Термобарический заряд ударил в самый центр четвертой цепи, и посреди поля вспух огненно-рыжий цветок объемного взрыва. Удар был страшен. Данил даже отсюда расслышал отчаянный паучий визг, взлетевший над полем. Поднял голову, вглядываясь сквозь бешено вихрящуюся пелену дыма, пыли и падающий с неба песок – и разглядел пауков, катающихся в агонии по земле. Кому-то силой удара оторвало лапу, кому-то – рассекло морду или помяло головогрудь, некоторые тела вообще были искорежены до неузнаваемости. Майор, довершая разгром, выстрелил еще раз – и получил второй взрыв, раскидавший левый фланг и превративший в живые факелы оставшихся пауков. Откуда-то с конца колонны послышалась пара коротких очередей – и над молодым леском разлилась оглушающая после грохота боя тишина. С минуту Данил лежал, все так же распластавшись по земле, настороженно оглядывая театр военных действий. Полыхал разгорающийся крестовик, в разных позах валялись по всему полю тела убитых пауков, но опасности больше не наблюдалось. А потом – он лишь на мгновение отвлекся, оглядываясь по сторонам и пытаясь выяснить потери – произошла очередная за этот день непонятка… Картинка перед глазами вдруг задрожала, как бывает в полдень, когда от земли поднимается горячий воздух, сместилась, поплыла, наложилась на другую… Сквозь окружающий пейзаж на мгновение проступила иная реальность – поле, сплошь усеянное изломанными человеческими телами, воронки от взрывов, искореженная военная техника, поодаль – деревенька с избами под соломенными крышами… На общем канале раздались недоуменные, полные изумления крики. Данил вскочил, всматриваясь, пытаясь понять, что же все-таки происходит – и картинка сразу же растаяла. А вместе с ней пропали и почти все следы недавнего столкновения. Ни паучьих тел, ни подбитых крестовиков – ничего. Только скошенные очередями деревца, воронки от взрывов да перепаханный пулями склон насыпи с истончающимися, редеющими постепенно клочьями тумана над ним. Он глянул в середину колонны – пятый кунг стоял в строю, целехонький, будто только с конвейера, да и на БТР не было видно ни единого следа попадании, словно столкновение с противником было всего лишь кошмарным сном. А вот с людьми все обстояло иначе. Пострадали двое – Антоха Птиц, стрелок с КШМ, и Илья Ариец. Их положили рядом, и разница, на первый взгляд, была не видна – тела лежали без движения, безвольно, будто большие куклы, оставшиеся без кукловода, и только по открытым глазам Арийца, в которых застыл немой вопль и отчаяние, было ясно, что он еще жив. Смерть Птица была сплошной загадкой – повреждений ни на одежде, ни на теле бойца не нашли, обнаружили лишь несколько синяков, цепочкой проходивших поперек груди. Один из двух медиков бригады, пожилой мужичок абсолютно интеллигентного вида, с бакенбардами и бородкой клинышком, откликающийся на Бинт Бинтыча, осмотрев его тело, только руками развел. – Повреждений, несовместимых с жизнью, на теле нет, – протирая очки выуженным из кармана грязно-серым носовым платком, сказал он. – Кроме этих вот синяков – вообще никаких следов! Не понимаю… – А с Илюхой что? – спросил Бармаглот. – Живой – а лежит, как колода! Бинтыч пожал плечами: – Паралич, похоже. Но почему, отчего – я тоже понять не в состоянии… Правда, на шее, пониже уха, приличного размера красное пятно имеется – вот оно, видите – но, опять же, непонятна причина его возникновения. Возможно, случайность… Какой-нибудь гад ядовитый во время боя куснул. – Шутим? – Данил, нахмурившись, поглядел на медика. – Кажись, все предельно ясно. Яд паучий на кожу попал – и все! Я ж кричал по общему каналу – крестовики! А у них слюна ядовита! Бинтыч удивленно воззрился на него, аж платком по очкам забыл возить: – Позвольте, но… О каком пауке речь? Данил постучал пальцем по виску и оглядел сгрудившихся вокруг бойцов, ища поддержки – и только тут заметил, что все остальные так же озадаченно смотрят на него. – А мы с кем воевали сейчас, позвольте поинтересоваться? – разозлился он. – Завязывайте уже шутки шутить, не до того! Я собственными глазами толпу пауков видел и завалил полтора десятка! Чё вы мне тут… – Вы меня за дурачка держите? – обиделся в свою очередь медик. – Понятно с кем – с выродками! У меня вон и след на ноге от камня остался… – Ты что несешь, Бинтыч?! Какие выродки? – вклинился стоящий тут же Хасан. – Северяне это были, комбинатовские! Как тут оказались – я вообще не пойму! В воздухе на секунду повисла пауза – каждый пытался осмыслить сказанное… и тут прорвало. Бойцы разом заорали, пытаясь перекричать друг друга и выдать свою версию развития событий. Спустя несколько минут, когда Хасану, наконец-то, удалось навести порядок, Добрынину уже стало ясно, что каждый из них дрался со своим противником. Кто-то, как медик, бился с выродками, кто-то – со стаями огромных псов, кто-то вообще схлестнулся с фашистами времен Второй мировой, а один из бойцов – пожилой мужик, годов за пятьдесят – признался, что видел огромных плюшевых медведей, шагающих на задних лапах, и оттого едва не обделался. – И чё это было? Массовый гипноз? – Психотропное оружие? – Что за морок?!.. – Газ?.. Открытие заинтересовало, и бойцы, вероятно, еще долго гадали бы о причинах произошедшего, если б не Профессор. Он, протиснувшись сквозь толпу, выбрался в середину круга, образовавшегося вокруг тел Арийца и Птица, и поднял руку, прося слова. Гам и споры постепенно начали утихать. – Можете не спорить и не драть глотки почем зря. Я слышал об этом явлении или, если хотите, – аномалии, но не верил. А зря, оказывается. Лет шесть назад, когда мы сопровождали караван на юг, подобную историю рассказывал один из караванщиков. Нарвались они вот так же, как и мы, на туман, и оттуда вдруг нечисть полезла. И каждому туман показал свое, то, чего человек боялся больше всего на свете или больше всего на свете ненавидел. Причем не страхи, лежащие на поверхности, а то, что человек боится с самого детства, то, что давным-давно забыто, но осталось в самых глубинах памяти. Вот ты, Васильич, почему плюшевых медведей увидал? Эпизода из биографии не припомнишь? Пожилой боец вздохнул, почесал макушку. – Да чего там вспоминать – было… в детстве еще. Я ж сирота, в детдоме рос – родители из-за такого вот медведя погибли, по глупости моей. Был у меня тогда выжигатель – старики эту хреновину помнят, для детских поделок, узоры на деревяшках выжигать, рисунки разные… А я малой тогда был, годов пять едва – как не попробовать, что он еще может, этот выжигатель? Будь он не ладен… Ну и попробовал как-то – ткнул в самое нутро такого вот медведя. Потыкал, потыкал и забыл – огня-то нету. А он, видать, в самом нутре-то затлел… Ушел я вечером к бабке ночевать, а медведя на столе оставил, посреди своих рисунков. Он, видать, ночью-то бумагу и поджег. Дом сгорел напрочь, весь, до фундамента – а вместе с ним и батька с мамкой. Всю жизнь потом я эту игрушку видеть не мог, аж оторопь брала, до судорог… Профессор кивнул: – А теперь покопайтесь в себе и сами ответьте на вопрос, почему вы воевали именно с тем, с кем воевали… Тут уж у каждого свои заморочки. – То-то я команду твою не понял… – встретившись взглядом с Хасаном, сказал Данил. – Когда ты по броне велел стрелять. Какая уж там броня у пауков… – Ты сам-то почему пауков боишься? – спросил тот. – Тоже детские страхи? – Не пауков я боялся… – хмуро ответил Данил. – Паука. Майор кивнул, будто действительно понял, о чем речь. – Это чё ж за хрень получается? – послышалось из толпы. – Антоха от страха умер? Семеныч пожал плечами: – Так и получается. Под гипнозом человек может поверить во все что угодно. Вы ведь были уверены, что все по-настоящему? Вот мозг и воспроизвел все до мельчайших деталей. У Васильича след от камня на ноге, у Антохи – очередь через грудь… А у Арийца – кто ж его знает, что ему привиделось? Сам-то он теперь не расскажет… Хасан кивнул: – Каждому – свое… Все, ребята, хватит болтать! – он поднял руку, обращая внимание на себя. – Расходимся по машинам, скоро трогаем-с я. Третье отделение – охрана периметра, второе – Птица хоронить, личный жетон мне! – он поглядел на Данил и кивнул на Арийца. – А уж как с ним поступить – вам решать. Четверо бойцов с лопатами в руках, подхватив на руки тело Птица, потащили его в сторону. Люди потянулись к своим кунгам, и спустя минуту над телом Арийца остались стоять лишь сталкеры Убежища. Молчали. Да и что говорить в такой ситуации? – Горыныч? – спустя минуту нарушил молчание Сашка. – Он, наверняка, – кивнул Бармаглот с жалостью глядя на старшого. – Илюха этого мутанта боялся больше всего на свете. С тех самых пор, когда в ЦРБ ходили, помните? Горыныч тогда еще Серегу в нору затащил и его чуть было не сцапал. К тому же плюнул струей своей вдогон – да промахнулся. А яд у него – сами знаете… – Паралич центральной нервной системы, – кивнул Дума. – Необратимый… И противоядия нет. Да, это было так. Горыныч мог поражать цели на расстоянии – плевался струей яда метров на пятьдесят. При попадании на кожу яд мгновенно всасывался и попадал в кровоток. Онемение начиналось с того места, куда попал яд, и распространялось очень быстро. Полминуты – и полный паралич. Тело деревенело так, что и не пошевелиться. И самое печальное – противоядия не существовало, по крайней мере, оно было не известно ни обитателям Убежища, ни войсковым, и даже проходящие мимо караваны не могли похвастаться его наличием. Удар горыныча – пожалуй, это была самая страшная опасность изо всех, подстерегавших сталкера на поверхности. Ибо какая участь могла быть страшнее? – Он всегда беспомощности боялся. Говорил – лучше подохнуть, чем колодой всю оставшуюся жизнь лежать. Так прямо и предупреждал: случись чего подобное – не вздумайте меня домой тащить. Сразу, на месте… – Славка Локатор скривился, как от зубной боли. – Не зря ведь говорят: чего боишься – того не миновать… Данил склонился над лежащим в ступоре сталкером и, сквозь стекла противогаза заглядывая ему в глаза, пытаясь угадать реакцию, легонько потряс за плечи: – Слышь, Илья! Иллюзия это, аномалия! Ни горыныча не было, ни яда! Он понимал, что шансы малы, – но не попытаться все-таки не мог. – Поднимайся, Ариец! Твою мать, вставай! Не было ничего, гипноз это! Морок! Бесполезно. Сталкер все так же без движения лежал на спине, глядя в одну точку. – Что ж Родионычу теперь скажем?.. – спросил Сашка. – Родионыч – военный человек, полковник. Сам все прекрасно понимает… – буркнул Данил. – Ариец, черт тебя дери… – Счетчик со вздохом опустился рядом, заглядывая Илюхе в глаза. – Как же так?! – Хватит скулить! – пытаясь злостью прогнать охватившую его вдруг щемящую тоску и апатию, огрызнулся Данил. Поднялся. – Как полковник говорил, помните? «Как показывает практика, самый верный выход в такой ситуации – добить раненого. Это бывает гораздо милосерднее, чем бросить его на издевательства и пытки, которым может подвергнуть его противник…» – на память процитировал он. – А я-то, дурак, не верил тогда… – Это пострашнее пыток будет… – пробормотал Сашка. Данил, вынув «Пернач», щелкнул предохранителем. Оглядел сталкеров. – Кто?.. Он пытался заглянуть в глаза каждому из них, но тщетно – бойцы, словно чувствуя в случившемся и свою вину, отводили глаза. – Кто выполнит последнее желание товарища?! – обозлившись и на себя, и на друзей, да и вообще не весь этот гребаный мир, заставляющий собственной рукой добивать близких тебе людей, заорал Данил. – Мать вашу, кто?! Пашка!? Твой командир лежит или нет? Локатор?! Кто?! Бармаглот, взяв пистолет, подержал в руках… и протянул обратно. – Не смогу. Просто не смогу – и все… – Локатор? Славка мотнул головой и сделал маленький шажок назад, не сводя глаз с «Пернача». – Я за всех отдуваться буду? – переводя взгляд с одного на другого, с тихой ненавистью спросил Данил. – Вы что же, суки, в палачи меня записали?! Сначала Соник, теперь – Ариец… Локатор молчал. Данил еще раз оглядел друзей, нагнулся над Ильей и посмотрел в его глаза. – Моргать можешь? – голосом, осипшим от предчувствия того, что ему сейчас придется совершить, спросил он. Ариец моргнул. – Что мне делать, Илюха? Моргни еще раз, если твердо решил… Веки опустились и спустя долгую-долгую секунду поднялись вновь. Сталкер твердым взглядом смотрел на товарища. Голова его дернулась судорожно, словно он пытался что-то произнести, и Данил скорее почувствовал, нежели услышал: – Отдай… свой долг. Его вдруг бросило в жар от осознания того, каких усилий стоило Арийцу произнести эти простые и вместе с тем невероятно сложные слова. Тело больше не повиновалось, и сознание его до конца дней своих обречено было существовать в этом живом саркофаге… Что еще могло быть страшнее этого кошмара? И тогда Данил, с полным сознанием того, что все делает правильно, приставил к виску товарища ствол и нажал на спуск.