Мистер Джейкоб Уотерхаус был впервые госпитализирован в отделение военного невроза в январе 1947 года, когда он работал старшим смотрителем в особняке Норткот. Он находился под нашим наблюдением на протяжении пяти лет, и в это время ему назначались инсулинотерапия, электрошоковая терапия и ряд видов эрготерапии, включая рисуночную терапию, которая, по его мнению, оказалась для него весьма полезной. Джейкоб Уотерхаус был помещен в отделение с первичным диагнозом «острое невротическое расстройство, или военный невроз», и ему пришлось принимать сильные дозы карбоната лития. Электрошоковая терапия позволила механически уменьшить подавленность мистера Уотерхауса, и через год он смог покинуть закрытую палату и провел остаток своего пребывания в открытой палате. В течение этого времени он мог отправляться на прогулки продолжительностью в полдня или один день, прежде чем вернуться в безопасность своей палаты. В последний год своего пребывания в лечебнице перед официальной выпиской он несколько раз возвращался домой на выходные, на неделю или две. У его жены, Гарриет Уотерхаус, дома была маленькая дочь, поэтому мы хотели быть уверены, что после окончательной выписки у мистера и миссис Уотерхаус будет всецелая поддержка со стороны общества. После возвращения мистера Уотерхауса домой поначалу качество его жизни оставалось удовлетворительным, но со временем к нему вернулись те же симптомы. Во время консультации в Гринуэйс миссис Уотерхаус призналась мне, что ей становилось все труднее справляться с ухудшениями в его настроении и вспышками агрессии. На консультации в июне этого года я обнаружил, что мистер Уотерхаус страдает от острой депрессии, вследствие которой он предпринял попытку самоубийства. Во время пребывания в Гринуэйс он пытался покончить с собой и в приступах депрессии сообщал мне, что жизнь не стоит того, чтобы жить. Я ознакомился с мнением врачей, которые осматривали покойного в больнице Святого Дунстана, и я согласен с их заключением о том, что смерть Джейкоба Уотерхауса наступила в результате огнестрельного ранения в правый висок, которое он нанес себе сам. Подпись Доктор Филипп Хантер Айрис сделала фото письма доктора Хантера и, зная, что у нее нет времени обдумывать прочитанное, перелистнула страницу. Глава двадцать первая Харви 16.30, среда, 19 ноября 2014 года Харви припарковался рядом с полицейской машиной на стоянке у бухты Уиттеринг и посмотрел на лежащую рядом фотографию Лиз и Джесси в рамке. В них было так много общего – светлые волосы, лучезарные улыбки и загорелые щеки, что они могли бы сойти за мать и дочь. После потери Лиз прошло два долгих мучительных года, и сейчас, глядя на фотографию своей прекрасной дочери, он подумал, что за все это время он так ни разу и не увидел этой радостной улыбки на ее лице. Он знал, что она страдает, знал, что она не в себе, но был настолько погружен в свои собственные переживания, что не смог помочь Джесси с ее болью тоже. Он убеждал себя в том, что достаточно ей помогал, что ее беременность свидетельствовала о том, что Джесси чувствовала себя лучше. Но это было не так, и глубоко в душе он понимал, что она слишком много работала. Ее профессия была связана с частым стрессом, и с тех пор как она забеременела, Джесси не давала себе отдохнуть и минуты. По-прежнему она вставала каждое утро еще до шести, чтобы успеть на поезд до Лондона, по-прежнему тряслась по полтора часа в забитых вагонах и посещала вечерние мероприятия. Пару раз Харви выражал свое беспокойство, прекрасно зная, что Лиз была бы в ужасе от такого графика, но Джесси неизменно успокаивала его, повторяя, что все в порядке. – Если тебе что-нибудь понадобится, дай мне знать, – предлагал он. – Можешь поручить мне любое задание, например покраску детской. Я с радостью помогу. Знаю, мои навыки в отделке едва ли соответствуют вашим стандартам, однако что у меня действительно отлично получается, так это сидеть с детьми. Ей еще предстоит познакомиться с журналом «Все для дома и дачи». Он садился на безукоризненно чистый диван кремового цвета в их красивой квартире с чудесной отделкой и ловил на себе суровые взгляды воинов масаи и перуанских сборщиков кофе, смотревших на него с огромных фотографий под два метра в высоту. Харви всегда чувствовал себя неуютно у них дома: его заставляли выставить сапоги в общий коридор, но на светло-серый ковер все равно падали комья грязи с его джинсов. – Я знаю, что ты всегда готов нам помочь, пап. Это очень мило с твоей стороны, но мы отлично справляемся, правда. Хочешь посмотреть на детскую? Она еще не закончена, но ты даже не поверишь, как много вещей нам пришлось купить для такого крохотного человечка! Он проследовал за ней в маленькую спальню, стены которой теперь были покрыты темно-зеленой краской и украшены изображениями кролика Питера[3]. У стены стояла белая кроватка, которую Джесси и Адаму только предстояло собрать, а в углу – кресло-качалка, все еще в пузырчатой пленке. Повсюду были вещи для детей: детская ванночка, подушки для кормления, коробки с подгузниками и аккуратно сложенные стопки детских ползунков. – Почему бы мне не собрать детскую кроватку? Обещаю, я ничего не сломаю. Джесси засмеялась. – Да что ты, пап, не надо. Адам ее соберет, у нас еще много времени. Хотя, если подумать, день родов все ближе, правда? Она открыла шкафчик и начала складывать в него детские вещи. Все сложится замечательно, подумал Харви, ведь за дело берется сама Джесси. – Ах да, пап, извини, но мне нужно еще сделать кое-какую работу для завтрашнего собеседования. – Но уже половина одиннадцатого. Разве тебе не пора ложиться спать? – Он озабоченно взглянул на часы. – Это всего на час-другой, не больше. Мне нужно кое-что разузнать, иначе завтра будет катастрофа. Харви немного помедлил, понимая, что все, что он скажет, Джесси пропустит мимо ушей, но все же обратился к ней снова: – Я бы, конечно, этому не обрадовался, но не было бы лучше, если бы ты жила в Лондоне, родная? – Адам любит жить у моря. Он терпеть не может Лондон, просто задыхается там, – ответила Джесси, и Харви вежливо улыбнулся и прикусил язык – как, впрочем, он делал всегда, когда речь заходила об Адаме. Для Харви всегда оставалось загадкой, почему они должны были жить там, где больше нравилось Адаму, если сам он вечно улетал туда, где едва ступала нога человека, и именно Джесси приходилось мириться с изматывающей ежедневной дорогой на работу. – Знаю, дорогая, но у тебя скоро родится ребенок, и, если ты хочешь поскорее вернуться на работу, тебе придется очень нелегко. У тебя совсем не будет сил, если ты продолжишь ездить в Лондон. – Пап, все будет хорошо. Мы уже это обсуждали. Я буду отвозить малышку в ясли по дороге на вокзал, а он будет ее забирать, – улыбнулась Джесси. – А что же вы будете делать, когда он уедет по работе? – спросил Харви как можно спокойнее. – Не знаю, возможно, вызовем сиделку. Папа, не волнуйся. Адам отлично ладит с детьми. Ты бы видел, как его любит племянник, – кто знает, может, он еще будет справляться с нашей крохой лучше меня. Харви заставил себя промолчать, но в его голове возникла жуткая картина, где Адам укладывал волосы перед зеркалом, а малышка плакала, лежа рядом на холодном полу. Адам. Одно лишь упоминание его имени заставляло Харви вздрагивать от неприязни. Их с Джесси отношения развивались так быстро. Она встретила его спустя всего год после смерти Лиз, а через полгода уже забеременела от него и переехала к нему в квартиру. Харви не находил себе покоя из-за того, что они еще не успели заложить фундамент прочных отношений, способных выдержать такое событие, как рождение ребенка, но Джесси, казалось, никогда не снимала своих розовых очков, в то время как его собственный внутренний детектор бреда пищал без умолку всякий раз, когда Адам входил в комнату. Он представил себе, как тот пакует свои фотоаппараты и читает в полной тишине журналы, рассевшись в удобном кресле самолета, а Джесси, не спавшая несколько дней, остается наедине с плачущей малышкой и восьмичасовой работой в столице. Конечно, Харви пытался найти с ним общий язык, правда пытался – ради Джесси он был готов на многое. Однако вскоре ему стало ясно, что любимой темой Адама для обсуждения был он сам, да и на Джесси он смотрел не так, как ее предыдущие парни. Раньше она встречалась с чудесными парнями, добрыми малыми, которые искренне ее любили, но почти всех она бросила, разбив им сердце; Адам же был другим. Прежде чем стать фотографом, он был моделью, и, казалось, себя он любил куда больше, чем Джесси. Снова и снова Харви ловил себя на мысли о том, что Адам медленно и осторожно устраивал их с Джесси совместную жизнь так, как было удобно ему, в то время как Джесси должна была идти на жертвы и брать весь удар на себя. Находиться рядом с ними и видеть это неравновесие было сперва неуютно, затем – невыносимо, и вскоре, несмотря на то что он продолжал беспокоиться о понесшей тяжкую утрату дочери, он уже стал искать разные поводы не приходить к ним вовсе. Но теперь, зная, что он посчитал собственное горе и неприязнь к Адаму важнее отношений с родной дочерью, Джесси отвернулась от него в самый важный момент. Вместо того чтобы обсудить все с ним, Джесси, казалось, предпочла пойти по следам прошлого и отправилась в бухту Уиттеринг, где они с Лиз проводили каждое лето с самого ее детства. Неужели они с малышкой были где-то здесь, в этих песчаных дюнах? Уже начинало темнеть. А может, они были у самого моря? Ему становилось не по себе от одной мысли о том, что Джесси отправилась на автобусе к морю в такую ужасную погоду вместе с дочкой спустя какие-то часы после родов. Когда он ее видел в последний раз, она даже ходить могла с трудом. Харви представил, как давно прошедшим летом Джесси и Лиз бежали к морю, держась за руки и смеясь, – и как сейчас Джесси стояла со своей девочкой на руках у самой кромки воды, совершенно одинокая и отчаявшаяся. Уже смеркалось, когда Харви заметил полицейского в штатском, который стоял на пороге фермерского домика, и тяжело вздохнул. Это был главный дом фермы «Сивью» – небольшой, в георгианском стиле. В нем выросло пять поколений его семьи, но выглядел он точно так же, как и в его детстве: окна обвивали глицинии, над входной дверью висел черный кованый фонарь. Харви представил себе, как он сам, только в молодости, переступал порог входной двери, щеки его горели после дня, проведенного в поле, а выпивший отец дремал у потрескивающего в камине огня. Он потратил все силы на то, чтобы удержать ферму и не позволить ночи, когда погибли родители Ребекки, изменить ход всей его жизни, но в конце концов это все равно произошло. Полиция знала, что в ту ночь его не было в «Сивью», но слухи о романе между Гарриет и его отцом не утихали. Чувствуя себя виноватым в том, что он помимо своей воли мог сыграть роль в смерти Гарриет, дав Джейкобу повод думать, что между ним и Гарриет что-то было, его отец с той ночи пил не прекращая, пока не загнал себя в могилу. Харви старался держаться, но, вынужденный платить неподъемный налог на наследство и мириться с супермаркетами, захватывающими все большую часть рынка, в какой-то момент он больше не мог держать голову над водой. Прошло несколько недель заполнения бумаг, и вот все памятные фотографии были собраны, мебель – вывезена, и Харви и Лиз отдали ключи от дома новым владельцам. Он захлопнул дверцу и вышел из машины, ориентируясь в сумерках на шум прибоя. Чем ближе он оказывался к морю, тем яростнее его хлестал в лицо морозный морской ветер. Прошлое не отпускало его, как бы он ни старался забыть «Сивью» навсегда, и теперь, спустя сорок лет после того, как он отдал ключи от фермерского дома, он снова вернулся в его жизнь. Уже был отлив, и Харви спустился по дощатому настилу и по мокрому песку к кромке воды и уставился на серое море. Опускался вечер, и ветер, гулявший по поверхности ноябрьского моря, трубил Харви о том, как свирепо сейчас море. Была ли Джесси здесь сегодня? Вошла ли она в море вместе с малышкой Элизабет? Прятались ли они в где-то в песчаных холмах позади него? – Джессика! Джессика!!! – выкрикивал он ее имя снова и снова, пусть даже и знал, что это бесполезно, что он ничего не мог изменить. Он почувствовал себя обессиленным. Ноги едва держали его, а ледяная вода подступала к нему, просачиваясь в ботинки. Громко, отчаянно рыдая, он стал умолять погибшую жену помочь ему в поисках Джесси и ее крошки. Харви не знал, как долго он там простоял, но, когда он снова поднял голову, было уже совсем темно. Его внимание привлек свет фонарика вдалеке: кто-то двигался по прибрежной тропинке, огибавшей утес, прямо к «Сивью». Луч достиг дома, через мгновение в комнатах зажегся свет, и Харви увидел, как два человека переступили порог. Он стоял неподвижно, глядя на домик на краю утеса, и наблюдал за двумя человеческими фигурами, переходившими из комнаты в комнату в поисках Джесси, а ночной ветер хлестал его по щекам, пока те вконец не онемели. Харви стоял и смотрел, и та роковая ночь разыгрывалась перед его глазами, словно в одной из книжек с картинками, которые он любил листать в детстве. В каждом окне – своя сцена. Вот Ребекка наверху, в постели, и шторм бушует у ее окна; вот драка в гостиной, выстрелы, и Ребекка склоняется над окровавленным телом матери. Вот полиция, стучащая в дверь, и некий гость, который, по словам Ребекки, действительно существовал. Кем же он был – плодом ее воображения или реальным человеком? Давным-давно эта ночь завладела его жизнью и уже никогда не отпускала его. С того места, где он стоял, Харви было видно, как в поисках Джесси и девочки полиция включала свет то в одной, то в другой комнате. Внезапно у Харви зазвонил телефон, возвращая его в настоящее. – Мистер Робертс? Это детектив-инспектор Галт. – В чем дело? Вы нашли Джесси? – Нет, но мы обнаружили в больнице Святого Дунстана в Чичестере одну женщину, с которой, как нам кажется, вам следует поговорить. Детектива-инспектора Галт было плохо слышно – телефонная связь была ужасной. – Кто она? Ей известно, где Джесси? – Нет, но она ищет свою дочь. – Не понимаю, о чем вы говорите? Свою дочь? Кто она? Извините, мне придется вам перезвонить. – Ее зовут Сесилия Бартон. Она хочет поговорить с вами о своей дочери – Ребекке. Не успела она произнести эти слова, как связь прервалась. Глава двадцать вторая