильным», «бракованным» типом привязанности. Каждый из них сформировался, чтобы помочь нам выжить, приспособиться к условиям жизни (далеко не всегда комфортным и приятным) в определенной среде: семья, школа, отношения. Что же такое привязанность? Джон Боулби сравнивает привязанность с эмоциональной нитью, которая специфическим образом связывает мать и ребенка сквозь время и пространство. Для каждого человека эта связь невероятно важна. Даже больше: она просто необходима для выживания! Котята через два-три месяца адаптируются к самостоятельной жизни. Мы спокойно забираем их от мамы-кошки к себе домой. Жеребята учатся бегать уже через пару дней после своего рождения. Поэтому, если мы представим ситуацию, в которой маленькие зверята окажутся одни перед лицом опасности, у них будет шанс спастись. Встретив тигра, жеребенок сможет постараться убежать от него. При виде большой собаки у котенка есть возможность спрятаться в укрытие благодаря своей юркости и ловкости. Маленький человек же рождается абсолютно беззащитным и беспомощным в огромном мире. Мы, люди, невероятно уязвимы по сравнению с другими млекопитающими. Причиной тому наш большой мозг. В ранние годы жизни он забирает большую часть всех энергетических ресурсов организма. Возможно, вы замечали, что после определенного момента становится трудно понять, сколько лет ребенку, по его росту и внешнему виду. Мы стараемся отгадать возраст малыша, обращая внимания на то, как он говорит, как себя ведет, что умеет делать. Так происходит потому, что особенно активно мозг развивается в возрасте четырех-пяти лет. В эти годы он поглощает максимальное количество глюкозы, а рост тела практически останавливается[11]. Прежде чем мы получим все необходимые для самостоятельного выживания навыки и наше тело разовьется до своего взрослого состояния, пройдет очень много времени. А пока идет это развитие, младенец не может существовать отдельно от взрослого, который о нем заботится: кормит, бережет от опасности, успокаивает, обеспечивает крышей над головой. Если малыш окажется перед тигром или большой агрессивной собакой, никаких шансов спастись в одиночку у него не будет. Что же делать? Остается единственный выход – держаться рядом с надежным взрослым. Именно поэтому мы рождаемся с генетически встроенной, эволюционно обоснованной системой привязанности. Она помогает установить крепкую, жизненно необходимую связь с родителем или другим близким человеком. Связь, которая станет для нас, едва родившихся младенцев, «тихой гаванью», в которой мы будем расти и развиваться как в физической, так и в эмоциональной безопасности. Можно сказать, что система привязанности – это защита, которая с самых первых дней нашей жизни позволяет удержать рядом «своего» взрослого, который обеспечит нас необходимыми для выживания ресурсами. В большинстве случаев первым таким взрослым для ребенка становится его мама. Так происходит не только потому, что именно матери обычно проводят больше времени с новорожденными. Ученые выяснили, что во время беременности и после родов у женщин вырабатывается особенный гормон – окситоцин (иногда его еще называют «гормоном любви»). Этот гормон, с одной стороны, помогает женскому организму восстановиться после родов, а с другой стороны, способствует укреплению привязанности. Выбросы окситоцина происходят в те моменты, когда мама держит ребенка на руках, когда гладит его по голове или делает массаж. Это вызывает ощущение приятного расслабления и умиротворения, формируя у женщины желание как можно больше времени проводить с ребенком[12]. Важно отметить, что эта эмоциональная связь не исключительна. Со временем у ребенка формируется определенный список взрослых, на которых он может положиться. Ими становятся как родственники: родители, бабушки и дедушки, дяди и тети, старшие братья или сестры, – так и достаточно чуткие, заботливые люди, с которыми нет «кровной связи»: приемные родители, опекуны, тренеры в различных спортивных секциях, воспитатели в детском саду или няни, как это было у самого Джона Боулби. Однако для малыша эти взрослые не взаимозаменяемы. В сознании формируется «иерархия привязанности», где каждый стоит на своей ступеньке: кто-то ближе, кто-то дальше. В моменты особенно сильного стресса ребенок будет стремиться именно к тому, кто занимает первую ступеньку эмоциональной близости. Система привязанности активируется сильнее всего, когда ребенок испытывает тревогу, страх, боль. Громкие звуки (например, лай собаки, крики родителей, гром), новые места, незнакомые люди, страшные сны, голод, физическая боль или чувство страха – все это вызывает невероятное желание оказаться в «тихой гавани». Малыши начинают плакать, кричать, звать на помощь, активно двигаться, тянутся руками к близким. Этим поведением дети как бы хотят сказать: «Мне страшно и плохо, происходит что-то пугающее! Помогите мне! Защитите меня!» Ребенок ищет успокоения, безопасности, ласки и заботы у отзывчивого взрослого, который сможет понять сигналы, правильно их интерпретировать, а затем удовлетворить его потребности. Помню, однажды на детской площадке я наблюдала следующую ситуацию. Бабушка гуляла со своей маленькой внучкой. Девочка весело смеялась, бегая по двору, как вдруг – падение, разбитая коленка, крик: «Позовите маму! Я хочу к маме! Мне мама нужна!» Бабушка принялась успокаивать внучку: «Мама сейчас на работе, она придет вечером, я рядом с тобой. Давай подую на коленку?» Но девочка продолжала громко плакать. Бабушка неловко огляделась по сторонам и сказала вслух: «Вы не думайте! Я ее никогда пальцем не трогала, не обижала, всегда с любовью, а она все: „Мама, да мама!“» Поведение внучки бабушка восприняла как знак, что делает что-то не так. Но, скорее всего, дело было вовсе не в ней, просто для девочки именно мама была на первой ступеньке в «иерархии привязанности» Самые травмирующие и пугающие события для ребенка касаются разлуки с главным объектом привязанности. Отчасти дело в том, что до определенного возраста у детей отсутствует понимание постоянства объекта: они не могут осознать, что люди и предметы продолжают существовать, даже если их не видно. Вы могли наблюдать в действии эту особенность восприятия мира, если играли с малышами, пряча лицо за ладонями и говоря «ку-ку». Совсем маленькие дети могут начать плакать, когда лицо взрослого исчезает из виду – им кажется, что оно пропало навсегда. Поэтому расставание с мамой в раннем возрасте воспринимается как маленькая смерть, вызывает много горя и волнений. Ведь ребенок думает, что близкий человек покинул его и больше никогда не появится. А если в момент особенной необходимости рядом не окажется кого-либо из значимых взрослых, которые смогут утешить, то это наносит еще более глубокую травму. Скорее всего, к этому моменту у вас уже возникло много вопросов. Кто-то думает: «Ведь родители бывают разными! Кто-то действительно добрый и принимающий. Но есть и очень строгие, непредсказуемые родители, есть родители-алкоголики или такие, которые применяют физическое насилие по отношению к своим детям. В таких ситуациях совершенно невозможна безопасность! Как ведет себя система привязанности в этом случае? Она отключается?» Нет. Система привязанности остается активной. Более того, эта система обладает способностью подстраиваться и приспосабливаться под «нашего» конкретного близкого взрослого. Ребенок будет формировать и использовать именно такие формы поведения, которые помогут ему создать максимально комфортные в данных условиях отношения (даже в тех случаях, когда родителей сложно назвать надежными). ЦИКЛ БЕЗОПАСНОЙ ПРИВЯЗАННОСТИ ЦИКЛ НЕБЕЗОПАСНОЙ ПРИВЯЗАННОСТИ Для чего во взрослой жизни нужны знания о детской привязанности? Почему необходимо так глубоко погружаться в детский опыт и разбирать процесс формирования привязанности? Ведь мы уже взрослые, и то время давно прошло. Дело в том, что именно в первых, самых важных отношениях с родителями мы получаем представления о себе и обо всем мире, который нас окружает. Через отклик родителей (или его отсутствие) ребенок постепенно находит ответы на важные жизненные вопросы: • Какой я: «хороший» или «плохой»? • Достоин ли я любви и принятия? • Могу ли я доверять миру или это очень недружелюбное место? • Чего мне ждать от близких отношений? Безопасны ли они? • Смогу ли я получить поддержку, если мне будет тяжело или меня отвергнут? • Комфортны ли для меня близкие отношения или это что-то про боль, страх и неуверенность? • Нужно ли мне скрывать некоторые свои эмоции, желания, намерения, чтобы меня приняли? Или я могу быть собой? Эти представления формируют ментальные модели – набор убеждений, идей, установок, взглядов (как сознательных, так и бессознательных), полученных в результате жизненного опыта. С их помощью мы объясняем себе причины и следствия происходящего в нашей жизни и в мире вокруг нас, ожидаем определенной реакции на свои поступки, интерпретируем поведение других.