«15 февраля. Не слишком ли я тебя встревожу, если скажу, что тут я часто испытываю тревогу? Ведь ты заслуживаешь отнюдь не откровенности, а такого мужа, который способен проявить мужество в непростой ситуации. Но если я стану сейчас хорохориться, после того как столько писал о своей хандре, если я попрошу Нкомо или кого-то из Сатурнов, чтобы они совместными стараниями написали для меня за плату нечто мужественное, а я перепишу их сочинение своим трусливым почерком, ты немедленно раскроешь мою уловку. Тогда ты сядешь в самолет, потом наймешь лодку и проводника и разыщешь меня в джунглях, потому что поймешь: если я, никогда в жизни не сделавший ничего храброго, вдруг пишу героические письма, значит, дело совсем дрянь. Так что я не стану тревожить тебя, изображая смельчака. Главный смельчак в нашей семье – ты. Это ты осталась дома с тремя сыновьями, а я уехал прохлаждаться в Бразилию. Это ты прошлым летом сумела вытащить плоскогубцами гвоздь из пятки Бенджи. А я трус. У меня лихорадка, которая начинается в семь утра и продолжается два часа. В четыре пополудни она набрасывается на меня опять, и я превращаюсь в тлеющую кучку пепла. Почти каждый день меня мучают головные боли и мне чудится, что какая-то крошечная амазонская нечисть прогрызает дырку в коре моего головного мозга. Единственное, о чем я мечтаю, единственное, что способно придать смысл или значимость этому прозябанию, – положить голову на твои колени. И чтобы ты гладила мне лоб своей теплой ладонью. Я знаю, ты сделала бы это ради меня. Твоя храбрость безгранична, как безгранична моя удача – ведь у меня есть ты. Проклятые бумажки, ничего на них не умещается. Я молюсь, истово, как полупомешанный фанатик (раз уж я в Бразилии), чтобы письмоносец послал это письмо тебе, чтобы ты почувствовала всю необъятность моей любви. Поцелуй за меня мальчишек. Целую твое нежное запястье. А.» Марина сложила листок и отдала Карен, а та сунула его в карман. Перебарывая слабость в коленях, Марина оперлась рукой о полку, уставленную коробками попкорна для микроволновки. Это было в тысячу раз хуже письма доктора Свенсон. Сам Андерс сообщал о близости своей смерти, его голос слышался за строчками так явственно, словно он стоял тут, в кладовке, и читал вслух свое же послание. – Кто такие Нкомо и Сатурны? Карен покачала головой: – Иногда Андерс упоминает их, но я не знаю, кто это. Вероятно, до меня не дошли те письма, где он знакомит меня с ними. Могло бы затеряться и письмо от доктора Свенсон, то самое, с сообщением о его смерти. – Карен рассеянно провела пальцем по краю банки с горошком. – Пожалуй, я не буду пока заказывать заупокойную службу, подожду твоего возвращения. Мне хочется, чтобы ты тоже присутствовала. Марина взглянула на нее и кивнула. – Я не говорю им, что сомневаюсь в смерти Андерса, – сказала Карен, оглянувшись на чуть приоткрытую дверь кладовки, туда, где сидели перед телевизором мальчики. – Им нужна ясность, пусть это даже будет чудовищная ясность. Надежда – ужасная штука. Не знаю, кто придумал окрестить надежду добродетелью. Никакая это не добродетель. Это болезнь. Надеяться – все равно что идти с рыболовным крючком во рту, когда кто-то тянет, дергает за него. Все думают, что я раздавлена смертью Андерса, но на самом деле все гораздо хуже. Я до сих пор надеюсь, что эта самая Свенсон по какой-то непостижимой для меня причине солгала, что она держит его в заложниках либо где-то потеряла. Карен замолчала. Ее лицо внезапно просветлело, а из голоса исчезла паника. – И ведь говорю – и прекрасно понимаю, что это бред. Никто не способен на такую чудовищную ложь. Но это означает, что Андерс умер. Так он умер? – прямо спросила она Марину. – Я не чувствую этого. Ведь я бы почувствовала, если бы он умер. Верно? Карен смахнула кончиками пальцев подступившие слезы. Сейчас был самый подходящий момент для лжи. Карен Экман помогла бы даже крохотная капелька утешительной неправды. Но дай ей Марина эту капельку – и во рту у Карен окажется еще один рыболовный крючок. – Андерс умер, – сказала Марина. Карен кивнула, сунула руки в карманы и уставилась на безупречно чистый деревянный пол. – Он писал тебе? Марина сделала вид, что не поняла скрытого смысла вопроса: – Он прислал мне открытку из Манауса и два письма из джунглей, сразу после приезда. Я показывала их мистеру Фоксу. Там в основном про птиц. Если хочешь, я отдам письма тебе. – Это для мальчиков, – ответила Карен. – Пожалуй, нужно собрать все письма вместе. Как наследие. Хотя Марина никогда не страдала от клаустрофобии, а в кладовке было просторно, как в гостиничном лифте, ей вдруг захотелось выйти. Банки с зеленой фасолью, бутылки с клюквенным соком, коробки со всевозможными разновидностями подслащенных овсяных хлопьев быстрого приготовления надвигались на нее, грозно росли в размерах. – Я не знаю, сколько там пробуду. – Что бы там ни было, не оставайся в Бразилии надолго. – Карен вымученно улыбнулась: – Это может плохо кончиться. Они попрощались. Марина вышла из дома Экманов под бархатное ночное небо и немного постояла посреди необъятной темноты, освобождаясь от чар замкнутого, ярко освещенного помещения, в котором была только что. Интересно, настанет ли в ее жизни время, лет через десять или двадцать, когда она перестанет вспоминать о письме Андерса к жене? «Твоя храбрость безгранична, как безгранична моя удача – ведь у меня есть ты». Там ли он искал свою удачу? После гибели Андерса их дружба превратилась для Марины в священный долг. Она понимала Карен с ее надеждой и сама была бы не прочь взглянуть на мир ее глазами. С какой радостью Марина поехала бы тогда в Бразилию на поиски Андерса! Но ей предстояло лишь подтвердить факт его смерти и закончить его работу. За годы совместных трудов в самой маленькой лаборатории «Фогеля» они привыкли подстраховывать друг друга. Марина набрала полные легкие морозного воздуха, пахнущего одновременно зимой и весной, остатками снега, оттаявшей землей и даже чуточку – зеленой травой. Это тоже роднило ее с Андерсом: оба они не мыслили жизни без Миннесоты. Марина нарочно внушала себе, что боится летать на самолетах, чтобы не уезжать дальше Дакоты. Как ее мать и все бесчисленные светловолосые предки по материнской линии – покорители прерий, она была дочерью Миннесоты, ее зеленых равнин и звездных ночей. Вместо страсти к перемене мест Марина была одержима желанием не двигаться с места. Словно невидимый подземный магнит удерживал ее в этих краях. Суровый ветер несся по равнинам, и ничто не стояло на его пути, кроме высокой женской фигуры. Померзнув еще пару минут, Марина не выдержала и спряталась в машине. Подъехав к дому, она обнаружила на подъездной дорожке автомобиль мистера Фокса. Сам он грелся внутри, включив печку. – Я пытался дозвониться до тебя, – сообщил шеф, опустив стекло. – Я ездила к Карен, прощалась. Она могла бы рассказать о письме Андерса, но времени оставалось совсем мало, да и о чем было рассказывать? Неделя прошла тяжело для обоих. Виделись Марина и мистер Фокс в основном в офисе, в присутствии членов правления. В сложившейся ситуации начальство хотело, чтобы Марина максимально четко понимала свои задачи в грядущей командировке. Давайте проговорим все еще раз: надо прилететь в Манаус, побывать в квартире доктора Свенсон, адрес имеется, Андерс нашел людей, которые знают, где… Плохо соображающая от недосыпа и взвинченная от лариама Марина сидела на совещаниях, ничего не слыша, и лишь рисовала в блокноте каракули ручкой с логотипом «Фогеля». Даже относительно внятные ответы на нервные вопросы руководства она давала словно в забытьи. Вместо командировки Марина думала об отце, о том, что не простилась с ним, потому что не хотела пропускать занятия в середине семестра. Решив, что в детстве на долю Марины и без того пришлось достаточно несчастий, родные скрыли от нее, насколько все серьезно, сказали только – отец болен и надеется, что она его навестит. Она решила, что времени еще много, а на самом деле его не было совсем. Марина думала о матери – ту попросили не присутствовать на похоронах, и она сидела в отеле, из уважения к второй жене отца. Она думала об Андерсе и его определителях птиц; интересно, сохранила ли их доктор Свенсон? В Бразилии надо будет попробовать понаблюдать за пернатыми. Андерс был бы рад этому. Она возьмет его бинокль. Ведь доктор Свенсон упомянула, что сохранила личные вещи, значит, и бинокль тоже. И его фотоаппарат! Она будет снимать им птиц для мальчиков. – Можно мне войти в дом? – спросил мистер Фокс. В холодной раннеапрельской темноте Марина кивнула, и он пошел следом за ней к входной двери и остановился прямо за ее спиной. Пока Марина шарила в сумочке в поисках ключей, шеф загораживал ее от порывистого ветра, поворачиваясь то вправо, то влево. От столь нежной заботы к ее горлу подступил комок, и, не удержавшись, Марина зарыдала. Кого она оплакивала? Карен с письмом? Андерса, написавшего письмо? Мальчишек в пижамных штанах? Или это был побочный эффект лариама, заставлявший ее плакать от песен по радио и душещипательных статей в газетах? Или Марина плакала потому, что отдала бы все на свете, лишь бы бразильская чаша миновала ее? Она повернулась, обняла мистера Фокса за шею, и тот поцеловал ее прямо на крыльце, где их могли видеть все, кто проезжал мимо. Марина поцеловала его в ответ и обняла крепко-прекрепко, словно боялась потерять в огромной толпе. Ее не заботили ни холод, ни ветер. Ее больше не заботило ничего. Раньше они делали все неправильно. По глупости решили подождать и посмотреть, как будут развиваться отношения, и до поры держать их в тайне. Не хотели давать повод для сплетен, особенно если ничего так и не сложится. Мистер Фокс вечно повторял, что у их любви нет будущего, и все из-за его возраста. Он слишком стар для нее. Даже когда они лежали в постели, и его рука обвивала ее плечи, а ее голова покоилась у него на груди, мистер Фокс заводил шарманку о том, что он умрет куда раньше Марины и оставит ее одну, и лучше бы она нашла себе сверстника и не тратила на старика молодые годы. – Прямо сию минуту? – спрашивала Марина. – Я должна прямо сейчас встать с постели и идти искать кого-то помоложе? Тогда он прижимал ее к себе еще крепче и целовал в макушку. – Нет, – шептал мистер Фокс, поглаживая ее голое плечо. – Пожалуй, не сейчас. Немножко подожди. – Может еще, я умру первой. У меня на это больше шансов. Марина говорила так и потому, что очень хотела, чтобы у них с мистером Фоксом все получилось, и потому, что медицинская статистика свидетельствовала: молодые умирают чаще. Но теперь подобные разговоры предстали в совсем ином свете: тем вечером, когда Марина и мистер Фокс целовались, над ними витал призрак ее смерти. Конечно, если следовать логике, гибель Андерса не могла ничего предвещать для Марины; но Андерс умер, а ведь перед своим отъездом он и не предполагал, что не вернется домой. Не думала об этом и Карен, иначе никогда не отпустила бы мужа в Бразилию. Мистер Фокс сожалел, искренне сожалел, что попросил Марину лететь в командировку. Он так и сказал. В ответ Марина призналась, как страшно жалеет, что согласилась. Но она была примерной студенткой, примерным медиком, примерной сотрудницей, любовницей и другом и, если ее просили о чем-нибудь, выполняла просьбу, будучи свято уверенной, что раз человек просит, значит, это важно. Марина добилась успехов в жизни, потому что почти никогда никому не отказывала в помощи. Чем просьба поехать в Бразилию была хуже прочих? Они оба стукнулись ногами о кофейный столик, когда шли по дому, не зажигая света. Прижались к стене в тесном коридоре. Ворвались в спальню, упали на постель и до изнеможения делились друг с другом любовью, гневом, стыдом и великодушием, высказывая телами все то, для чего не могли подобрать слов. Закончив, они провалились в сон. Тогда-то Марина и закричала. Она не сразу смогла объяснить мистеру Фоксу, что случилось. Прошла целая минута, прежде чем Марине удалось очнуться, вырваться из мира сна, в котором она не могла ничего, кроме как вопить. Открыв глаза, она увидела испуганное лицо мистера Фокса. Тот держал Марину за плечи и, казалось, был готов закричать и сам. Она едва не спросила его, что случилось, но потом все вспомнила. – Я принимаю лариам, – сообщила Марина. Во рту пересохло, не смоченные слюной слова липли к губам. – Кошмары – побочный эффект. Она лежала на полу, запутавшись в простыне. Марина закрыла лицо руками. Казалось, она слышит шорох стекающего по шее пота. Самолет вылетал из аэропорта Миннеаполис – Сент-Пол в шесть сорок пять утра, и надо было еще кое-что уложить в чемодан, полить цветы и вытащить из холодильника скоропортящиеся продукты. Сон как рукой сняло. Пора было подниматься. Мистер Фокс, сидевший на полу рядом, обнял Марину за колени. – Что же тебе приснилось? Она хотела сказать ему правду, потому что любила его. Но не знала, как облечь сон в слова. И ответила так же, как отвечала матери: что-то ужасное, но что именно, она не помнит. Когда мистер Фокс вез ее в аэропорт, было двадцать градусов по Фаренгейту. Марина выключила радио, и они не успели услышать сообщение о наступивших заморозках. Утренняя мгла казалась даже темнее ночной. Из-за недосыпа и нервов Марина и мистер Фокс напутали со временем и выехали с большим запасом на случай чудовищных пробок. Вот только создавать чудовищные пробки было некому – водители еще сладко спали. К зданию аэропорта они подъехали в начале шестого. – Я провожу тебя до регистрации, – сказал мистер Фокс. Марина покачала головой: – Сама дойду. Тебе надо заехать домой и собраться на работу. Она не знала, зачем это сказала. Ей хотелось не разлучаться с ним никогда. – Я хочу сделать тебе на прощание подарок. Я ради этого к тебе вчера и приехал, но потом забыл. Мистер Фокс вытащил из бардачка маленький черный чехол, расстегнул молнию и извлек навороченного вида телефон. – Знаю, ты сейчас скажешь, что у тебя уже есть мобильный. Но это не просто мобильный. По нему ты сможешь звонить из любой точки мира, отправлять и получать письма, а еще в нем есть джи-пи-эс. Телефон скажет, как называется река, по которой ты плывешь. Мистер Фокс был явно в восторге от хитроумной машинки. – Он заряжен и готов к работе. Свои номера я уже записал в список контактов. А вот инструкции. Можешь изучить в самолете. Марина полюбовалась нарядным серебристым корпусом. Прямо хоть начинай снимать на это чудо техники документальную короткометражку про отважного фармаколога, отправляющегося на далекую Амазонку! – Спасибо, мне наверняка пригодится. – Продавец сказал, что можно звонить хоть из Антарктиды. Марина удивленно взглянула на мистера Фокса. – Я просто хочу, чтобы мы с тобой не теряли связь. Хочу знать, что там у тебя происходит. Кивнув, она убрала телефон и инструкции в сумку. С минуту они сидели молча, готовясь к прощанию. – А эти твои сны… – вдруг сказал мистер Фокс. – Они прекратятся. – Но ведь ты продолжишь принимать лариам? Они купались в потоке света, лившемся сквозь высокие стеклянные стены аэропорта. Почему в аэропортах всегда такие до нелепости высокие потолки? Чтобы создавать у пассажиров соответствующее настроение перед полетом? Мистер Фокс смотрел на Марину серьезно и требовательно. – Конечно, – ответила она. Он вздохнул и взял ее за руку. – Вот и хорошо. – Шеф сжал ее пальцы. – Хорошо. Тебе, наверное, нелегко справиться с искушением выкинуть эти таблетки в мусор, если от них такие сны. Я не хочу, чтобы ты там… – Мистер Фокс запнулся. – …подцепила лихорадку, – закончила за него Марина. Мистер Фокс вдруг принялся ощупывать руку Марины, словно желая досконально исследовать ее форму. Рука была левая – он сидел с левой стороны. Кончиками пальцев мистер Фокс провел по ее безымянному пальцу, словно надевал кольцо. Только кольца не было. – Прилетишь туда, выяснишь все, что сможешь, и сразу назад. – Он заглянул ей в глаза. – Обещаешь? Марина пообещала. Мистер Фокс все еще не отпускал ее безымянный палец. Ужасно хотелось спросить – что это означает, то ли самое, о чем она думает? Но вдруг она ошибается? Марина понимала, что ответа «нет» сейчас просто не вынесет. Они вышли из машины. Миннесотское погодное чутье тут же подсказало Марине, что столбик термометра упал ниже нуля. Впрочем, на завтра обещали плюс сорок. Таково непостоянство весны. Мистер Фокс вытащил из багажника чемодан, поцеловал Марину и еще раз потребовал пообещать, что она будет вести себя осторожно и быстро вернется домой. А потом сел в машину и уехал.