Но сейчас с Из0бель Шей почему-то не спорит. Лишь хмурится и отводит взгляд. — Никем я не хочу стать. Отвалите. Гоббет замечает: — Лучше бы ты, подруга, потратилась на кибернетический желудок. Учитывая, какой дрянью мы питаемся, предвижу гастрит месяцев через пять. — У меня — гастрит? Ха! Поспорим на сотню нюйен, что ты быстрее меня крякнешь от заворота кишок? — Шей смеется, но смех совершенно искусственный, и Рактер успевает заметить ее испуг. Что весьма необычно, потому что шутками про дрянной рацион они обмениваются по пять раз на дню. — Да ты обалдела — на целую сотню, — отступает Гоббет. — Нетушки. И все-таки — зачем тебе этот жуткий глаз? Надеешься, что станешь лучше стрелять? Шей к поддевке остается равнодушна: — Ну да, может, аж на троечку с плюсом?.. Впрочем, как бы паршиво я ни стреляла, ты еще хуже меня. — И снова фальшивый смех. Она похожа на тень прежней себя. Словно в ней что-то сломалось навсегда. И легко читающий спектр ее эмоций Рактер догадывается, что именно. Случилось именно то, чего он все это время ждал, на что надеялся. Мусорщица Шей Сильвермун, любительница забирать у своих друзей по кусочку личности, словно сувениры на память, наконец-то взяла кое-что и у Рактера. Смерть. Шей взяла у него знание о смерти — и не вынесла этой ноши. Подняв глаза, Шей запоздало замечает его: Рактер неподвижно стоит, прислонившись к дверному косяку, слившись с тенями. — На следующем забеге поглядим, кто тут лучше стреляет, — хорохорится Гоббет. Но Шей вместо того, чтобы вступить в бодрую жизнелюбивую грызню, которая происходит между ними почти ежедневно, вдруг холодно говорит — почти что приказывает, обращаясь одновременно к Гоббет и к Из0бель: — Оставьте меня. Мне с Рактером поговорить нужно. Когда они с Шей остаются наедине, она долго смотрит Рактеру в лицо — напряженно, изучающе. Один глаз темный и непроницаемый, будто глубины тысячелетнего океана. Другой — яркий и пустой, как детский бассейн. Он практически читает ее мысли: так же он ощущает свои импланты, как она, или нет? Чувствует ли себя и окружающих уродливой кучей костей и потрохов? И если да, почему не предупредил, не предостерег ее от этого? Он молча ждет, пока она спросит прямо. Она сумрачно говорит: — У вас так же? Это. Ну, вы ведь понимаете, о чем я. — Я не знаю, как у вас, — спокойно отвечает он. — Врете, — не выдержав, бросает Шей. — Вы врете. Вы же читаете мои эмоции, так не притворяйтесь, что не видите, что со мной происходит. И вы заранее знали, что так будет! Вы все знали. Это правда: он все знал, и прекрасно видит, чем это обернулось сейчас. Отвращение. Страх. Гнев. Волны темных, яростных, непривычных чувств огромной силы захлестывают ее с головой. Шей хорошо притворяется, но сейчас ей стоит больших усилий держаться спокойно хотя бы внешне. — Я ведь говорил: “Постарайтесь не думать о том, как я воспринимаю мир. Это может вас погубить”, — бесстрастно напоминает Рактер. Шей обмякает, точно из нее выпустили воздух. — Это правда, — шепчет она. — Вы предупреждали. Вы были честны со мной. — Позвольте взглянуть на ваш глаз поближе? Она, помедлив, кивает. Когда он дотрагивается до ее нового голубого глаза пальцами, она не прикрывает веко. Выглядит немного жутко. — Купили у Десятирукого Амброуза?.. Глаз вполне хорош. Правда, он представляется мне довольно бесполезным приобретением, учитывая, что у вас и так превосходное эльфийское зрение. Но, кажется, все работает как надо. — Да, — тихо говорит она, — да… Амброуз барахла не продаст… Рактер гладит ее по щеке, приподнимает лицо за острый подбородок. — Ну так что, Шей? Вы пришли, чтобы обвинить меня? Или просто выговориться? Или что-то еще? — И обвинить, и выговориться, — бормочет Шей, виновато отведя взгляд и прижавшись щекой к его ладони. — Так говорите. Рактер обнимает ее. Шей, закрыв глаза, какое-то время молча греется в привычности его объятий. Потом начинает: — Первое время я радовалась ощущению, что во мне есть какая-то часть, которая так идеально выглядит и работает. Потом… Потом другой глаз, ну, мой, стал вызывать у меня отвращение. Или, скорее… страх. Ужас. Все те чувства, что вы сейчас увидели. И я не могу заставить себя думать ни о чем другом. Живое тело чудовищно. Эта роговица — как будто бы какая-то несвежая, все время сохнущая, — эти лопнувшие сосуды в белках… Это так мерзко. И все остальное — я как будто увидела свое лицо под увеличительным стеклом: поры, волоски, прыщи, капилляры, морщины. Раньше мне часто казалось, помните, я рассказывала — что я легкая и могу летать… Но теперь я больше не легкая. Нет. Моя сила — она вся куда-то исчезла. И сигарету я больше поджечь, наверное, не смогу… Зато я чувствую каждый свой орган — в смысле, не то чтобы я раньше не знала об их существовании, но теперь постоянно думаю о том, как сердце качает кровь, как желудок переваривает пищу — все в моем теле словно давит друг на друга… Я просто мерзкая гора потрохов… — Она говорит и говорит, словно прорвало какую-то плотину. — И, главное, я постоянно помню, что каждый из этих органов рано или поздно откажет. Вы правы — век эльфа долог — но я теперь не могу избавиться от мысли, что все, что есть в моем теле, постепенно портится, пусть и незаметно для меня. Я умираю, умираю непрерывно. Я словно тикающая бомба. И остальные металюди — такие же. Это пройдет? — Станет легче, но не пройдет, нет. Вы же не думали, что поставить имплант — это все равно что набить татуировку?.. Это одна из причин, почему многие становятся аддиктами кибермодификаций. Сложно остановиться. Хочется улучшать себя еще и еще, пока в теле не останется ничего больного, испорченного, умирающего. Шей, вздрогнув, кивает. Признается: — На самом деле я хотела не только обвинить вас или выговориться. Наверное… наверное, я пришла узнать, как с этим теперь жить. Вы же как-то живете… — Ну, мне было проще. В том плане, что для меня мало что изменилось с приобретением имплантов. Я и до этого ощущал мир примерно так же. Без электромагнитных волн и инфракрасного излучения, конечно. Но наша смертность — то, чего вы прежде не замечали — я о ней не мог забыть никогда. Теперь Шей замолкает надолго. В ее молчании Рактер читает изумление с внезапной примесью жалости — как в тот раз, когда она спустилась к нему в мастерскую в своем белом платье и они говорили о способности чувствовать радость. Через какое-то время она тихо говорит: — Я теперь лучше понимаю ваши мечты. Вашу одержимость техникой и информацией. Но я… я не такая, как вы. Я не хочу становиться роботом или переносить свое сознание в облако. Хочу остаться собой. Вернуть все как было. Но понимаю, что уже поздно — даже если я вырву этот чертов кукольный глаз, уже никогда не избавлюсь от ощущения смертности. Господи, что я наделала? И самое ужасное… Я сегодня попыталась вызвать духа — и не вышло… Я даже искру не могу зажечь. Мне так страшно, Рактер. Я боюсь, что больше никогда не смогу… Не договорив, она начинает плакать. — От одного небольшого импланта вы не потеряете способность колдовать. Шей… Шей, посмотрите на меня. Она послушно поднимает к нему мокрое от слез лицо. В темной радужке ее правого глаза Рактер видит свое отражение. Он гадает, о чем она думает в этот момент. Возможно, о капиллярах и морщинах (его лицо совсем близко от нее), о потрохах под кожей и прочем. Но все же он робко надеется, что вместе со всей этой мерзостью она видит и человека, которого ждала, по ее собственным словам, всю жизнь, каждый день, с самого детства. — Шей, я тоже не хочу становиться роботом или переносить свое сознание в облако. Больше не хочу. Знакомство с вами открыло мне глаза на то, что я не понимаю о жизни кое-чего важного, — честно признается Рактер. — И, мне кажется, я нашел лекарство от этого ощущения смертности, которое сейчас так мучает вас. Я понял это, когда мы ночью гуляли по цветочному рынку и я увидел, как вы колдуете. Как бы банально это ни звучало, вам просто нужно вспомнить, что люди — это не только потроха. Ну как — вспомнить? Снова поверить в это. По-настоящему поверить, всей душой. Оказаться в такой ситуации, где восхищение жизнью окажется сильнее. Любовь и радость — это не совсем моя сфера, вероятно, я не очень хорошо объясняю, но, надеюсь, вы поняли, что я имею в виду. Шей все смотрит и смотрит на него. На ее лице постепенно обозначается едва уловимая улыбка, а взгляд становится мягким, как облако. Он понимает, что она все вспомнила: Монг Кок, ночь, цветочный рынок, теплый ветер волшебства, поднимающий вокруг них вихрь сияющих серебряных лепестков… — И если вы поверите, — продолжает Рактер, — уверен, вы забудете о страхе и отвращении, про которые недавно рассказывали. Вы уже забыли о них на миг, слушая меня, правда ведь? С ваших пальцев снова начнут сыпаться искры, и вы сможете взлететь, и для вас снова не будет ничего невозможного. Вы особенная. А гонконгцы — те и вовсе считают вас мессией. Она кивает, слегка покраснев. — Хорошо. Я попробую. Только вместе с вами. Ладно? — Зачем я вам? — уклончиво говорит он. — Мне страшно, — признается Шей. — Страшно, что у меня не выйдет. Страшно… одной. Без вас я сама не своя. Вот из-за этого импланта распсиховалась так, что впору лечиться, а увидела вас — и сразу поверила, что все не так плохо. Если это правда, что мне нужно снова почувствовать радость жизни, то без вас у меня точно ничего не получится, ведь моя радость и моя жизнь — это вы. Пожалуйста. Вы же сказали, что это приятное ощущение. Когда я колдую. — Очень приятное. — “Как укол в сердце. Смерть на конце иголки, иголка в яйце, яйцо в утке, а утка в зайце. У моей иголки воронье гнездо на голове, щербатая улыбка и искусственный голубой глаз”, — думает Рактер. — Ладно. — Он заставляет себя улыбнуться и полушутливо подает ей руку. — Идемте, Шей. Конечно, я не оставлю вас в такой момент. * * * И вот они идут по воздуху — прямо как в той старой попсовой песне. Их ступни будто поддерживают чьи-то невидимые руки. Девушка в белом и мужчина в черном скользят в ночи, держась за руки, над крышами небескребов под серебряной луной. А люди далеко внизу спят, потому что рассвет займется еще не скоро. Темный океан ровно бьет о берег — кажется, что сам Гонконг во сне дышит и ворочается с боку на бок. На Шей белая рубашка, которая сияет в свете луны — и благодаря магии. Ее глаза тоже сияют. Черные кудри плывут по воздуху, словно под водой, сливаясь с темнотой. Она смеется: — Как хорошо… Спасибо. Спасибо, что сказали мне это, спасибо, что пошли со мной… Посмотрите, мы как птицы! Я так люблю вас. С вами я могу колдовать, могу летать. Я могу все. — Знаете, Шей, а ведь вопрос не в том, на что вы способны со мной. Он в том, что вы можете без меня. Рактер говорит это ничуть не грубо и не зло. Он совершенно бесстрастен. Возможно, именно это и пугает Шей — она не может понять его интонацию. Она растерянно моргает. — Что?.. — Увы, вы стали без меня совершенно беспомощны.