Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 1 из 20 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
© Е.И. Вощинина, текст, 2005 © М.М. Пиир, иллюстрации, 2005 © Издательство «Сатисъ», 2005 Часть первая. Мама Наташа Кто я? Мне больше ста лет. И вы думаете, что я сморщенная старушка и горбатая, как баба-яга? – Ничего подобного. У меня нет ни одной морщинки, держусь прямо, волосы каштанового цвета, но я их не крашу, как делают многие ваши бабушки (и очень правильно). А щечки у меня всегда румяные, глазки блестят. Люблю наряды, но, к сожалению, не могу танцевать, а так хотелось бы… Да я и ходить-то не умею. Не потому, что ноги болят. Боли я вообще не чувствую, даже если меня уколоть иголкой… А говорить я могу только с такими же, как я… Вы не догадались, кто я? – Да я же кукла! И за сто с лишним лет побывала у многих девочек, моих «мам», во многих домах, но… в одной семье. Да, да! Как? – вот увидите. Накопилось у меня много рассказов, которыми хочу с вами поделиться. Слушайте же. Родилась я не в России, где вы живете, а во Франции, в городе Марселе. Родилось одновременно со мной несколько кукол и даже один Полишинель. Это то же, что в России у вас клоун. Нам было весело смотреть друг на друга, видеть, как нас в мастерской одевают в разные красивые платья. Но моё платьице мне казалось самым нарядным: с большим розовым бантом вокруг пояса и с кружевами на плечах. Возможно, что вам сейчас и не понравилось бы, ведь теперь другая мода, чем сто лет тому назад. Мы бы, например, не вздумали носить штаны, как теперь носят ваши новые куклы. Да я вижу, что и руки, и ноги у ваших новых кукол совсем из другого материала и могут сгибаться. А у меня тоже могут гнуться, но не так хорошо, и могут даже сломаться. Мне повезло, что у меня были хорошие «мамы», и сломалась я только один раз, и не по вине «мамы». Но об этом после, а пока расскажу по порядку. Вот живём мы пока без «мам» в мастерской, уже готовые нарядные куклы, болтаем друг с другом, но люди нас не слышат и не понимают. Но вдруг нас стали раскладывать по коробкам и даже… подумайте… привязывать ко дну коробки и даже… ещё хуже… закрыли крышкой и перевязали верёвкой. Какой ужас! Мы лежим в темноте и чувствуем, что нас куда-то везут. «Не бойтесь, девочки! – кричит ещё не привязанный и всё знающий Полишинель. – Нас везут в магазин, где будут продавать всяким детям. И если вам повезёт, вы приобретёте хороших «мам», которые будут вас беречь и наряжать, что вы так, глупышки, любите», – сказал и рассмеялся. Он вечно нас дразнил и называл «модницы-нарядницы». А сам-то, сам – в жёлтых шёлковых шароварах, красной рубашке с золотыми пуговицами и на шее – широченный воротник кружевной, называется «жабо». И всё же урод уродом. Мы немного успокоились. Вот привезли нас и разложили по полкам. И – о, счастье! – начинают развязывать и открывать крышки. Вот и Полишинель захохотал от радости, увидя свет. А меня всё ещё не открывают. Лежу и плачу, да еле-еле слышу, как подруги (их тоже открыли) переговариваются. Им в магазине нравится: здесь много самых разнообразных игрушек, не только куклы, как в мастерской. Ах, скорей бы меня открыли, чтобы всё это увидеть! А я всё плачу. «Чего нюни распустила! И не стыдно! Держи себя в руках, настанет и твой час», – кричит Полишинель. И час настал. Начало настоящей жизни И настал день освобождения от тьмы, от заключения. Вот как это случилось. Слышу резкий звонок. (В магазин по звонку входят.) Даже я сквозь крышку слышу. Мужской голос требует хозяина. Всего не разбираю, но слышу, что говорит кто-то по-русски. (Мы ведь, куклы, понимаем речь на всех языках.) Прислушиваюсь, ничего не разберу. И вдруг чувствую, что рука хозяина хватает коробку, в которой я лежу и… раскрывает её. Наконец, всё слышу и всё вижу. Вот хозяин обращается к какому-то важному русскому капитану, стоящему у прилавка, и говорит: «Эта кукла может понравиться вашей дочке. Она, пожалуй, самая красивая из всех». Это я-то!!! Как мне приятно было слышать его слова! А противный Полишинель всё меня дразнил, что у меня – глаза вылупленные. Ему просто завидно, что у меня большие, а у него – просто пуговицы… Но я прислушиваюсь к разговору. «Могу ещё предложить, – говорит хозяин, – вот эту смешную куклу» – и показывает… Полишинеля. «Ха-ха-ха! – рассмеялся на весь магазин покупатель. – Какая смешная штуковина! Это тоже может понравиться моей дочке. Шевченко, смотри, вот потеха, не купить ли его?» – обратился он к стоявшему рядом громадному матросу, одетому так же, как наши французские, только без помпона на шапочке, а с ленточкой. А матрос не мог глаз отвести от моего наряда, и мне показалось, что я ему очень понравилась. «Нет, ваше высокоблагородие, – отвечал матрос несмело, – ваша дочка может испугаться такой образины. Нос-то какой! Крючком, да красный, что у индюка. Вот эта-то куколка так всенепременно понравится: и нарядная, что тебе царевна!» Ах, какой славный матрос! Ведь угадал, что мне так захотелось к дочке капитана, в другую страну и к доброму матросу. «Выбери меня, милый капитан, меня полюбит твоя дочка, ну, выбери, возьми меня, пожалуйста!!!» – говорю я, но он не слышит, стоит в нерешительности – и я ему понравилась, и Полишинель. Вижу матрос нервничает. «Ваше высокоблагородие, – говорит он робко, – решайте, кораблю пора отчаливать, склянки уже бьют» (это на корабле так часы отбивают). А хозяин лавочки, боясь, что русские уйдут, ничего не купив, говорит: «Всё же думаю, что эта куколка понравится больше вашей дочке» (это про меня). «Ну, хорошо, будь по-вашему, заверните», – сказал решительно капитан и стал платить деньги. Как я обрадовалась на сей раз, когда меня снова стали упаковывать в мою тёмную коробку! «Прощайте, подруги!!!» Опасный путь Быстро шли мы к кораблю, ждавшему у пристани своего капитана. И вот я чувствую, что мы уже на палубе, потому что слышу громкое «Здравия желаю, ваше высоко…» Это, видно, матросы здороваются со своим капитаном, а значит, и со мной. Вот, чувствую, пришли в каюту (так комнаты на всех кораблях называются). Капитан куда-то заспешил, сунул меня довольно небрежно на полку и ушёл. Я уснула, мечтая уже завтра проснуться в объятиях моей первой «мамы». Теперь я понимаю, какая я была глупая – ведь по морю мне предстоял долгий-предолгий путь. Да еще какой страшный! Вот увидите. Но утром меня порадовал мой добрый капитан: он позвал своего друга и помощника, чтобы показать ему меня: «Вот какой подарок везу дочке». Раскрыл коробку и даже (мне на радость) отвязал меня, чтобы представить во всей красе. Тут уж я наслушалась всяких похвал. Но капитан, как всегда, торопился, сунул меня в коробку, не привязал к донышку моей темницы и верёвкой не обвязал, и оба ушли. Ну, и обрадовалась же я, что лежу так свободно. Но вы увидите, дети, что радоваться мне пришлось недолго… Я проснулась от какого-то страшного толчка. Крышка приоткрылась, и я обнаружила, что свет в каюте погас. Потом опять зажёгся. Ещё толчок с сильным ударом в стену, свет опять потух, и мне показалось, что я взлетела высоко-высоко и тут же спустилась вниз. Грохот и странный скрип становились всё сильней, и с ними взлёты и падения – вверх-вниз, вверх-вниз. По коридору за дверью я слышала беготню бесчисленных ног, резкий голос, что-то приказывающий. И удары в стену, где было окно. Я поняла: это была буря. Но не такая, как в Марселе, когда волны ударяли в прибрежные скалы и мирно откатывались с шумом. Теперь волны опрокидывались – Боже мой! – на наш корабль и бросали его во все стороны. Я одна в этом ужасе всяких звуков – свист и завывание ветра, удары в стену, стук беготни над головой. Мне страшно, меня бросает в коробке, стукает головой об её стенки. Но самое страшное произошло, когда грохот чего-то тяжёлого, падающего, потряс весь корабль… Меня выбросило из коробки, и я упала вниз, – к счастью, на что-то мягкое. Я не знаю, разбилась я или нет – ведь боли я не чувствую. И вот теперь меня катает по полу. «Ай-яй-яй! Спасите!» – кричу. Глупая, ведь никто не услышит. Моё бедное платье! Во что оно превратится! «А волосы растрепались», – подумала я, когда меня на минуту зажало между ножкой стола и стулом. Сейчас меня опять начнёт буря катать по полу, вырвет из этого случайного пристанища. Но – о счастье! – дверь открылась, и в каюту вбегает Шевченко, мокрый с головы до ног. Еле удерживаясь на ногах, в темноте он ощупывает то место, где лежала моя коробка. Наступив на неё ногой и поняв, что я выпала из неё, он начинает ползать по каюте, шаря повсюду… и… находит меня. Бормоча про себя: «Ах, батюшки, вот беда! Как же это? И не упаковали, не укрепили…» – он отряхнул платье и стал своими огромными пальцами осторожно ощупывать сначала лицо. «Ну, слава Богу, кажется, цело», потом руки, ноги и всё тельце. – «Всё как будто в порядке, вот только парик…» Привязал меня к измятому дну коробки (как я обрадовалась!) и, крепко обмотав верёвкой, положил в чемодан, конечно закреплённый на полке. Какой молодец: вспомнил обо мне во время страшной бури, когда все заняты спасением корабля. «А как же он отлучился со своего поста? – думаю. – Ведь не должен был». И тут я поняла, что вспомнил обо мне капитан и послал Шевченко меня спасать. Какой же он добрый! А я-то его в мыслях бранила, катаясь по полу, что он меня не упаковал хорошенько! Я решила, что буду терпеть и не буду больше плакать. Но, почти засыпая, я вдруг представила себе, что моё чудное платье совсем испорчено и даже разорвалось, а мои волосы растрепались, и никто ими не будет любоваться. Вспомнила я тут милых мастериц в марсельском магазинчике, которые всегда могли помочь в беде, когда в нашем наряде что-нибудь не в порядке: переодеть, зашить. А здесь, на корабле, кто мне поможет? И я опять в слезах… Но помощник нашёлся, и не один. Неожиданные помощники Буря утихла. Уже не было страшных ударов в стену. А к качке я даже стала привыкать. Она даже меня усыпляла. Утро следующего дня началось с того, что в дверь вошли с шумом оба моих друга. Громкий голос капитана говорил: «Ну, брат, не до куклы мне сейчас. Принеси-ка мне чего-нибудь поесть да горячего чая. Отдохну часок…» И тяжело повалился на койку, которая заскрипела под тяжестью его грузного тела: «А с куклой уж делай, что найдёшь нужным, чтоб исправить урон. Это тебе не сломанная мачта». Ах вот что с таким грохотом рухнуло ночью, чуть не проломив потолок, – вспомнила я. – Это сломалась мачта корабля! И мне стало стыдно, что я плакала из-за испорченного наряда. Я решила терпеливо ждать: пусть починят мачту, тогда примутся и за меня. Но принялись за меня раньше. После завтрака и долгого пыхтения трубкой капитан захрапел. В дверь тихонько вошёл Шевченко, достал из чемодана коробку со мной и куда-то отправился, сам с собой, как всегда, разговаривая: «С Санькой, Митяем и Лёшей поговорю, чего-нибудь придумаем». Пришли в комнату, где матросы живут. Называется «кубрик». Табачного дыма там было столько, что я в коробке чуть не задохнулась. Но я решила всё терпеть. Когда открыли коробку, я увидела трёх матросов. «Ну, показывай, что у тебя за беда». Шевченко осторожно распаковал меня, и матросы выпучили глаза: «Кукла… братцы, смотрите, вот потеха!!!» И все три головы чуть не столкнулись надо мной. «Гляди, гляди, да сработана-то как! И руки и ноги сгибаются. А пальчики-то какие малюсенькие, а как заправдашные! Глаза, вишь, закрывает. А ну, дай-ка!» И все шесть рук стали меня вертеть – мою бедную голову, руки, ноги. «Да тихонько вы, сломаете!» – испуганно закричал Шевченко и решительно выхватил меня из рук самого грубого – Саньки. «Да не бойся, не повредим, видим, штука тонкая, – обиделся Санька. – С часами управляемся, не то что…» «А чего с ней делать надо?» – деловито спросил другой матрос. «Да вот сапожок совсем разорвался, парик приклеить (так он назвал мои волосы) да как-то причесать, – он застенчиво улыбнулся. – Юбка оторвалась, – зашить. Я бы сам, да пальцы у меня, вишь, какие…» – «Знаем, знаем», – отозвались двое. И тут я увидела, что у моего бедного Шевченко двух пальцев на правой руке нет. У матросов работа, девочки, трудная, особенно на парусном корабле. Надо по верёвочным лестницам лазать, паруса поправлять. Вот и сорвался, упал и сломал пальцы. Это уж после один из матросов мне рассказал. «Справим всё, не беспокойся, и сапожок Митяй сошьёт. Не такую обувку штуковал. Справим», – сказал старший матрос. Шевченко снял с меня платье, сапожки. Ленту, воротник сунул себе в карман: «Постарайтесь, братцы, капитан табачку пришлёт», – и ушёл. А Санька, который на Шевченко обиделся, что тот не дал меня повертеть, сказал, когда дверь закрылась: «Ну и детина вымахал, а сам с куклой возится, сю-сю-сю-сю, неженка…» Матросы рассмеялись. А мне это не понравилось – ведь по доброте это Шевченко делает. Я этого Саньку не полюбила. Я осталась одна в неуютном кубрике с чужими матросами. Без платья коробка мне казалась такой холодной, что я опять чуть не заплакала, но вспомнила Шевченкины пальцы… а ведь он не плачет.
book-ads2
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!