«Погоня, юг! Погоня, юг! Погоня, юг!» — разнеслось по городу и вскоре затихло вдали. Никакой лошади, даже самой резвой, не угнаться за верблюдом. На вид медленный и неповоротливый дромадер, набравший скорость, с его выносливостью и врожденной приспособленностью к пустыне, становится недостижимым. И когда римская конница через пять минут выехала за центральные ворота Иконии, хвастливый трибун, который возглавлял легион, увидел вдали лишь маленькое облако песчаной пыли. Догонять Павла и его единомышленников было бесполезно. 2 Павел очнулся ровно в полдень и, не открывая глаз, пытался определить, сколько сейчас времени и долго ли осталось до казни. В его еще затуманенном мозгу стоял отчетливый образ каменного мешка, вечного полумрака или кромешной тьмы, хоть выколи глаз… Глаза… что с ними? Их надо открыть. Усилием воли он поднял веки, но так и не определил, где же он находится. На его лице лежал кусок полотна. «Светло. Свет пробивается сквозь холст на лице. Должно быть, меня уже принесли к месту казни и ждут палача, — думалось проповеднику. — Но почему так тихо? И ветер… в ушах ветер… А может, меня уже казнили и положили отрубленную голову в матерчатый мешок, поэтому я и вижу это полотно? Не болтай ерунды! — строго ответил Павел самому себе. — Голова не живет вне тела. А душа? Может быть, моя душа уже покинула бренное тело и…» Не гадая дальше, Павел снял куфию, которая полностью укутывала его лицо. Должно быть, кто-то специально его накрыл, чтобы песок не задувало в ноздри и рот. Павел на удивление легко поднял голову. Вокруг расстилалась пустыня. В небесной лазури не было ни облачка, и яркое солнце хоть и плыло по-зимнему низко, жалило немилосердно. По соседству с Павлом лежал молодой, но крепкий навьюченный верблюд и, надменно хлопая ресницами, жевал жвачку. Чуть поодаль у своих верблюдов сидели несколько мужчин, одетых во что попало. Кто-то был в обычной одежде простолюдинов Иконии, кто-то в римских туниках с головными платками, кто-то в арабских куфиях в сочетании с какими-то странными штанами и короткими рубахами. Такие рубахи проповедник видел только на заморских купцах, приплывавших в странных лодках по морю. Все они сидели по-турецки и, едва шевеля губами, беззвучно молились — кто как мог. На арамейском, на иврите, на греческом. Какая разница? Они просили помощи у Бога. Какого? Разве это было важно, когда на кону стояла человеческая жизнь? Как только один мужчина увидел, что Павел пытается сесть, он тут же сорвался с места и подбежал к нему. Это был тот самый тощий бородач. — Слава Всевышнему! Мы уже думали, ты не вернешься… Павел ничего не ответил, только посмотрел на бурдюк, притороченный к спине ближайшего верблюда. Бородач, поймав взгляд проповедника, мигом снял мягкий сосуд с водой и поднес ему. Павел пил жадными глотками, словно боялся, что его вот-вот отнимут, а бородач отчитывался о том, что случилось, хотя никто его об этом не просил. — Я, Ариан, сын Фатха, и мои друзья хотели попросить прощения у богов… у Бога, но не знали как. А тут пришел ты… в Иконию. Тебя поймали, и мы решили тебя спасти и уйти вместе с тобой из Иконии потому, что мы… — смущенно рассказывал бородач. Павел слушал своего робкого собеседника, глядя на его товарищей, и даже не представлял, что несколько часов назад совершили эти люди, чтобы вырвать его из лап римлян. — …а потом мы убили стражу и еще римских патрульных, которые… Ну, в общем… Это мы тебя сюда привезли, — с глубоким выдохом закончил свою речь Ариан. — Где та иконийка, что была рядом со мной? — наконец спросил Павел. — Фекла? Она… Ее поймали римляне, когда мы бежали, — более спокойно произнес бородач. — Наверное, сегодня ее казнят вместо тебя. Но если бы не она, мы бы не сбежали… не успели бы… Гримаса боли исказила лицо Павла. Но болело не «жало во плоти» — болела душа. — Ты это… ложись. А помолимся потом, — сбивчиво предложил Ариан. Но Павел не слушал его. Он молча встал, будто и не было никакого припадка, и направился к ближайшей горе. — Ты хочешь уйти? — спросил бородач. — Так подожди. У нас тут… Ариан сделал жест одному из товарищей, и тот принес небольшую холщовую суму. — Вот. Это твое… Мы нашли это в префектуре, в комнате охраны. Лицо Павла будто окрасилось ореолом. Он бережно достал из сумы черную плинфу, долго смотрел на нее, поглаживая ссохшейся обветренной рукой, а потом, не говоря ни слова, двинулся на вершину холма. Воздев руки с подголовным камнем к небу, он произнес на арамейском: — Верую, Господи! * * * Строптивая Фекла. Непокорная дочь. Неверная невеста. Безбожница и смутьянка. Досточтимые горожане, которые еще недавно улыбались прекрасной дочке уважаемого Бахи Челеби, приветствовали ее глубоким поклоном и желали всех земных благ, теперь бесновались на площади. — Сжечь ее! Сжечь! Безбожница! Чудовище! О, эти убеждения! Пир лицемерия. Они подчас сильнее дружбы, любви и даже голоса крови. Как проклятие, как страшная болезнь, они превращают толпу в стадо, матерей — в фурий, а отцов — в извергов. Они рушат семьи и предают забвению предков, разбивают сердца и губят души. — Сжечь ее! Сжечь! Ей не место среди нас! — кричала безумная толпа на площади. — Сжечь ее! Сжечь! — кричали отец и бывший жених. Фекла, избитая, окровавленная, оплеванная некогда верными друзьями, стояла у столба, к которому была привязана. Услужливые рабочие, еще недавно строившие беседку для дочки богатого горожанина, аккуратно выкладывали хворост и дрова у самого подножия эшафота. И не было ни слез, ни криков о пощаде. Посиневшие от холода губы девушки лишь шептали: «Веруй, и спасешься…» В упоении своей жестокостью и жаждой кровавого зрелища никто и не заметил, как в считаные минуты небо заволокли черные тучи и на рыночную площадь Иконии упала тень. Никто и не заметил, что в радиусе десяти стадий[10] отсюда день оставался светлым и солнечным. Римские легионеры окружили место казни плотным кольцом. С уложенного костра начал подниматься едкий густой дым, и первые языки пламени коснулись деревянного настила под ногами Феклы. Тело девушки, привязанной к столбу, выгнулось дугой. «Веруй, и спасешься!» Гром, оглушающий и страшный, перекрыл дикие вопли зрителей. Молния ослепила первые ряды пришедших на казнь. Поток воды — не дождь, не ливень, целое море воды рухнуло с небес на проклятое место, в мгновение ока затушив разгорающийся под эшафотом костер. Жаждавшие крови зрители с воплями ужаса кинулись врассыпную, но потоки воды сбивали их с ног и несли в разные стороны от площади. Только римские легионеры, сдвинув щиты, нерушимой стеной стояли в оцеплении места казни. Но возмездие не обошло и их… Доселе невиданный град величиной с человеческую голову посыпался из белой тучи, пришедшей на смену черной. От страшных ударов, будто из гигантской пращи, солдаты стали падать на землю один за другим. И те, кто падал, уже не вставали. Паника охватила стройные ряды римлян. Они, как и зрители несколько минут назад, бросились бежать. Первым умчался их отважный трибун Ангустиклавии. Уже никому не было дела до безбожницы Феклы, и никто не увидел, как место у столба опустело. Только в ушах старого безногого нищего, единственного оставшегося на площади и не тронутого возмездием с небес, стояли слова мученицы: «Веруй, и спасешься…» * * * — Живее, старичок Лури, а то в следующий раз есть не придется. Одинокий дромадер, не менее старый, чем его хозяин, вразвалочку топал по песку. Икония уже еле-еле виднелась где-то позади, сливаясь с горизонтом. На спине у «дедушки пустыни» сидели двое — миловидная девушка в мужской одежде и пожилой, очень сутулый мужчина с коротким хлыстиком в морщинистой руке. Старый Саклаб, наставник и просветитель Феклы, сохранил преданность своей ученице. Он не стоял на площади, в вожделении ожидая казни, а скрепя сердце наблюдал за чудовищной вакханалией зла, сжимая в кулаке свой языческий амулет, обращаясь к неведомым высшим силам. — О, Ярило… шанс… дайте ей шанс. Она никому не делала зла. Она не должна умереть. Не должна. И когда страшный ураган смыл толпу и разогнал римлян, Саклаб, улучив минуту, пробрался к Фекле, разрезал веревки и увел девушку. Вот уже третий час они медленно колыхались в седле на старом верблюде Лури, единственном сокровище учителя Феклы. — Я отвезу тебя в Алеппо, — вдруг сказал старый Саклаб, и это были его первые слова после спасения Феклы, — там живет мой друг Май. А может, уже и не живет… Но все равно отвезу. Там спокойнее. — Отвези меня в Антиохию, — твердо сказала девушка. — Павел придет туда. — Тебе мало того, что случилось с тобой из-за него? — рассердился старик. — Я должна идти за ним! — упорствовала Фекла. — Откуда ты знаешь, что он там? Фекла пожала плечами: — Просто знаю, и все… — Ну что ж, Антиохия — значит, Антиохия, — тяжело вздохнул старый учитель и развернул верблюда в совсем другую сторону… Глава 3 Маалюля 1 — Красивая легенда, — вздохнула Светлана, — и вера, и сила, и бессилие, и любовь… даже любовь. — Почему легенда? — удивился Виктор, немного обидевшись на то, что его рассказ сочли лишь сказкой.