– Два-три часа, проведенные за хорошей книгой, пойдут тебе на пользу. Насчет пользы Хорт сильно сомневался. Его знакомство с печатным словом ограничивалось завлекательной историей про то, как мыши кота хоронили. Яркие картинки с подписями, повествующие об этом событии, украшали стены трактира «У семи сосен». – Не надо так пугаться, – мягко заметил господин Стрепет, – вот несколько книг, которые, как мне кажется, будут тебе интересны. Присаживайся сюда, здесь теплее. – Не надо теплее, – обреченно сказал Обр. – В тепле я засну. Взял верхнюю, к счастью, не самую толстую книгу из предложенной стопки. Решительно прошагал к окну. Устроился на подоконнике. Тоскливым взглядом окинул по-прежнему серое небо, круглый бок башни, фигуру часового, торчащую на стене. Хорошо ему. Уж его-то точно читать никто не заставит. Но если для того, чтобы добраться до князя, нужно читать, будем читать. Чего бы это ни стоило. Он уныло повертел книжицу в пальцах. Название было изображено на переплете до того красиво и расчудесно, с такими росчерками и завитушками, что ни одной буквы опознать не удалось. Внутри все тоже было очень красиво. На широких полях в золотом обрамлении неслись всадники, насмерть бились храбрые воины, летели стрелы, пылали осажденные крепости. К счастью, буквы оказались понятными. Хорт собрался с духом и, водя по страницам аккуратно подстриженным, раздражающе коротким ногтем, принялся складывать их в слова. Господин Стрепет поморщился. Свои книги он любил как родных детей. А эта и вовсе была не из дешевых. Не следовало перегибать ее на колене и пачкать страницы грязными пальцами. * * * Час спустя Оберон невидящим взглядом смотрел в окно. История, к несчастью, была написана стихами, которые сильно мешали понимать, о чем идет речь, но как две капли воды походила на его собственную. Враги, напавшие вероломно. Правитель и старшие сыновья, убитые в решающей битве. Младший сын, спасенный старым слугой и воспитанный им в лесу. Враги торжествуют победу, но младший сын, давший страшную клятву отомстить, настигает их поодиночке: в дороге, в спальне, за трапезой. Враги охотятся за ним, но он неуловим. Лес служит ему надежной защитой. – На сегодня достаточно, – мягко сказал господин Стрепет, – уже слишком темно. Завтра можешь прийти пораньше. Глава 7 Дождь медленно падал на холодную землю и все раздумывал: превратиться ли ему в снег, или подождать. Обр сидел на стене, вжавшись в узкое пространство бойницы, и безнадежно пялился на поросший сухим чертополохом рыжий склон. И склон, и чертополох опостылели ему до чесотки. Сидеть было мокро и холодно, но он не уходил. Под крышей его отчего-то мутило. Который день он чувствовал себя мухой, угодившей в миску с духовитым золотистым медом. Тепло, сытно, до тошноты сладко, а дышать нечем, и шевелиться все труднее и труднее. Откуда такие мысли, он не понимал. Пленником он наверняка не был. Бродить ему разрешалось где угодно – от караулки в надвратной башне до громадного скотного двора и конюшен. Крепость была больше похожа на маленький поселок с собственной кузней, кладовыми и амбарами, с оружейными и шорными, швейными мастерскими, с казармой, набитой ратниками в цветах князя. Питомцы господина Рада, отборный отряд, состоявший из младших сыновей вконец обнищавших, но благородных семейств или незаконнорожденных отпрысков семейств знатных и обеспеченных, обитали отдельно. Для чего их готовят, неизвестно, но вряд ли для мирных прогулок по цветущим лугам. Как раз сейчас Обр вместе с ними должен был заниматься рубкой лозы, отмахиваться от очередного противника деревянным палашом или лупить этим же палашом по плетеному чучелу. Но с благородным боем дело никак не ладилось. С чучелами и ивовыми прутьями он сражаться ленился, деревянный палаш все время норовил перехватить двумя руками и биться как палкой, а настоящий господин Рад ему не давал, опасаясь за жизнь и здоровье своих подопечных. Так что от посещений ристалища Хорт увиливал или сбегал с него под любым предлогом. Господин Рад его особенно не неволил. Маркушки, чтобы закатить вразумляющую оплеуху, рядом не было, поэтому Оберон слонялся по замку или, как нынче, сидел на стене, глядел на сетку дождя над дальним лесом. Зато господин Стрепет вел себя куда строже. Часы чтения пропускать не дозволялось. Хорошо хоть, камзол напяливать не заставляли. Напротив, Хорту принесли кучу простых льняных и шерстяных рубах, свободные бриджи мягкой замши, добротный полушубок, плащ, подбитый волчьим мехом. Все строгое, черное или серое. Против такой одежды Обр не возражал. Против чтения, в общем, тоже. Умный господин Стрепет не пытался всучить ему философские трактаты или слезливые любовные истории. В книгах – а за две недели Хорт осилил целых три штуки – говорилось о предметах весьма возвышенных, достойных настоящих мужчин. Герой самой первой из прочитанных историй отомстил-таки врагам, но был заколот во сне предавшим его лучшим другом и похоронен рыдающими соратниками, предатель же был пойман и умер в жестоких мучениях. «Так и надо», – решил Обр, хотя до описанного в книге способа казни сам бы никогда не додумался. Затем в той же книге содержалась песнь о двух братьях, которые родились в один час и были похожи волос к волосу, голос к голосу. Один был убит в бою, а второй, стоя на поле брани, над его телом поклялся страшно отомстить убийцам. И разил врагов без пощад, и принес победу своему войску, но умер от ран. Обоих схоронили на высоком холме с двуглавой вершиной, который с тех пор так и зовется «Братья». Оберон читал, часто отрываясь от книги, глядел в вечно серое небо, думал о своем. От горячих слов руки сжимались в кулаки, глаза жгло от непролитых слез, а сердце – от ненависти. Он понимал: если все-таки доберется до князя – живым не уйдет. Что ж, дело того стоило. Может, когда-нибудь и о нем сложат песню – об одиноком мстителе, последнем из Хортов. Может, и пригорок в Усолье в честь него какой назовут. Несколько дней Обр раздумывал, где бы раздобыть оружие. Присвоить что-нибудь из сарая на ристалище или стянуть прямо из оружейных мастерских. И то и другое казалось ему опасным. Однако в последнее время все его желания исполнялись со странной легкостью. В сундуке с новой одеждой на самом дне отыскался нож. Такой, как он мечтал. Трехгранный, тонкий, не слишком длинный, с узкой удобной гардой[41]. Такой и бросать можно, и носить на себе незаметно. Сначала он таскал стилет под одеждой, потом рискнул носить открыто. Парни Рада все как один ходили с оружием. Хорту тоже никто не сказал ни слова. * * * Обр провел пальцем по волглому металлу витой рукоятки, скользнул взглядом по рыжим пятнам далеких берез, по лохматой кромке соснового бора и случайно заметил на дороге мелькавшее меж кустов белое пятнышко. Идет кто-то из деревни. Баба или девка. Платочек беленький. Сердце дрогнуло, пропустило удар. Он втиснулся в узкую бойницу, впился глазами в дорогу. Фигурка в беленьком платочке, в сером затрапезном платьишке уверенно приближалась к воротам замка. Нюська! Нашла его! Вот дурочка. Все-таки нашла! Ну, сейчас он ей покажет! Сейчас он ей растолкует, что только полные дуры по всей стране за парнями бегают. Особенно если вспомнить, как ей везет на добрых людей. Вот тут на воротах тоже страсть какие добрые стоят. Оберон встрепенулся, пулей пролетел по стене, кубарем скатился по лестнице, вихрем пронесся по задам конюшни, ворвался на главный двор, увидел у ворот белый платочек. Кинулся к нему, промчался с разгону шагов двадцать и остановился. Коренастая девица в белом платке протягивала рыжеусому пожилому стражнику большой, крепко увязанный узел. Стражник узел принял, зажал под мышкой, любовно заправил под платок выбившиеся рыжие кудри. Дочка, должно быть. Навестить пришла. Девица, почувствовав чужой взгляд, стрельнула глазами в сторону Обра, прикрывшись рукавом, стыдливо хихикнула. Хорт развернулся и медленно пошел прочь. – С дороги! – диким голосом заорали за спиной. – Прочь с дороги! Тяжелый топот, истошный женский визг, хриплая, задыхающаяся ругань. Пришлось оглянуться. И вовремя. От конюшни к воротам несся высокий жеребец каурой масти. В седле ловко сидел бравый Валериан, видно посланный с каким-то поручением. На ходу они с конем решали вечный мужской вопрос: «Кто здесь главный?» Мнения по этому поводу явно расходились. Конь шел к воротам боком и чуть ли не задом, а Валериан орал, ругался и, наконец, взялся за плеть. В ответ конь тоже обругал его последними словами по-своему, по-лошадиному, и сделал «свечку». Цепкий Валериан удержался в седле, да только седло не выдержало. То ли подпруга была плохо застегнута, то ли вовсе порвалась. Всадник грохнулся спиной на мокрый булыжник, а конь еще разик встал на дыбы, взмахнув передними копытами над беспомощным телом, и понесся кругом двора, волоча за собой седло, которое быстро превращалось в лохмотья. Обитатели замка, видимо хорошо знакомые с нравом подлой скотины, разбегались и ныряли куда попало. У ворот перепуганный стражник заталкивал в караулку визжащую девицу. Через полминуты на дворе было безлюдно, как в пустыне. Остались лишь тщетно пытавшийся подняться Валериан и Оберон, с нравом подлой скотины еще не знакомый. Ярящийся конь по кличке Змей носился по кругу, торжествующе задрав хвост, косил глазом на укрывшихся за дверями и загородками людишек. Повалившись на спину, содрал остатки седла, весело вскочил и вновь встал на дыбы, чтобы показать, кто здесь хозяин. – Говорил я, не бери эту тварь! – орал старший конюх, не покидая безопасной позиции за углом конюшни. – Только корм переводим! Давно пора пристрелить заразу. Змей рванулся в его сторону, и выглядывавшие из-за угла конюхи благоразумно скрылись. Валериан, не в силах подняться, съежился, прикрыл голову руками, чтобы хоть так защититься от разящих копыт. Жеребец торжествующе заржал – и вдруг услышал в ответ яростное злобное ржание. «Прочь с моей дороги, прочь от моего табуна! Я старше! Я сильнее! Я господин!» Змей грохнулся на все четыре, озираясь в полном недоумении. Давно, очень давно, с глупых жеребячьих лет ему не доводилось слышать ничего подобного. Где он, где соперник, рискнувший пойти против вожака? Соперников не было. Да и откуда им взяться в этой каменной клетке? Зато посреди двора стоял человек. Без кнута, без палки, без железных колючек на ногах. Конь фыркнул и двинулся к нему особым коварным скоком, норовя зайти сбоку и получше рассмотреть эту жалкую фигуру. И тут человек поймал его взгляд. – Ну? – спросил он жестко. Змей снова фыркнул, что в переводе с лошадиного означало, должно быть, нахальное «баранки гну!», но уже не мог отвести глаза. Боком, боком, точно его тянули на веревке, он приблизился еще на несколько шагов, принюхался, вытянув длинную породистую морду. Отскочил с независимым видом, но снова вернулся. Да, этот был вожаком. Больше, чем вожаком. Он был запретной волей, лихим ветром, безумным бегом по весенней земле. Он был прекрасен и страшен. Страшен, как сама смерть, как ночная волчья чаща, куда ни один разумный конь не сунется ни за какие коврижки. Змей разумным не был и, выгнув шею, мрачно глядя из-под длинной спутанной челки, приблизился еще на шаг. – Ко мне! – приказал вожак. – Ко мне, гад ползучий! Слова «ползучий гад» конь слышал так часто, что считал их своим настоящим именем. Он приблизился еще на шаг, но прижал уши и глядел по-прежнему злобно. Глаза вожака, безжалостные, властные, требовали полной покорности и в случае неповиновения обещали только смерть. Обр шагнул вперед, протянул руку, коснулся темного лба с жесткими завитками шерсти. Змей дрогнул всей шкурой и покорно склонил голову. * * * Вот так-то лучше. Но какой конь! Лошадей в Укрывище было множество, но такую красоту Оберон видел впервые. Постоять рядом с таким – и то счастье. Не успев ни о чем подумать, он вцепился в черную гриву и вмиг оказался на гладкой горячей спине. Змей взбрыкнул было, но Хорта со спины можно было сшибить только ударом копья или выстрелом в упор. Подобрав поводья, он бешеным галопом промчался по двору и ловко направил коня под надвратную башню, благо решетка была уже поднята. Грохот заполнил короткий коридор, тяжелые створки ворот послушно распахнулись. Свобода! С радостным ржанием Змей рванул без дороги, по кустам и кочкам, по голым пожням[42], по пустым перелескам, усыпанным ржавой листвой. В клочья мелкий дождь, в клочья скользкий туман, в грязь, под копыта чужую волю! Пешка медленно таяла, как тает утреннее облако в жаркий день, обращалась в легкий туман, который вытягивало за границы клетки. – Какого рожна ему еще надо?! – рявкнул Повелитель и с размаху саданул кулаком по краю доски, чего не следовало делать ни в коем случае. Последствия могли быть самые ужасные, но сейчас он об этом не думал.