» В могиле не опасен суд молвы, Но там не обнимаются, увы! Эндрю Марвелл[1] Глава 1 Из лабиринта подземных ходов, прорытых рядом с фундаментом заброшенного строения, выбрался голодный и настороженный лис. На самых нижних ярусах звериных катакомб воздух так сильно пропитался миазмами, что там уже невозможно было оставаться. Становилось страшно и тоскливо. Впрочем, сейчас лиса встревожили не ядовитые подземные испарения, а то, что творилось на поверхности земли: рощицу, где он обитал, тоже заполнил тлетворный дух, который не развеивал даже поднявшийся ветер. В заброшенное, покинутое с незапамятных времен место вернулись люди. Они, как и лис, выходили на охоту по ночам. Об их приближении говорил низкий рокот мотора, который лис давно научился распознавать. Заслышав издали характерное ворчание, он поспешно убегал прочь. За ночь земля покрылась тонкой коркой наста; лис трусил по ней, осторожно перебирая тонкими лапами в черных чулках. Опустив пушистый хвост и острую мордочку, он нюхал следы, выискивая хоть какую-то пищу — кучу отбросов, например, или мелкого зверька, который мог бы стать его добычей. Лис навострил уши: вдали послышался знакомый звук, предупреждающий об опасности. Он замер на месте и оглянулся на рощицу, из которой только что выбежал, — в лунном свете серебрились две одинаковые пузатые башенки, похожие на перечницы. Вот по земле пробежал яркий луч, на секунду выхватив лиса из темноты. Глаза лиса злобно сверкнули. Человек вернулся! На короткий миг два ночных хищника взглянули друг на друга и тут же разошлись — каждый по своим темным делам. Аделина Конвей стояла у окна и опасливо вглядывалась в темный парк. Кольца, соскальзывавшие с тонких белых пальцев, перевернулись. Оттого, что она крепко вцепилась в бархатную портьеру, камни больно впивались в кожу. Ее мужу было прекрасно известно, что она боится темноты. Но он не подозвал ее к себе, потому что знал и другое: мрак ее завораживает. Он не отрываясь следил за ней. Вот она вздрогнула и задернула тяжелую портьеру, словно отгораживаясь от силуэтов танцующих на ветру деревьев. Деревья махали ветками и кланялись на фоне черного ночного неба. Растирая окоченевшие пальцы, Аделина повернулась лицом к своему креслу у камина. Муж заметил, что ногти у нее посинели. Не догадываясь, что он следит за ней, Аделина быстро повернула кольца камнями наружу. — Холодно! — произнесла она жалобным, мяукающим голоском — ни дать ни взять потерявшийся котенок. Невозможно было ни притвориться, будто он не слышит, ни разозлиться на нее как следует. Испытывая одновременно жалость и злость, он встал и со вздохом подбросил полено в камин. Камин был большой, в неоклассическом стиле. Полено сразу занялось; вверх с шипением полетели искры, а по комнате заметались тени. Пляска теней разбудила большого черного персидского кота, спавшего на коврике у камина. Кот поднял голову и враждебно посмотрел на Мэтью своими изумрудными глазами. Кот знал, что искры посыпались из-за него, Мэтью. Сэм считался любимцем Аделины и чутко реагировал на хозяйкино настроение. Он разделял ее сложные чувства к мужу и кусал Мэтью всякий раз, как тот пытался его погладить. Поняв, что его хозяйке ничто не угрожает, Сэм снова уронил тяжелую голову на лапы; глаза превратились в узкие зеленые щелочки. Даже засыпая, кот не спускал с него недоверчивого, настороженного взгляда. Мэтью досадовал все сильнее. Скоро ему выходить на мороз, а здесь жара почти невыносимая. Так недолго и простудиться! Аделина требует, чтобы в гостиной было натоплено жарко, как в оранжерее. Зато в коридоре и в спальнях просто лютая стужа. Мэтью с ненавистью огляделся по сторонам. Гостиная, в которой они сейчас расположились, была обставлена еще в восемнадцатом веке. Тогда в доме жили на широкую ногу, неспешно и с удовольствием. За долгие годы обои и шторы выцвели, потускнели, к первоначальному гарнитуру бездумно добавили массу предметов мебели, совершенно не вяжущихся с ним по стилю. В довершение всего на старом ковре валялись разрозненные газетные листы, похожие на заплаты. Аделина смотрелась в гостиной очень органично: тонкие, аристократические черты, легкая небрежность в одежде, некоторая общая взъерошенность. Да и как ей не вписываться в обстановку? Ведь она выросла в «Парковом», своем родовом гнезде. Можно назвать ее не приспособленной к жизни, зато в «Парковом» она полновластная хозяйка. Дом и окружающая его земля принадлежат ей безраздельно — как в буквальном, так и в переносном смысле. Вот почему здесь по-настоящему топят только в гостиной. Аделина отказалась проводить центральное отопление. Она упорно не хочет нанимать маляров и вообще пускать в дом чужаков-рабочих, чтобы, например, заменить шторы или ковры. Вот почему ее невозможно убрать отсюда, хотя… Взгляд Мэтью упал на ближайший стол, заставленный фотографиями. Вот снимок дочери в младенческом возрасте: Кэти на коленях у матери. Чуть выше, на стене, висит портрет маслом: его жена в юном возрасте. Какой разительный контраст! Как Аделина изменилась — и внешне, и внутренне! На портрете Аделина предстает очаровательной, смеющейся восемнадцатилетней девушкой с вьющимися каштановыми волосами и теплыми карими глазами. На сделанном несколькими годами позже художественном фото молодая мать с опаской смотрит в объектив, крепко прижимая к себе пухленькую малышку, сидящую у нее на коленях. Всякий раз, сравнивая два изображения жены, а он сравнивал их чаще, чем ему этого хотелось, Мэтью задавался вопросом: неужели это он всему виной? Неужели это он погубил ее? Он чувствовал себя не только виноватым. Его жгли горечь и обида. Почему, почему в его жизни все не так, все наперекосяк? Мэтью украдкой покосился на жену. За последний год она еще больше исхудала. Наверное, без одежды — кожа да кости. Правда, он давно уже видел ее только полностью одетой. Вслух же он сказал: — Минут через пять поеду за Кэти. Позвать к тебе Пру? Аделина болезненно скривилась. — Ей нельзя находиться там так поздно! Это опасно! Зачем Кэти нужен этот молодежный клуб? Зачем ей вообще ездить в Бамфорд? Она водит знакомство с совершенно неподходящими молодыми людьми! А ведь она понятия не имеет о многих вещах… она еще так невинна! А те юнцы, с которыми она там общается, они… просто настоящие дикари! — Не волнуйся, отец Холланд наверняка держит в строгости своих молодых прихожан и не допускает никаких вольностей! — В ее возрасте я не была такой независимой! Мои родители ни за что не позволили бы мне водиться со всяким сбродом! Мэтью вдруг стало так смешно, что он едва не расхохотался вслух. Да, родители Аделины воспитывали дочь в строгости, однако они не помешали ей выйти замуж за человека, который, по их понятиям, тоже считался «сбродом». — Времена меняются, Адди. Пусть Кэти хотя бы попробует жить как все девушки ее возраста. Летом она уедет во Францию, к Мирей, и тогда ты свое наверстаешь. Как Мэтью ни скрывал досаду, голос невольно выдал его. Дай жене волю, и она будет до совершеннолетия держать Кэти в коконе, в вакууме. А ведь жизнь под колпаком таит в себе немало опасностей! Пусть Кэти всюду бывает и радуется жизни, как все ее нормальные сверстники! Пусть понюхает настоящей жизни. Вот чего он всегда желал. Главное — чтобы Кэти не выросла такой же, как ее мать! Хотя представлять себе, что Кэти когда-нибудь станет взрослой, как-то… непривычно, трудно. Для него она навсегда останется маленькой девочкой… Аделина села в кресло у огня. Кот Сэм тут же проснулся, потянулся на коврике и грациозно выгнул шею — посмотреть, есть ли место на коленях у хозяйки. Но она уже взяла вышивание в круглых пяльцах; в руке у нее замелькала игла — быстро-быстро, не уследишь. Наверное, скоро закончит… Интересно, над чем она трудится — салфеткой на поднос или другой такой же бесполезной вещицей? Впрочем, надо отдать ей должное — Аделина настоящая мастерица. Розовато-лиловые маргаритки и нежные зеленые листочки выглядят как живые. Она первой нарушила неловкое молчание: — Да, она непременно должна пожить у Мирей! Мэтью не хотелось возобновлять старый спор. К тому же ему пора выходить. — Адди, ты устала. Сейчас позову к тебе Пру. Она ничего не ответила. Мэтью встал и подошел к креслу жены. — Когда мы с Кэти вернемся, ты уже будешь спать, поэтому — спокойной ночи! — Он поцеловал жену в лоб. От его прикосновения она дернулась. — Когда Кэти вернется, я хочу ее видеть! Передай, пусть заглянет ко мне сказать «спокойной ночи». — Да, конечно. Его самого Аделина уже много лет не приглашала в свою спальню. По правде сказать, холодность жены давно перестала его заботить. В этом отношении он свою жизнь устроил. На прощание он быстро сжал жене руку; несмотря на то что в комнате было жарко натоплено — сам Мэтью покрылся испариной, — рука Аделины оставалась холодной как лед. Мэтью быстрым шагом вышел из «парника», как он про себя называл гостиную. После жары и духоты он словно попал в холодильник, но все равно вздохнул с облегчением. Немного постоял в холодном коридоре, слушая тишину огромного дома. В углу тихо тикали высокие напольные часы. Они сильно отставали. Часы, можно сказать, символизируют всю их жизнь: безнадежно отстали от времени, и ничего нельзя исправить. Во всяком случае, он пока не видит выхода. Мэтью посмотрел налево. Он все же добился кое-каких преобразований. Не так давно дом разделили на две половины. Коридор разгородили звуконепроницаемой дверью. Конечно, чтобы добиться своего, пришлось много недель подряд спорить с Адди. Ссоры, ее истерики, слезы… В конце концов она вынуждена была согласиться с ним. Его контора размещается дома; он здесь работает. Постоянные телефонные звонки и стрекот офисной техники действуют Аделине на нервы. Но больше всего ее смущает близость его повседневной деловой жизни, так сказать, дыхание современности. Мэтью понимал: она дала согласие разгородить коридор только из страха. Но и он тоже многого боится и от многого прячется. За звуконепроницаемой дверью он прячется от домашних проблем, с головой погружаясь в работу. Ему помогает Марла Льюис, его личный секретарь. Для нее даже оборудовали квартиру с отдельным входом на третьем этаже. Марла и близко не подходит к Аделине. Мэтью торопливо взбежал на два пролета широкой парадной лестницы и остановился на площадке второго этажа. За дверью находилась еще одна изолированная квартира, хотя и не с отдельным входом, как у Марлы. Сюда должны беспрепятственно входить обитатели дома. Мэтью прислушался. Из-за двери доносилось приглушенное бормотание телевизора, перемежаемое закадровым смехом и аплодисментами. Он постучал: — Пру! Миссис Конвей ложится спать! Телевизор тут же умолк. Затем послышался шорох, и Пру громко крикнула: — Сейчас! Иду! — Я еду в Бамфорд за дочерью! Дверь открылась, едва не задев его, и он, вздрогнув, отступил. На пороге показалась коренастая деловитая женщина в вязаной кофте и твидовой юбке. — Ну и езжайте, — сказала она. — Не волнуйтесь. Я справлюсь. — Спасибо, Пру! — Мэтью вздохнул и добавил: — Я очень вам благодарен. Без вас я бы… мы бы не… — Да, да, езжайте себе! — резко оборвала его Пру. Мэтью вышел из дому, на ходу натягивая куртку. Свежий морозный воздух приятно холодил разгоряченное лицо. Он слышал, как Пру Уилкокс открывает дверь гостиной у него за спиной и говорит: — Ну что, милочка, мы готовы подняться в спаленку? — Пру всегда обращалась с Аделиной как с ребенком. Мэтью захлопнул дверь и направился к машине, на ходу нашаривая в кармане ключи. Невыносимое положение! Так дальше продолжаться не может! В разгоряченное лицо ударил порыв ветра, и он поежился, потер большими ладонями щеки. Неожиданно Мэтью показался себе стариком. А ведь ему всего сорок восемь лет. Черт возьми, он — мужчина в расцвете сил! Дальше так продолжаться не может… Все расписано по дням и часам, все предсказуемо. Жизнь постепенно утрачивает смысл, все успехи и достижения остались в прошлом; Сейчас о них горько вспоминать — утраченные надежды… Ну а будущее? Будущее туманно. Он прикован к Аделине. Мэтью Конвей родился и вырос в маленьком домике на окраине Лондона; он пробился в жизни благодаря упорному труду, уму и таланту. Он очень гордился тем, что «сделал себя сам». С Аделиной он познакомился случайно, у кого-то в гостях. Он держался неуклюже и замкнуто, ведь для всех гостей он был чужаком. Аделину он заметил сразу. Она тоже держалась в тени, хотя это был ее круг, ее друзья. Она привлекла его своей застенчивостью. Их потянуло друг к другу. Может быть, тогда она его пожалела. Ну а Мэтью… Аделина показалась ему самой красивой девушкой на свете. Когда она согласилась выйти за него, он почувствовал себя счастливейшим из смертных. А потом родилась Кэти, и счастью его вовсе не было предела… Однако с тех пор все покатилось под откос. Как и во многих несчастливых семьях, Конвеев давно уже связывал только ребенок. Но даже в вопросах воспитания они никак не могли прийти к согласию. Аделина представляла себе подготовку Кэти к взрослой жизни по-своему. Летом, по окончании учебного года, она собиралась отправить ее на год во Францию. Мэтью не нравился идиотский план жены, который она составила вместе со своей подругой Мирей. Очень не хотелось отдавать спою девочку на целый год мерзкой хищной француженке. Он не сомневался в том, что Мирей рассчитывает выдать Кэти за своего сынка-бездельника. Однако Аделина слушать не желала никаких возражений. Кэти пошлют во Францию вопреки ее и его воле. А он? Он останется наедине с Аделиной, и тогда… От тоски хотелось завыть. Мэтью часто удивлялся самому себе. Почему бы просто не уйти от жены? Можно подать на развод или предложить эту сомнительную честь Аделине. Нет, она ни за что не согласится. Она цепляется за него, как лиана… нет, скорее, как ядовитый плющ! И потом, он не может бросить ее в таком состоянии. Она уже много лет балансирует на грани безумия. Чтобы ввергнуть ее в психический хаос, многих усилий не требуется. Он в западне. Мэтью вздрогнул. У него и так нервы ни к черту, а тут еще за спиной, в темноте, послышалось мерзкое хрюканье. Он помрачнел. Вот бы избавиться от проклятых свиней! Погруженный в мрачные мысли, он вывел мощную машину на шоссе и поехал в сторону Бамфорда — за своей единственной дочерью.