– Ксенофобы будут всегда, – говорит мой отец. Он словно задыхается. Я знаю, что однажды признаю в этом начало его болезни. Мое счастливое воспоминание приправляется ноткой печали. – Были совершены ужасные вещи, – продолжает Кай. – Все мы это знаем. Но мы хотим смотреть в будущее. – Как и мы, – соглашается мой отец. – Однако есть люди, застрявшие в прошлом. И они не могут принять настоящее. Я обвожу взглядом комнату и отмечаю, какой здесь порядок. Ковер безукоризненно чистый, столик не завален хламом. На белом диване, на котором сидят родители, – ни пятнышка. Стеклянный кофейный столик между нами пуст, если не считать искусно разложенных журналов. Гостиная производит впечатление картинки из каталога мебельного магазина. Вздрогнув, я просыпаюсь. Мои воспоминания стали такими же ненатуральными, как квартира Уокера Линкольна. В дверях стоит Тау, супруг Клэр. Из изуродованных концов его вторичных рук сочится голубая кровь. Оно шатается. Клэр мгновенно подбегает к нему. – Что стряслось? Вместо ответа Тау срывает с Клэр жакет и блузку, и их более толстые, менее деликатные первичные руки жадно, вслепую ищут у нее на спине таунинский порт. Найдя его, оно проникает наконец внутрь, и Клэр, ахнув, тотчас же обмякает. Я отворачиваюсь от этой сцены интимной близости. Тау больно, и ему нужна Клэр. – Мне пора идти, – говорю я, поднимаясь на ноги. – Адам Вудс заминировал свою спину, – говорит через голосовую коробку Тау. Я останавливаюсь. – Когда я вживило ему порт, он, казалось, смирился с судьбой и был готов сотрудничать. Но как только я начало его проверять, сработало миниатюрное взрывное устройство, мгновенно его убив. Похоже, кое-кто из вас по-прежнему ненавидит нас так сильно, что предпочитает умереть, лишь бы не Перерождаться. – Сожалею, – говорю я. – А я-то как сожалею, – говорит Тау. Механический голос силится передать печаль, но мой настороженный слух улавливает в нем фальшь. * * * Таунинцам нет особого дела до истории, и теперь нас она также не интересует. И еще – они не умирают от старости. Никто не знает, сколько им лет – сто, тысяча, целая вечность? Кай туманно говорит о путешествии, которое продолжалось больше, чем вся история человечества. «На что это было похоже?» – однажды спросил я. «Не помню», – подумало оно. Подобное отношение объясняется их биологическим строением. Мозговое вещество таунинцев постоянно образуется в ядре, тогда как наружные слои периодически отбрасываются, словно змеиная кожа. Обладая жизнью, которую по всем параметрам можно считать вечной, таунинцы оказывались бы переполнены бесконечным множеством накопленных воспоминаний. Неудивительно, что они мастерски овладели искусством забывать. Воспоминания, которые таунинцы хотят сохранить, необходимо копировать в новые ткани: заново размечать, создавать, записывать. Но те воспоминания, которые они хотят оставить позади, при каждом новом цикле отбрасываются, словно оболочка куколки. И таунинцы расстаются не только с воспоминаниями. Можно взять себе целую сформировавшуюся личность, выучить ее, как роль, а затем отбросить и забыть. Таунинец смотрит на себя до перемены и после перемены как на двух совершенно обособленных существ: разные личности, разные воспоминания, разные моральные обязательства. Они лишь последовательно владеют одним и тем же телом. «И даже не одним и тем же телом», – мысленно поправило меня Кай. «В смысле?» «Приблизительно через год все до одного атомы твоего тела заменятся на другие, – подумало Кай. Это было еще тогда, когда мы только-только стали возлюбленными и на него частенько находило настроение читать нравоучительные лекции. – У нас это происходит еще быстрее». «Подобно кораблю Тесея[18], в котором со временем каждая доска была заменена на новую, так что он уже перестал быть тем же самым судном». «Вечно ты ссылаешься на прошлое», – однако аромат его мысли был скорее снисходительным, чем критическим. В ходе завоевания таунинцы вели себя крайне агрессивно, и мы отвечали им тем же. Подробности, разумеется, туманные. Таунинцы ничего не помнят, а большинство из нас помнить не хочет. По прошествии стольких лет Калифорния по-прежнему остается безлюдной. Однако затем, после того как мы капитулировали, таунинцы отбросили агрессивные слои своего сознания – наказание за совершенные ими военные преступления – и стали самыми милосердными правителями. Теперь, убежденные пацифисты, они питают отвращение к насилию и с готовностью делятся с нами своими технологиями, лечат заболевания, творят волшебные чудеса. На Земле царит мир. Средняя продолжительность жизни людей значительно увеличилась, и дела у тех, кто готов работать на таунинцев, обстоят очень неплохо. Таунинцы не испытывают чувства вины. «Теперь мы другие, – подумало Кай. – Это также и наш дом. Однако кое-кто из вас вешает на нас грехи наших прежних личностей, которых больше нет в живых. Это все равно что считать сына ответственным за прегрешения отца». «А что, если снова начнется война? – подумал я. – Что, если ксенофобы убедят остальных людей восстать против вас?» «В таком случае мы, вероятно, снова изменимся – станем жестокими и беспощадными, какими были прежде. Для нас подобные перемены – физиологическая реакция на угрозу, неподвластная нашему контролю. Однако в таком случае эти будущие личности не будут иметь к нам никакого отношения. Отец не может отвечать за поступки своего сына». Спорить с такой логикой трудно. * * * Лорен, подруга Адама Вудса, – молодая женщина с суровым лицом, которое нисколько не изменяется, когда я сообщаю ей, что, поскольку родителей Адама нет в живых, она считается его ближайшей родственницей и должна забрать тело из участка. Мы сидим друг напротив друга, нас разделяет кухонный стол. В крохотной квартире царит полумрак. Многие лампочки перегорели и так и не были заменены. – Мне вживят порт? – спрашивает Лорен. Теперь, после смерти Вудса, первоочередная задача – определить, кому из его родственников и друзей следует вживить порт (с надлежащими мерами предосторожности на предмет других заминированных спин), чтобы выяснить истинные масштабы заговора. – Пока что не знаю, – говорю я. – Все зависит от того, насколько активно, на мой взгляд, вы будете сотрудничать со следствием. Адам не общался ни с кем подозрительным? Кто казался вам ксенофобом? – Я ничего не знаю, – отвечает Лорен. – Адам был нелюдимым… Он мне ничего не рассказывал. Если хотите, можете вживить мне порт, но это будет пустой тратой времени. Обычно такие люди, как она, приходят в ужас при мысли о том, что их тело подвергнется насилию, что им вживят порт. Деланое равнодушие Лорен лишь укрепляет мою подозрительность. Словно почувствовав мой скептицизм, она меняет тактику. – Мы с Адамом иногда курили «забытье» или принимали «блеск». Лорен поворачивается и смотрит на рабочий стол. Проследив за ее взглядом, я вижу перед горой грязной посуды в мойке массу всяких приспособлений для употребления наркотиков, похожих на расставленные на сцене декорации. Из подтекающего крана капает вода, обеспечивая фоновое ритмичное сопровождение. «Забытье» и «блеск» обладают сильным галлюциногенным действием. Недвусмысленный намек: сознание Лорен переполнено ложными воспоминаниями, поэтому, даже когда к нему будет обеспечен прямой доступ через порт, положиться на ее показания будет нельзя. Максимум мы сможем ее Переродить, но нам так и не удастся узнать ничего такого, что можно будет использовать против других. Ход неплохой. Вот только ложь получилась у Лорен недостаточно убедительной. «Вы, люди, думаете, что вас определяют ваши действия, – как-то раз подумало Кай. Я помню, как мы лежали вместе в каком-то парке на траве и мне доставляло наслаждение ощущение тепла солнечных лучей, согревающих его кожу, гораздо более чувствительную, чем моя. – Но на самом деле вас определяют ваши воспоминания». «Разве это не одно и то же?» – подумал в ответ я. «Разумеется, нет. Для того чтобы извлечь воспоминание, вы должны активировать цепочку нейронных связей, и этот процесс их изменит. Ваша биология такова, что при каждом таком извлечении вы также переписываете память. Ты никогда не обнаруживал, что какая-то деталь, которую ты так живо помнишь, на самом деле сфабрикована? Что на самом деле ты сам убедил себя в том, что события, привидевшиеся во сне, произошли в действительности? Что тебе рассказали какой-то вымысел, а ты поверил, будто это правда?» «У тебя все получается таким непрочным». «Скорее обманчивым. – Аромат у этой мысли Кая получился нежным. – Ты не можешь сказать, какие воспоминания реальные, а какие ложные, однако настаиваешь на том, что они важны, и в значительной степени строишь на них свою жизнь. Опора на историю не дала вашему виду ничего хорошего». Лорен старательно не смотрит мне в глаза – вероятно, думая про Адама. Есть в ней нечто такое, что кажется мне знакомым, вроде полузабытого припева песни, которую я слышал в детстве. Мне нравится, как расслабляется ее лицо, когда она предается воспоминаниям. Я принимаю решение, что не буду вживлять ей порт. Вместо этого я достаю из сумки маску и, пристально следя за лицом Лорен, надеваю ее. Маска согревается теплом моего тела, прилипает к лицу, придает форму мышцам и коже, и я ищу в глазах Лорен признаки того, что она ее узнала, а значит, Адам и Уокер были сообщниками. Лицо Лорен снова становится напряженным и непроницаемым. – Что вы делаете? Жутковатый какой-то вид! – Так, обычная проверка, – разочарованно говорю я. – Не возражаете, если я займусь подтекающим краном? Он меня жутко раздражает. Я молча киваю и остаюсь сидеть, а Лорен встает и подходит к мойке. Еще один тупик. Неужели Вудс действительно провернул все это в одиночку? И кто такой Уокер Линкольн? Меня пугает ответ, нечетко сформировавшийся в моем сознании. Я замечаю, как что-то тяжелое стремительно приближается к моему затылку, но уже слишком поздно.