Итак. Это правда. Она могла видеть небеса. Причина для ее убийства наконец-то стала совершенно очевидной. — Да, — выдохнул Рейе. — Была. — Олимпийцы сражались с Титанами? Полагаю, так они себя называют. — Да, — ответил Аэрон. Краска сбежала с ее щек. — Титаны победили, а Олимпийцы оказались в заточении. Ну, по крайней мере, большинство из них. — Да. Ответ вырвался у обоих мужчин тишайшим шепотом. — Титаны стремятся отыскать некие предметы оружия. Царь… так я думаю… встречается с новым Капитаном Стражи. Полагаю, это его военачальник. Она говорила торопливо, будто бы опасаясь, что если остановиться, то уже не сможет начать снова. — У них есть план. Капитан отправится на землю наблюдать и выжидать, следить и красть. Я не припоминаю всего. Мои картины могут подсказать детали, которые я позабыла. После сна я всегда стараюсь забыть. Я не желаю помнить. — Картины? — воскликнул Рейес. Девушка кивнула, глаза ее затуманились воспоминаниями. — Когда мне снятся… небеса или Ад, я всегда рисую увиденное, чтобы избавиться от него. — Где сейчас твои картины? — спросил он, ударяя кулаком о стену с такой силой, что девушка отшатнулась. — Несколько в моей квартире в Нью-Мексико. Большинство в камере хранения, которую я оплатила на год вперед. Рейес отвернулся от нее и взглянул на Аэрона, угрюмо, выжидающе. Даника тоже уставилась на него. — Я все рассказала. Теперь твоя очередь. Скажи мне про мою бабушку. После всего, что она поведала ему, он задолжал ей правду. Он не пытался подсластить пилюлю. Посмотрел ей прямо в глаза. — Думаю, я убил ее. Глава 13 Рим. Величественное место, наполненное историей и богатством, насилием и удовольствиями. С любой точки этого великолепного города можно было увидеть море, безмятежное и чистейшее; небо же пело мирную мелодию угасающего света. Ни то, ни другое не успокаивало Париса. Он стоял на краю Храма Неназываемых. Выжидал. Жуткий храм — временами он мог поклясться, что слышал мученические вопли, разносимые ветром на пару с чудной мелодией прибоя. Теперь же рабочие наводнили территорию, снуя туда-сюда, расчищая и ища крохкие коридоры, чтобы заглянуть в прошлое. Некогда они поклонялись и приносили жертвы на алтари их небесных творцов, вскоре они будут это делать снова. Независимо от их желания, в этом воин был уверен. Поднятие этого храма и его собрата в Греции — только начало. По крайней мере, так Парис предполагал. Возможно, он был самым человечным — наиболее привязанным к миру смертных — из всех Повелителей Преисподней, а остальные могли посмеяться над его догадками по поводу их новых правителей, Титанов. Но Парису нравилось думать, что его близость со смертными помогала ему лучше понимать все духовные процессы. Проводя так много времени среди людей, он хорошо изучил их чувства. Жадность, зависть, стремление быть любимыми. Да, между эмоциями смертных и богов определенно имелась некая схожесть. Разве Титаны не испытывали жадного стремления вновь завладеть былым могуществом; завидовали, что Олимпийцы пожинали щедрый урожай, взращенный их тяжкими трудами; и желали обожания и преклонения, в котором им было отказано в течение тысяч лет? Их желания и потребности не принимались во внимание во время заточения, потому сейчас они будут наверстывать упущенное. Но все же подобное озарение не помогло Парису. Он не мог придумать, как бороться с ними. Они владели изумительными силами, могли переноситься с места на место посредством мысли, управлять погодой и незримо наблюдать за миром и людьми. Могли проклинать одной рукой, а другой дарить благословение. Парису достался демон, обожающий секс. Демон, который слабел без него, и был малопригоден для других игр, помимо соблазнения. Совершенно ясно, кто выиграет сражение. Однако если он ничего не предпримет, его друзья могут быть уничтожены. Ловцы, его самые ненавистные враги, могут быть возведены в ранг стражей мира и процветания. Парис гадал, расставлено ли уже домино для претворения в жизнь подобной возможности, и требуется ли легкое дуновение ветерка, чтобы оно начало падать. Однако, что он мог поделать? Отыскать ларец Пандоры, да. Тогда его и его друзей невозможно бы было отделить от их демонов. Обратное бы убило их, поскольку они слились воедино, стали неразделимы, смерть или безумие было их единственными возможностями. Он чувствовал себя ужасающе беспомощным. Испытывал первобытную, постоянную ярость. Он испытывал… опустошение. И все эти негативные эмоции были обернуты горячими языками злости. Его Сиенна мертва. Он сжег ее тело на погребальном костре, как подобает воину и развеял ее прах. Она не вернется. Кого ему винить? Ловцов? Богов? Себя? Кого карать? Кого убить в отместку? Глаз за глаз, так его учили с первого дня сотворения. Если воин не сумеет достойно расплатиться за учиненное против него преступление, враг решит, что он слабак, будет нападать снова и снова, без остановки, уверенный в победе. Что делать мужчине, если его врагом мог вполне оказаться он сам? — Готовы? — спросила Анья. Парис поднял глаза, вырванный из своих раздумий ее восклицанием. Окружающие богиню воины кивнули ей, так же горящие нетерпением, как и она. Они были скрыты тенями, запросто прячась посреди активной деятельности, развернутой в храме. Люди собирали камни и осторожно сметали водоросли. — Начали, — она провела руками вдоль своих идеально очерченных бедер и прикоснулась пальцами к бриллиантам на поясе. Встряхнула длинными, светлыми волосами. — Лучше вам, мальчики, быть хорошенько впечатленными моими силами и дружно восхвалять меня, когда я с этим покончу. Бормотание: «да, Анья» и «мы будем, Анья» раздалось среди них. Даже Повелители опасались ее. Хотя Анья утратила часть своих сил, когда предпочла Люциена вечной свободе, отдав свое самое лелеемое сокровище, чтобы быть со своим мужчиной, она по-прежнему оставалась творцом беспорядка и могла поднять бурю, просто подумав о ней. Парис насчитал пятерых Ловцов среди рабочих, на их запястьях красовались значки бесконечности. Отметины смерти с точки зрения Париса. «Обвиняй их в смерти Сиенны. Они завербовали ее, забили ей голову своей ложью. Рань их так же, как была ранена она». Его руки сжались в кулаки. — Я делаю это для своих мальчиков, — пробормотала Анья, направляясь в гущу толпы. Парис наблюдал, как замедляются их движения перед тем, как совсем прекратиться. Разговоры утихли, а затем наступила тишина. Все обернулись и уставились на величественную красавицу в слишком короткой черной юбке и прозрачном корсаже с кружевным верхом. — Извините, но кто вы такая? — наконец-то поинтересовался кто-то. Смертный, татуировки не было на его запястьях. Низенький, лысеющий, немного полноватый. Бейджик с именем висел на его шее. «Томас Хэндерсон, Всемирный Союз Мифологов» — У вас есть право доступа? — Несомненно, есть, — уголки ее чувственных губ приподнялись в ухмылке так же, как поднялись ее изящные ручки. — Иначе меня бы не было здесь, бубличек. Он растерянно выгнул брови. — Как вас зовут? Все из списка уже здесь, и я не помню, чтобы вносили кого-то еще. — Нет нужды проверять. Приближается шторм. Молния внезапно осветила небо, золотая в обрамлении розового и пурпурного. Сорвался ветер, развевая волосы Аньи в разные стороны. — Вы должны отправиться домой. Все мужчины взирали на Анью с благоговением и вожделением, которого не могли скрыть. — Моя, — проговорил Люциен, подглядывая на нее со страстью, пылающей в его разноцветных глазах. Парису пришлось на миг прикрыть веки. «И я этого хочу. Хочу называть женщину „моя“». Так Мэддокс смотрел на Эшлин, Рейес — на Данику. Но что принесет подобное чувство Рейесу? Скорее всего, печаль. Смерть ступала по пятам за этой женщиной, куда бы она ни шла, и более того Сабин верил, что она примкнула к Ловцам и собирала для них информацию о Повелителях и ларце Пандоры. Сабин хотел ее смерти, вот как, например, вчера. Он даже взял пистолет, пока Рейес спал, намереваясь всадить пулю в голову Даники и спасти Аэрона от судьбы, которую воин некогда счел хуже смерти. Люциен остановил его. Каким-то образом присутствие Даники утихомиривало Рейесову потребность в боли. С момента ее приезда он больше не прыгал с крыши крепости и не занимался другими опасными для здоровья и жизни штучками. Да, он резал себя, но стремление к смерти очевидно прошло.