– Нет, – мотнул головой Обр, – я тогда, небось, еще совсем мальцом был. – Ага. Значит, помочь я тебе ничем не могу. Плохи твои дела, раб Божий Александр. – Я тебе не раб, – оскорбился Обр, – сроду никому рабом не был. А ты че, правда помочь хочешь? – Хочу, – вздохнул священник, – вернее, должен хотеть. Но путей к тому никаких не вижу. – Не видишь? – почти весело поинтересовался Обр. – Так это очень просто. Давай махнемся не глядя. Ты мне ряску с капюшоном, а я тебе свои тряпки. Фигурой и ростом мы похожи вроде. Ты останешься, я уйду. Вешать тебя вместо меня они, ясное дело, не станут. А если я тебя оглушу осторожненько, даже пожалеют. – Понятно, – кивнул священник, – а скажи мне, что ты станешь делать, когда уйдешь? – Ну это, первым долгом раскаюсь, – хмыкнул Обр, которому этот выход нравился все больше и больше. – Могу даже горсть пыли на голову высыпать и свечку поставить. А уж потом займусь делом. Навещу кое-кого. Кого именно и зачем, Обр уточнять не стал. Сначала Семерик. Потом добраться до Больших Солей, поговорить с этими… которые братьев вешали. А если очень повезет, то и в столипу можно наведаться. Размечтался, дурак. Священник успел подняться и уже стучал в дверь. – Отопри. Тут мне больше делать нечего. Черноусый распахнул тяжелую створку и вдруг присел на пороге, глядя на священника снизу вверх. Лицо у него дергалось, усы повисли, будто мокрые. – Этому все равно, – плаксиво сказал он, с ненавистью глядя на Обра, – душегубом родился, душегубом и помрет. А мне-то за что грех на душу принимать? – Это не твой грех, – устало сказал священник. – Мой. Положим, по приказу, да все же каждый сам за себя отвечает. – Это верно. – Да ты-то чего скулишь? – разозлился Обр. – Не тебя вешать будут. Ты вообще кто такой? – Я палач! Палач, понял?! Должность у нас наследственная, от отца к сыну. Тихая, надежная. Ну, выпорешь там кого для вразумления или к позорному столбу поставишь. А смертью у нас в Малых Солях уже сто лет никого не казнили. Не умею я вешать. Мне куренку шею свернуть и то жалко. А тут вон… мальчишка… сыну моему ровесник. – Ну, тогда я пошел, – сказал Обр. – Щас, разбежался. – Или хошь, жалобу подам. Мол, так и так, желаю опытного палача, а то местный при виде покойников в обморок падает. – Молчал бы уж лучше. – Откажись, и дело с концом, – предложил священник. – Легко сказать «откажись». Откажусь – должность потеряю. Другой работы мне тут не дадут, а у меня семья. Лучше б его вчера всем миром прикончили. – Опаздываем, – басовито раздалось из сеней, – там уж народ собрался. Уже вознамерившись уходить, Повелитель вспомнил о лишней пешке, осторожно, двумя пальцами ухватил ее за тонкую талию, поглядел в лицо. Очень молодой, напуганный парень с приметной седой прядью. Да, на этот раз никаких ошибок. Повелитель снял пешку с доски и небрежно выпустил из пальцев. Она исчезла, не долетев до пола. Для Повелителя было тайной, как это происходит, но тайной неважной. Без ответа на этот вопрос он вполне мог обойтись. Глава 7 В каморку набились солдаты. Обр и оглянуться не успел, как оказался на улице, снова со скрученными руками и в окружении красных мундиров. На улице было печально. С неба сыпался нудный бесконечный дождик. Видно, начался он еще ночью, потому что плотная земля главной площади успела превратиться в истоптанную грязь. Несмотря на погоду, народу вокруг Дерева Правосудия скопилось еще больше, чем вчера. Хорт поглядел на дождик, на мокрый дуб и споткнулся взглядом о веревочную петлю, свисавшую с толстой ветки. Другой конец веревки был аккуратно переброшен через сучок, чтоб не запачкался. От Обра до петли было шагов двести. Ноги сами остановились, наотрез отказываясь идти дальше. До последней минуты он был уверен, что пронесет, удастся вывернуться, как всегда обойдется. Но тут отчетливо понял – не пронесет. Его ощутимо подтолкнули в спину, и он пошел, лихорадочно цепляясь взглядом за любой пустяк: глубокий след от солдатского сапога с рубцами на подошве, красный бабий платок в толпе, дурацкий треух на чьей-то всклокоченной голове, черные глаза вчерашней девчонки. Девчонка стояла в первом ряду, стиснув маленькие кулачки. – Кто это? – спросил Обр. Священник, шедший чуть сзади, проследил за его взглядом. – А, это того самого Матвея дочка. Может, хоть ее тебе жалко? – Нет. Каждый сам за себя. На этих словах двести шагов и кончились. Это оказалось так страшно, что Обр понял, сейчас сорвется, будет валяться в ногах, умолять о пощаде, выть как волк в капкане. Выть… Жуткий звук повис над площадью Малых Солей – предсмертный вой обложенного со всех сторон вожака. Две минуты, пока в глотку ему снова не вогнали на редкость неаппетитный кляп, на этот раз сделанный из солдатской перчатки, Обр наслаждался властью над перепуганной толпой, визжащими бабами, обезумевшими лошадьми и бившимися в истерике собаками. Такого шума Малые Соли не слыхали со времен последнего разграбления. На исходе второй минуты он уже стоял с капюшоном на голове, с петлей на шее и страстно хотел, чтобы все это кончилось немедленно. Но нет. Сквозь капюшон донесся скрипучий голос городского старшины. – Приводится в исполнение смертный приговор, вынесенный городским судом Оберону Александру Хорту, обвиняемому в разбойном нападении и убийстве. Основанием для отмены приговора в данном случае могут быть помилование от его сиятельства князя Повенецкого. – В наличии не имеется, – тут же прибавил кто-то. – Новые свидетельства, вызывающие сомнения в виновности приговоренного. – В наличии не имеется. – Некто, знающий, что означенный преступник осужден невинно и желающий взять его вину на себя. – В наличии не имеется. – Девица честного поведения, желающая взять означенного преступника в мужья. – В наличии не имеется. – Некто, желающий выплатить выкуп и приобрести означенного преступника… – Господин Лисовин, данный случай не подпадает… – Да, действительно. Итак, поскольку никаких предусмотренных препятствий не имеется, приказываю приступить к казни. – Не надо! Обр готов был поклясться, что это орет он сам. Но повезло. Кляп спас от позора. Вопль раздавался откуда-то из мира живых, оставшегося за серой тканью капюшона. – Ах, чтоб тебя, – прямо над ухом выругался палач, – да держите же ее, и без того тошно. Грязь смачно захлюпала под солдатскими сапогами, а потом задыхающийся, но ясный голос решительно произнес: – Отпустите его. Я беру его в мужья! Услышав такое, Обр изо всех сил затряс головой, пытаясь избавиться от капюшона. Серая влажная тряпка неохотно сползла с лица. Прямо под дубом из крепких солдатских рук вырывалась бабка в зеленом платке. Юбка ее была перепачкана, хлипкий кулачок притиснут к груди, видать, чтоб сердце не выскочило, зеленый платок сбился, повис на плечах, открыв на всеобщее обозрение серый, такой же старый и рваный. Красно-мундирник крепко ухватил ее повыше локтя, потянул прочь, но не тут-то было. – Я хочу взять его в мужья! – задыхаясь, повторила бабка. – Я девушка честная, все знают! Толпа притихла, не меньше Обра потрясенная этим явлением. – Это че такое? – в смущении воззвал солдат, понятия не имевший, как унимать бойких теток. Бить такую вроде нехорошо, а слов глупая баба не слушает. – Кхм… – отозвался солидно стоявший под дубом рыжебородый старшина и попытался поскрести в затылке, отчего пышный парик слегка перекосило, – это у нас городская дурочка. Ты того… полегче с ней. Она безобидная. С детства была малость с придурью, а с тех пор, как отец у нее в море пропал, и вовсе ничего не смыслит. – Слышь, Нюсенька, – ласковым голосом проговорил стоявший по правую руку от старшины писарь, больше прежнего похожий на печального барсука, – шла бы ты домой. Тебе на такое глядеть не годится. Напугаешься. Иди с дяденькой. Дяденька добрый. Он тебя до дому проводит. Солдат хмыкнул и снова потянул бабку за собой, но та оказалась упрямой. – Неправду говорите, господин Лисовин. Не такая уж я дурочка. Сколько лет сама себя содержу-обихаживаю. Милостыню ни разу не просила. Все знают. – Верно, Нюська, – радостно заорал палач, – в нашем городе и поглупее тебя найдутся! – И добавил потише: – Свезло нам с тобой, парень. Теперь, главное, не спорь и не дергайся. Обр замычал, намекая, что, раз такое дело, хорошо бы избавить его от кляпа. – Не, – не согласился палач, – ты лучше помалкивай, а то еще ляпнешь что-нибудь не то – все испортишь. Тут в дело вмешался священник, решительно шагнул вперед, отстранил солдата, взял тетку за руки, наклонился низко, заговорил тихо, убедительно. В ответ та отчаянно замотала головой. Зеленый платок свалился окончательно, но она вовремя подхватила его и вновь натянула на самые глаза. Священник повел плечами, повернулся к городскому старшине. – Могу удостоверить, что сия девица и вправду хорошего поведения и вовсе не так глупа, как многие думают. Но, полагаю, сейчас она вряд ли понимает, что делает. – Все я понимаю, отец Антон, – строптиво всколыхнулся зеленый платок, – сами знаете, девушке одной не житье. Хочешь не хочешь, а замуж выходить надо. А кто меня такую по своей воле возьмет? Ни кожи, ни рожи. Родни никакой. Приданого – дом насквозь худой да лодка дырявая. Да еще подурушей ославили. Кому я нужна такая-то?