В понедельник утром Кребс дождался меня в школьном вестибюле. Правда-правда. Карсон Кребс. Тот самый Карсон Кребс, который, как вы помните, не разговаривает с шестиклассниками с тех пор, как сам перестал быть шестиклассником. – Эй, Джонс, – сказал он. Я огляделся. Наверное, тут есть какой-то другой Джонс? – Послушай, у меня в субботу появилась одна идея, и я хочу, чтобы ты обсудил ее с Тренером. – С Крозоской? Он посмотрел на меня как на тупого шестиклассника. – С Боулз-Фицпатриком. Я считаю, что он должен стать тренером нашей крикетной команды. – Он дворецкий, – сказал я. Карсон Кребс молча подождал. – Хорошо, – сказал я. – В спортзале висит объявление, пусть желающие записываются прямо на листочке. Крозоска сказал, что утрясет все с администрацией школы, и Боулз-Фицпатрика сделают неофициальным, но по факту официальным помощником тренера. В команду берем всех желающих восьмиклассников, а из других классов – только тех, кого сами пригласим. Сходи почитай объявление – и поговори с Тренером сегодня вечером. Договорились? – Договорились, – сказал я. Он пошел было прочь, а потом обернулся и крикнул мне через весь вестибюль: – Эй, Джонс! – Чего? – спросил я. – Помни: крикет есть крикет. Дело серьезное. Я невольно поежился. Пока я шел в спортзал, мне попадались то Сингх, то Ян, то Хоупвелл, то Бриггс, то Челл с Баркесом, и все они подходили ко мне, хлопали по плечу и говорили: «Ты уже видел Кребса? Правда, здорово? Иди почитай объявление», и когда я вошел в спортзал, плечо у меня уже ныло… Но я тут же забыл про плечо, потому что… Вот что было написано в объявлении: «Крикетная команда восьмого класса. Из восьмого класса берем всех желающих. Из других классов – только по приглашениям». Догадайтесь, чье имя было в графе «Приглашены в команду»? Мое. Ну, и Билли Кольта тоже. Из шестиклассников в команде были только мы двое. В смысле, приглашения получили только мы. Нас специально пригласили, понимаете? Билли Кольта я увидел в нашей классной комнате, и, пока миссис Хокнет что-то бубнила, он перегнулся ко мне и спросил: – Ну? Ты согласен? – Команда, стройся! – сказал я. Наверное, вы можете догадаться, как прошел тот день. Сами посудите: часто ли шестиклассников приглашают в команды восьмого класса? Да никогда. И нам напоминали об этом факте на каждом уроке. На литературе миссис Хокнет сказала, что гордится нами, потому что мы не ограничиваем свой репертуар только типично американскими видами спорта. (Слово «репертуар» нам пришлось посмотреть в словаре, но, по-моему, именно ради этого она его и сказала. Обычная уловка учителей литературы.) На физре Крозоска стал изображать боулера и запулил гугли, а мы с Билли Кольтом изобразили бетсменов и отбили гугли далеко-далеко, через головы каверов, а остальные шестиклассники даже не поняли, что это мы выделываем. На математике мистер Баркес – по-моему, он страшно гордился своим сыном-крикетистом – задумался вслух, удастся ли ему придумать задачи про счет в крикетном матче. Ох, лучше бы не удалось. На естествознании миссис Врубель сказала, что когда-то была на всех пяти днях тестового матча между Англией и Австралией, «но так и не поняла, что же там происходило на поле». Мистер Соласки сказал, что однажды тоже пошел на тестовый матч – «и ушел на десятой минуте». А вот наша директриса миссис Свитек вся сияла. – Когда мой муж учился на искусствоведа, мы два года прожили в Англии, – сказала она. – Он при любой возможности ходил играть в крикет. Как я рада, что благодаря вам этот спорт пришел в школу Лонгфелло. – А потом спросила: – Ведь это же неправда, что вы забили колышки в землю на футбольном поле? Нет-нет, не говорите ни слова. Если вы это сделали, я ничего не должна об этом знать. – И посмотрела на меня пристально. – А наш завуч, мистер Дельбанко, тем более ничего знать не должен. И так весь день. Нас с Билли Кольтом, двоих шестиклассников, взяли в команду восьмого класса. Мы просто-таки олимпийские боги. Ну правда, вы бы в такое поверили? И вот что я вам скажу – это было так приятно, что я даже не расстроился, когда Дворецкий сказал, что мы с ним пойдем к Энни в клуб робототехники, на смотр достижений. А мама, сказал Дворецкий, составит нам компанию, если сможет вырваться. Но мама, должно быть, не смогла вырваться, хотя смотр достижений тянулся целых полтора часа – а ведь в это время по телику повторяют «Аса Роботроида и рейнджеров-роботроидов». В общем, мама так и не появилась. Но, наверное, на смотре ей было бы скучно. Там были в основном крошечные роботы – проедут метр и замирают, и крошечные роботы, которые поднимали крошечные ящики, пока ящики не вываливались из их крошечных клешней (или сами роботы не опрокидывались под тяжестью ящиков), и крошечные роботы, которые махали руками, – так регулировщики в аэропорту направляют самолет к гейту. Но я аплодировал всякий раз, когда робот Энни подавал хоть какие-то признаки жизни: звено гусеницы шевелилось, рука дергалась, голова поворачивалась, огонек мигал полсекунды. Всякий раз. Мне же нетрудно! Вот какой это был чудесный день для меня. А когда Энни сказала: – Спасибо, Картер, за то, что ты пришел, – я сказал: – Зови – приду еще! – А она спросила: – Ты серьезно? – а я сказал: – А то! – И я не лукавил. Когда мы вернулись домой, Энни пошла рассказывать Эмили и Шарли про смотр достижений, а я стал разыскивать маму: мне ведь понадобятся белые треники, белый свитер и всякая другая одежда белого цвета. Скорее всего, нам она не по карману, но почему бы не попросить – а вдруг? Вошел через черный ход на кухню – мамы там нет, спустился в полуподвал – может, стирает? – нет, и там ее нет, поднялся на второй этаж. Дверь в ее комнату прикрыта. Я постучался, приоткрыл дверь. Мама сидела на краю кровати. И держала в руках плюшевого медвежонка моего брата Карриэра. Мишку Мо – так зовут медвежонка. Она держала в руках Мишку Мо. – Картер, – сказала она. И больше ничего. Только «Картер». Жаль, что я ничего не смог сказать. Но это же не пьеса. Вот если бы кто-то сочинил для нас текст, мы могли бы просто говорить то, что надо сказать в эту минуту… Я не смог ничего сказать, потому что не знал, что сказать. Зато я все прекрасно видел. Тот страшный, страшный день. Холодный и сырой. И Карриэра положили в… – Твой отец… – сказала она. – Я получила имейл. И тогда я увидел кое-что другое. Тысячу вариантов разом. Отца снова отправили в Афганистан, а он нам об этом не сказал, чтоб не волновались – там же опасно. Отец без сознания, а вокруг все еще падают осколки, разлетевшиеся после взрыва. Отец лежит у дороги, засыпанный песком и камнями, весь в крови, держится за ногу, и его солдаты кричат: «Врача! Врача!» Отец в канаве, он ранен, кто-то накладывает бинты, отец морщится от боли. Отца уносят на носилках, и лицо у него серое, как пыль, только еще страшнее. Отец в… – Картер, – сказала мама, протягивая ко мне руки. Я сел рядом, на кровать, и она прижала меня к себе. Я весь съежился. – С ним ничего не случилось? – спросил я. Еще минуту она молча прижимала меня к себе. Потом отодвинулась. Вытерла глаза. Посмотрела на меня. Сказала: – Картер… – Ма, он вернется? – еле выговорил я. Точнее, пропищал. Она покачала головой. Перед глазами снова возникли те же самые картины. Отца уносят на носилках. Лицо у него серое, как пыль, только еще страшнее. Отец в… На отца наброшен флаг. По углам флаг аккуратно подвернут. Отец… – Он остается в Германии, – сказала мама. Я уставился на нее. – Его не привезут домой?