– Ненавижу охоту, – прохрипел Донат. Мысль эта была единственной, пробившейся сквозь боль и ужас. – Чтобы я еще раз когда-нибудь… Тут он с полной, жестокой ясностью понял, что никакого другого раза уже не будет. Забава, любимая белая кобыла, билась на камнях, и каждому было ясно, что у нее сломан хребет. Это бы еще полбеды, но между камнями и крепким кобыльим боком оказалась зажата левая нога Доната. Вырваться и отползти он не мог. С каждым бурным рывком лошади накатывала новая волна боли. Как глупо… На дурацкой охоте, на которую он и ехать-то не хотел. – Ненавижу, – снова простонал он в наплывающую кровавую темноту и добавил парочку слов покрепче. – Правильно, так его! – отозвалась темнота глуховатым юношеским баском. – А кого ненавидишь-то? – Охоту, – выдохнул Донат. Из кровавого тумана выступило лицо. Так и есть. Полувзрослый отрок, лохматый и тощий. – Ну, дед, ты и влип! – высказался он, ловко уклонившись от рассекшего воздух копыта. – Как же это тебя угораздило? – Прах гнилой, восемь раз перевернутый! – Эт точно, – согласился подросток. Лохматая голова сочувственно качнулась на фоне серого неба. Невесть откуда возникла рука с охотничьим ножом, ловко полоснула по горлу лошади. Парень явно знал, куда бить. Кровь хлынула фонтаном. Крупные брызги полетели в лицо Донату. И полушубок, и плащ – все стало красным и липким, но Забава дернулась еще пару раз и затихла. Парень, который ухитрился почти не запачкаться, к этому времени уже притащил здоровенный сук, подсунул под лошадиную тушу и, напрягая все силы, спихнул ее вниз. Забава, оставляя за собой кровавый след, медленно сползла по склону, освобождая несчастную ногу. Правда, болеть от этого меньше не стало, но Донат хотя бы смог перевести дух, застонал, заругался. Лежал он вниз головой на обомшелом валуне, упираясь спиной во что-то очень острое. Теплая бобровая шапка, спасшая при падении его голову, слетела и валялась внизу, у самого ручья. Шустрый отрок быстро ощупал его, подхватил под микитки, потянул куда-то. – Отвяжись, – сказал Донат, – дай помереть спокойно. – Да ты че, дед?! – ухмыльнулся отрок. – Рано тебе помирать. Ну, нога, ну, пара ребер. Подумаешь, дело какое! – Много ты понимаешь, – проворчал старик, но, скрипя зубами от боли, позволил отволочь себя к подножью корявой сосны, каким-то чудом притулившейся на самом дне оврага, почти у ручья. – Слышь, ты, как тебя… Там у меня в седельной сумке… Смышленый отрок все понял с полуслова. Одним духом сбегал, принес заветную фляжку. Фляжка тоже оказалась запачкана лошадиной кровью, но сейчас Донату на это было плевать. Он сделал большой глоток и подумал, что, может, все-таки не помрет. После спиртного полегчало. Неудачливый охотник приложился к фляжке еще разок, оттер набежавшие слезы и принялся разглядывать своего спасителя. Диковатый парень. Есть в нем этакая разбойничья ловкость. Но одет скромненько, без воровского шику. По виду – слуга из хорошего дома. – Ты чей? – Ничей, – отрезал подросток, – свой собственный! Дело у него спорилось. Доната завернули в плащ, хоть и пахнущий кровью, но все-таки теплый, на голову нахлобучили шапку. Под боком зачадил-задымился бодрый костерок из сухих сосновых веток. – Сиди, грейся, дед. Я щас. Подхватил свой нож, не охотничий, как сперва показалось, а настоящий фряжский стилет, трехгранный, с гравировкой, с надежной красиво отделанной гардой. Донат испугался, что его бросят. Но прежде, чем догорели последние ветки, отрок вернулся, ловко прыгая по камням, принес две прямые, очищенные от коры палки. – Не помер еще? – бодро поинтересовался он, подбросил в костер дровишек и принялся раздеваться. Скинул тонкую не по погоде охотничью куртку, стянул через голову шерстяной подкольчужник, не особо чистую льняную рубаху. Ее-то он и принялся кромсать на широкие полосы. Острые, еще мальчишеские лопатки ходили под вдоль и поперек исполосованной шрамами кожей. – Много драли в детстве? – посочувствовал Донат. – Угу. – Значит, было за что? – Угу. – Ничего, крепче будешь. Меня тоже драли. Ты б оделся. Холодно. – Угу. Щас. Парень послушался. В два приема натянул свою нехитрую одежду. – Ну, дед, теперь давай, рассказывай, кого ты там ненавидишь. – Зачем? – Может, легче будет. Или тогда уж ори. Все-таки польза. Вдруг услышит кто-нибудь. С этими словами шустрый отрок опустился на колени, склонился над покалеченной ногой и, умело орудуя ножом, разрезал и отшвырнул в сторону сапог, вдоль раскромсал окровавленную штанину. – Охоту ненавижу, – одним глотком забросив в горло остатки из фляги, прошептал Донат. Орать и вправду очень хотелось, но при мальчишке было неловко. – Дурное занятие. Пустопорожнее. Двадцать конных дураков целый день одного зайца гоняют. – Чего ж тебя в этот раз на охоту-то понесло? – В лесу одному хотелось побыть, подумать. О том, что, откажись он, пошли бы разговоры о его старости и слабости, Донат предпочел не упоминать. Спросил вместо этого: – А ты охотишься? – Когда жрать хочу. Парень скреб в затылке, разглядывая обнаженную ногу. – Слышь, дед, у тебя тут все в кашу переломано и кость наружу торчит. – Спасибо, утешил. – Ща больно будет. Очень. – Куда уж больнее-то, – пробормотал Донат. Следующие полчаса он выл, орал и ругался, срывая голос. Но парень, как выяснилось, хорошо знал, что делает. Так действуют те, кто привык перевязывать раны на поле боя: быстро, грубо и не особо заботясь о чувствах пациента. Но худо-бедно кровь была остановлена, а покалеченная нога оказалась в корявом, но прочном лубке, сооруженном из бывшей рубахи и двух палок. – Так, – хмыкнул отрок, глядя на дело своих рук, – пока сойдет, а там пусть лекаря разбираются. Ты как, дед, не помер еще? – Песья кровь! – прохрипел старик. – Ну-ну! – хмыкнул отрок. Прикрыл ногу краем плаща, присел рядом, покосился в сторону лошадиного трупа, отвернулся к звенящей воде. – Лошадь жалко. – Жалко, – согласился Донат, – добрая была скотинка. Случайно поскользнулась. Не повезло. – Да, бывает, – вздохнул парень. Видимо, в жизни ему не везло часто и по-крупному. – Теперь вот что, – озаботился он, – надо тебя наверх вытащить. У меня там конь. Довезу тебя до ближайшей деревни. Или уж сразу до города, как пойдет. Боль мало-помалу отпускала. От костра тянуло теплом. В крови бродило полштофа хорошей, правильной браги. Снова шевелиться, вставать, ехать куда-то, трясясь на спине неизвестного коня, совсем не хотелось. – Ловкий ты парень! – заметил Донат. – Так кому служишь-то? – Никому. Сказал же, я сам по себе. – Ко мне пойдешь? – Не. Больно надо. – Зря. Я бы из тебя человека сделал. – Хы. – Ладно. Потом поговорим. На коня твоего я не полезу. Худо мне. Все болит, и голова кружится. – Понятно. Когда с лошади падал, ты, небось, еще и башкой треснулся. – Поэтому поступим мы так… – Донат запустил пальцы под левый рукав, покряхтывая, стянул-скрутил с руки браслет. Побрякушка была старинная, свейской работы. Без камней, но редкого, белого золота, с узором, нанесенным грубыми насечками. – На-ка, вот. – Это че, награда? – Ишь чего захотел! Родовая вещь. Тебе не по носу. И затаить не вздумай. Продать все равно не выйдет. Он один на свете такой. Награду после получишь. А сейчас бери и езжай на своем коне вниз по ручью, да забирай к морю, на северо-запад. Скоро услышишь, рога трубят. Охотнички мои где-то там, и шуму от них будет много. Покажешь цацку, скажешь, князь Донат в Студеный овраг сорвался, ногу повредил. Понял? Похоже, не понял. Эвона как высокое имя действует. Вид у смышленого отрока сделался такой же остолбенелый, как у любого деревенского увальня. – Это ты, что ли, князь? – медленно и недоверчиво переспросил он.