Капитан молча сорвался с места с единственным желанием во что бы то ни стало заткнуть рот этому жуткому «представителю». Хотя бы разок достать, приложить кулаком, а там уж этот верткий заморыш не встанет. Степаненко почти успел. Майор резко присел, перенося вес тела на согнутую левую ногу и упертые в пол ладони, одновременно откидывая правую ногу назад. Затем последовало маховое движение правой ноги против часовой стрелки. Для Ивана все произошло практически моментально: вот майор резко приседает, смазанное круговое движение ногой – и Степаненко как подкошенный (впрочем, почему как) грохается всем своим немаленьким весом об пол. «Лишь бы легкие не отбил», – подумал Долгих, наблюдая за лежащим на крашенных темной охрой досках капитаном. Василь тяжело дышал ртом и не очень-то спешил подниматься. Народ качнулся вперед, предполагая, что представление закончено. И ошибся. – Швайне! Славянская свинья. Ленивая, трусливая скотина. Может только жрать, пить и размножаться, но совершенно не способна трудиться или защитить свою семью. – Рубленые жестокие фразы и нескрываемое презрение в голосе майора ушатом ледяной воды обрушились на собравшихся. Долгих просто офонарел, а ладони сами собой сжались в кулаки. Степаненко же самым форменным образом зарычал и, перевернувшись на живот, начал медленно вставать. – Давай, давай. Ползи ко мне, навозный червь. Я удостою тебя великой чести – оближешь подошвы моих сапог. Мы, германская нация господ, потомки великих… Чьи именно германцы потомки, Иван так и не узнал. Василь с каким-то прямо-таки потусторонним воем вскочил и, широко раскинув руки в стороны, бросился на врага. Зрители зашумели и дружно, как по команде, сделали шаг вперед, сжимая круг. Только майору было на все это попросту наплевать. Высоко подпрыгнув, так, что чуть не коснулся головой потолка, Самойлов без затей зарядил сапогом в голову капитана. Людское кольцо колыхнулось и, не издав ни единого звука, сжалось еще на один шаг. – Что, истребители, итить вас коромыслом! Смелые? – выплюнул майор. – Хотите достать меня? Ну попробуйте. Только учтите: если я начну работать на поражение, через несколько минут от вас останется только фарш, размазанный тонким слоем по стенам. Кольцо тел дернулось, но так и не сделало очередного шага. То ли товарищи летчики не захотели проверять, что это за работа такая – «на поражение», то ли засовестились всем скопом на одного нападать, или пришло запоздалое осознание, что это всего лишь демонстрация, какой бы жесткой она ни казалась. А скорее всего, роль сыграла совокупность факторов, да еще стоны Василя, с каждой секундой все более явственные. – Ой, уби-и-и-ли! – совершенно не к месту запричитала одна из поварих, но на нее сразу цыкнул кто-то из стоящих рядом мужиков. Самойлов сам шагнул вплотную к окружившим его летчикам. – Ну что? Еще кто-то считает, что злость, гнев, ярость или любые другие эмоции заменят вам выучку? Иван старательно стал смотреть в пол, сейчас он больше всего на свете боялся встретиться с майором взглядом. – Молчите? Правильно молчите, летчики, – последнее слово майор умудрился произнести как неприличное ругательство. Помолчал, наблюдая, как пришедшего в себя, но все еще немного очумевшего и оглушенного Василя под руки уводят поварихи, и совершенно неожиданно рявкнул: – А теперь быстро сели! Молчим, млядь, и слушаем. Говорю один раз и для особо тупых повторять не буду. Летчики-залетчики, всё они знают, всё с училища помнят, всё умеют. А на деле умеют только водку жрать да кружки мять. Да только по одному тому, что вы мне тут наговорили, бахвалясь, да по состоянию взлетно-посадочной полосы все командование дивизии уже под трибунал можно отдавать. Нет, это ж надо такое ляпнуть! С училища он всё помнит! Сучилищ недоделанный. Два винта в маслопровод и оба поперек! Уши Ивана пылали, но он не смог удержаться от смеха, да и остальные грохнули хохотом. – Я последние пять лет ежедневно учусь убивать, – совсем негромко начал говорить майор, и смех как обрезало, – и учу этому подчиненных. Доводилось мне пересекаться и с японцами, и с поляками, и с финнами. И вот что я, простой пехотинец, серая, так сказать, кость, вам, летчикам, элите Красной армии скажу. Мне и моим подчиненным абсолютно насрать, какие там эмоции будут у противника, он гарантированно будет уничтожен. Как вы все наглядно убедились, габариты противника также никакой роли играть не будут. Мне, кстати, было бы несравненно легче убить капитана сразу, чем все эти танцевальные па вокруг него выделывать вам на потеху. «Ага, простой пехотинец, как же. Скажи – инструктор, который бойцов какой-нибудь особо секретной части НКВД тренирует, тогда, может быть, поверю. Только каким ветром такую птицу к нам занесло?» – пронеслось в голове у Долгих. – Теперь, спрашивается, каким боком все это к вам? А таким, что «мессеру» тоже будет абсолютно насрать на ваши эмоции. Самолет «Мессершмитт БФ 109» имеет по сравнению с И-16 большую скорость и лучше чувствует себя на вертикали. Думаете, фриц будет с вами честно маневренный бой вести? Хрен вам! Тот будет, кого вы заставить сможете. Обычная же тактика пилотов люфтваффе – зайти со стороны солнца и упасть на врага сверху. Обстрелять и, не ввязываясь в бой, пикированием оторваться от возможного преследования. Потом снова зайти от солнца и снова атаковать. И немцу абсолютно похрен, ссытесь вы там от страха в кабине или бронеспинку от ярости грызете. Это хоть ясно? Хоть что-то доходит до вашего замутненного алкоголем разума? Кто-то сможет мне сейчас назвать эффективные контрмеры? «Откуда он это, черт возьми, знает?» – спрашивает себя Иван. И сразу же мозг услужливо напоминает: «Вот смотри, букофки “эф эл”, означает “флиегнаммер”, то есть летное снаряжение. Трофей это». Как майор заполучил такой трофей, Долгих знать категорически не желает. – Опять молчите? Ну молчите. Подумайте потом на досуге, я тоже ответа не знаю. Могу дать только самые общие рекомендации, если интересно. – Интересно! Лишним точно не будет, рассказывай, командир, – попросил самый молодой из комэсков, капитан Усольцев. – Хорошо. Первое. Постоянно крутить головой на триста шестьдесят градусов и не зевать. Второе. Повышайте взаимодействие в группе, работайте даже против одиночного самолета противника именно группой. На земле отрабатывайте схемы боя, распределяйте роли. Это вообще всегда полезно. Добивайтесь оснащения машин рациями. – Так это не от нас зависит. Что с завода приходит, на том и летаем, – восклицает опытный пилот, старший лейтенант Ляцкий. – Требуйте! Жалуйтесь! Если красноармеец, а тем более командир знает о неисправности вверенного ему оружия и не бьет во все колокола, это не преступление – это предательство. Так что пишите коллективное требование, только обоснованное, с примерами, как отсутствие рации мешает применению современной летной тактики. Стучитесь во все инстанции, вплоть до ЦК. Я, кстати, как депутат Верховного Совета СССР, могу у вас такое требование принять. «Мамочки мои, еще и депутат. Ну почему! Почему я не пошел служить на подводной лодке?! Туда уж точно никакая комиссия внезапно не приедет. Не прилетит и не приплывет», – в очередной раз мысленно посокрушался Иван. – Третье. Старайтесь эшелонировать свое построение по высоте. Тут, я думаю, товарищ Смушкевич вам поможет. Он еще на Халхин-Голе этот способ применял. Вот, в общем-то, и все, что я могу вам в этом вопросе посоветовать, товарищи. «Хорошо хоть не граждане», – мысленно усмехнулся старлей. Похоже, остальные летчики думали примерно так же и немного расслабились. По залу пополз шепоток разговоров. – А ну тихо! Разгалделись, как бабы базарные. Или приказ глотку драть был? Гул мгновенно прекратился, а за спиной Ивана кто-то нервно хихикнул. Майор, удовлетворенный наступившей тишиной, коротко кивнул. – Сейчас поговорим об ответственности. То, что я вам сейчас скажу, вы и без меня знаете. Но что-то мне подсказывает, не до конца осознаете, что значит быть военным летчиком. Для начала немного экономики. Население СССР сейчас без малого двести миллионов. Армия у нас несколько миллионов человек. А вот самолеты уже считаются тысячами. Их у нас, если не брать учебные и совсем устаревшие И-15, ну давайте округлим до десяти тысяч. Конкретное число нас сейчас не интересует, важен порядок цифр. Итак, делим население на самолеты, и выходит, что для содержания одного самолета требуется двадцать тысяч населения. Задумайтесь! У двадцати тысяч человек ежедневно часть результатов их труда уходит на то, чтобы армия могла себе позволить один-единственный самолет. Разумеется, я имею в виду не только сам планер, а всю систему, позволяющую нашей стране иметь авиацию. Это начиная от чертежника в КБ и заканчивая поварами в вашей столовой. Начиная с преподавателей летных училищ и заканчивая водителями аэродромных бензовозов. И еще просто огромное количество народа трудится, чтобы обеспечить вылет самолета. И на самом острие у нас кто? – Мы, товарищ командир! – опять отличился комэск Усольцев. – Кто мы? – Истребители. – Если быть совсем точными, именно бомбардировщики и штурмовики воздействуют на ход наземных операций. А истребители, в свою очередь, уже воздействуют на ударные самолеты. Но в целом мысль правильная. На самом острие пилоты. Даже не самолеты. Наша промышленность уже вышла на уровень, позволяющий каждому заводу выпускать по самолету в день. Но вот даже самого завалящего пилота учить нужно несколько лет. Самойлов замолчал и, обведя столовую взглядом, еле заметно вздохнул: люди, сидевшие за столами, предпочитали смотреть куда угодно, только не ему в глаза. – И что же мы тут видим, товарищи? Двадцать тысяч человек, целый город, недополучают текстиль, продовольствие, керосин и кучу других товаров народного потребления, потому что все это идет на усиление наших красных соколов, нашей доблестной авиации. Мотористы, техники, связисты и десятки других спецов вкалывают круглосуточно, чтобы пилот ни о чем не думал, а только сел в самолет, взлетел и выполнил боевую задачу. А что же наши красные соколы? Наша надежда и защита? Долгих поежился от нехорошего предчувствия. – Что, я вас спрашиваю, здесь творится? – Майор не рявкнул, как прошлый раз, а, наоборот, понизил голос почти до шепота. И это пугало почему-то сильнее обычного для начальства ора. – Один летает, выпив литр самогона, и гордится этим. Другие обалдуи от скуки играют в карты на желания. И я бы еще понял, если б проигравший должен был сто отжиманий сделать или стихотворение, допустим, выучить. Так нет же! Надо же дурь свою людям показать, а то вдруг кто еще не знает, что у нас в голове ветер, а в жопе дым. Долгих уткнулся в тарелку, готовый провалиться от стыда под землю, хотя виноват был совсем не он. Историю, как проигравший желание сержант Кривошеев в одних сапогах бежал от казармы до этой самой столовой, майор услышал только что, так сказать, из первых уст. – А третий вообще ни в какие рамки не лезет! Устроил самый натуральный бордель на территории части. Иван выдохнул. Эта история, слава богу, случилась у бомбардировщиков. Осенью их ушлый начальник химслужбы задурил голову какой-то колхознице из соседнего села Ознобищино и неделю пользовал ее прямо на рабочем месте. Раскрылось все, когда колхозница пошла к командиру полка требовать, как она думала, полагающееся ей мыло. Скандал вышел грандиозный, вся дивизия чуть не надорвала животы от смеха, а герой-любовник в итоге перевелся в другую часть. Только вот сейчас смеяться почему-то совсем не хотелось. – А теперь, товарищи летчики, подходим к тому, почему вместо того, чтобы заниматься своими делами, я трачу время, разъезжая по аэродромам, веду с вами философские беседы и ногами махаю, как дурак. Почему государство вкладывает в авиацию такие колоссальные ресурсы? Да потому что понимает, какой эффективной она может быть. Возьмем для примера меня: как я уже сказал, пять лет тренировок, богатый боевой опыт. И что? Допустим, в надвигающейся войне я перебью роту немцев, да хоть батальон. А за один вылет один бомбардировщик может уничтожить стратегически важный мост или железнодорожный состав с топливом и боеприпасами. А может высыпать бомбы на городские кварталы. Таллин, Минск, Киев – они ведь для самолетов с первого дня войны доступны, бомби не хочу. Да и до Москвы немецкие бомберы вполне себе долетят. И кто же их остановит? А, товарищи истребители? Капитан Степаненко? Любитель гнуть кружки, из которых до этого самогон хлестал? Или сержант Кривошеев? На чем у нас товарищ Кривошеев летает? – На пятнадцатом. – Значит, с открытой кабиной. Нет, я еще могу понять, как летом в одних сапогах летать. А зимой? Яйца же отморозит, никакая колхозница потом не сможет отогреть. Сидящие в зале на шутку отреагировали слабо. Пара каких-то вялых смешков, да и все. В основной массе просидевшие всю зиму безвылетно летчики прекрасно понимали справедливость упреков «представителя». – Не смешно? Правильно! Мне вот тоже, глядя на вас, плакать хочется горючими слезами. Поднимите руки те, кто воевал в Испании, на озере Хасан или на Халхин-Голе. Иван завертел головой, но, к его разочарованию, ветеранов этих сражений в столовой не оказалось. – Нет, значит. А Польский поход или Зимняя война, есть участвовавшие? – продолжил допытываться майор. На этот раз Долгих увидел с пяток поднятых рук. И неудивительно: насколько он знал, при формировании истребительного полка часть кадров была взята в Ленинградском округе. – Такие, вижу, есть. Понюхавшие пороху и сгоревшего перкаля, закаленные в сотнях схваток, непобедимые чудо-богатыри. «Сейчас-то он чего издевается?» – не понял Долгих. В полку и орденоносцы, между прочим, имеются. А вот есть ли награды у майора, большой вопрос. – Ладно, не буду мучить вас вопросами, скажу сам. И польская и финская кампании дают совершенно превратное представление о мощи наших ВВС. И там и там в воздухе враг сопротивления практически не оказывал. С Германией будет все совсем по-другому. Если кто-то питает надежды, что война будет легкой прогулкой, что вашу работу сделает германский пролетариат, мой вам совет – уходите из авиации, да и вообще из армии немедленно. Германские летчики, приходя из училищ, уже имеют налет более ста часов. Люфтваффе уже почти два года непрерывно воюет, они прошли тяжелейшую школу войны над Англией. Немецкие самолеты, что истребители, что бомбардировщики, не уступают по ТТХ нашим новейшим образцам. Поэтому будет как на Халхин-Голе, только одновременно на всех фронтах от Черного до Балтийского моря. А в Монголии японцы сначала нам надрали зад, и только группа асов со всего Союза под руководством товарища Смушкевича смогла переломить ситуацию. Так что думайте сами. Немецкие летчики ни в чем японским не уступят. А количественно их будет очень много. Что этому можно противопоставить?! Взаимодействие! Воевать летчик должен не сам по себе, а как неотъемлемая часть всего соединения. Это, разумеется, прежде всего связь. И вопрос этот будет решаться. Второе – это индивидуальное мастерство, достигаемое долгими и упорными, на пределе человеческих сил, тренировками. Самолет должен стать продолжением вас. Чтобы выжить и победить, вы должны его чувствовать и принимать мгновенные, практически интуитивные решения. В руке майора вдруг появилось тонкое, сантиметров десяти, стальное лезвие и, казалось, по своему желанию заплясало между пальцев. А через мгновение так же внезапно исчезло. – Убивает, конечно же, человек; нож, винтовка или танк всего лишь инструмент в его руках. Но уж поверьте моему опыту, ножом убить значительно легче, чем кулаком. А винтовка делает вас практически богом, ваши руки становятся длиной в несколько сотен метров, ваш удар теперь с легкостью сокрушит быка. Майор помолчал, очень недобро разглядывая зал. – И что же, красные мои соколы, выходит? Народ, значит, доверил вам самый совершенный инструмент из существующих на сегодняшний день. От себя последнее отрывает, только чтобы защита наша и опора ни в чем нужды не знала. В форме красивой ходила, ела досыта, спала на мягком. Вот еду вам на белые скатерти официанты подают. Так до революции только господа какие в ресторации себе позволить могли. Про денежное довольствие я уже просто молчу. – Лучше бы избил, как Степаненко, – тихонько прошептал сидевший рядом с Долгих лейтенант Садаев из 5-й эскадрильи. – А вы, получается, драгоценные мои товарищи, этот инструмент похерить решили? Долгих вздрогнул и почувствовал, как спина покрывается холодным потом. Трудно было представить, что должно было произойти в прошлом этого человека, чтобы он вот так, одним змеиным шепотом, до костей промораживал не трусливых, в общем-то, людей. А может, все дело было в совести. Майор говорил очень неприятные вещи, только вот возразить ему было трудно. – То, что вас в первом вылете убьют, мне, честно говоря, похрен. Убьют – беда небольшая. Судьба у военного такая – защищая свой народ, на поле брани пасть. Но вот то, что вы немцев посбивать ни черта не сможете, вот это проблема. Вот это меня очень даже касается. Эта война будет отличаться от всех предыдущих не только новым вооружением. Эта будет война на тотальное уничтожение. Гитлер объявил немцев высшей расой господ, а всех остальных, особенно славян, недочеловеками. По его замыслу, на территории СССР должно остаться не более двадцати миллионов человек. Только для обслуживания немцев. Вермахту неизбежно будет отдан, если уже не отдан, приказ о массовом уничтожении населения. Стариков и детей утилизировать, крепких мужчин в рабство в Германию, женщин на удовлетворение нужд солдат с последующей утилизацией. – Утилизировать, що означае утилизировать? – Оклемавшийся, но бледный, как бледная поганка, Василь встал из-за одного из дальних столиков и решительно зашагал к майору.