Я снова запилил – со всей скоростью и силой, на какую был способен, двигая рукой туда и обратно как можно жестче; пот залил кожу, новые боли охотно присоединились к старым, как будто тех еще было мало. Я пилил, и пилил, и пилил, роняя капли с кончика носа на нож. – Давай же, давай! – рычал сквозь стиснутые зубы. Поднял нож. О да! Мне удалось прогрызться сквозь один крошечный участочек смолы на одном малюсеньком узелочке огроменного етьского моста. – Черт тебя раздери! – сказал я ему. И запилил дальше. И еще запилил, и еще, и больше того, и пот уже затек в глаза и радостно их щипал. – Тодд! – вопил Мэнчи, и ужас его так и разбрызгивался по всей округе. Я пилил. И пилил. Результат был один: нож в какой-то момент застрял, и я раскровянил себе костяшки об опору. – ЧЕЕЕЕРТ! – Я бросил его оземь; он запрыгал по камню и улегся у девочкиных ног. – ЧЕРТ ЕГО ВСЕ ПОБЕРИ!!! Потому што деваться некуда, на этом сейчас всё и кончится. Всё – кончится. Конец нашему глупому шансу, который даже и не шанс никакой был. Лошадей нам не перегнать и чертов этот мегамост не перерезать, и нас сейчас поймают, а Бен и Киллиан уже мертвы, и нас тоже убьют, и мир на том и кончится, вот и весь сказ. Мой Шум накрыло краснотой, внезапно, безоговорочно и грубо, никогда еще в жизни такого не чувствовал, словно докрасна раскаленное тавро вдавили мне прямо в сердце, и всё, што было больно и страшно, запылало багряным и взревело от ярости на вранье и несправедливость, на то, до чего все это нечестно. И это всё сейчас свелось в одно. Я поднял взгляд на девочку, и она аж отшатнулась от той силы, што в нем была. – Ты, – прошипел я, и меня уже было не остановить. – Это все ты! Если бы ты не объявилась на этом трепаном болоте, ничего этого не случилось бы! Я бы сейчас был ДОМА! Смотрел бы за етьскими овцами, и жил в своем етьском доме, и спал бы на собственной ЕТЬСКОЙ ПОСТЕЛИ! «Етьской» я, разумеется, не сказал. Сказал по-другому. – Так ведь НЕТ! – наддал я. – Надо было объявиться ТЕБЕ и твоей ТИШИНЕ! И весь мир полетел К ЧЕРТЯМ! Я даже не заметил, што надвигаюсь на нее, пока она не отступила. Но глаз от меня не отвела. И конечно, я ничего от нее не слышал. Ни единого етьского звука. – Ты – ПУСТОЕ МЕСТО! – Я еще шагнул к ней. – НОЛЬ! Ты просто ПУСТОТА! В тебе ничего нет! Ты ПУСТАЯ, ты НОЛЬ, и мы сейчас умрем НИ ЗА ШТО! Я и кулаки так стиснул по дороге, што ногти впились в ладони. Я так злился, и Шум у меня был такой бешеный, такой красный, што мне просто надо было на нее замахнуться, ударить ее, избить, заставить ИСЧЕЗНУТЬ эту ее трепаную тишину, пока она не ПРОГЛОТИЛА МЕНЯ И ВЕСЬ ЭТОТ ЕТЬСКИЙ МИР! Я замахнулся и двинул себя со всей дури по морде. И еще раз, как раз туда, где меня достал Аарон. И в третий раз, рассадив обратно губу, над которой вчерась утром потрудился заявленный Аарон. Идиот, никчемный, етьский идиот! И еще раз добавил – достаточно, штобы сбить самого себя с ног. Я упал, приземлился на руки и сплюнул кровью на камни. Поднял глаза на нее, тяжело дыша. Ничего. Смотрит на меня, и ничего. Дальше мы оба повернулись и поглядели на тот берег. Они там уже наверняка ясно видели мост. И нас на другой стороне видели. А мы – лица всадников. И трескотню их Шума слышали, летевшую к нам по реке. Мистер Макинерни, мэров лучший конник, вел кавалькаду, сам мэр – позади, спокойный, словно на воскресную прогулку выехал. Минута. Но, скорее всего, меньше. Я попробовал встать, но оказался слишком усталый. Смертельно усталый. – Можем попробовать бежать, – сплюнул я еще немного крови. – Ну, хоть попытаться-то можно. Тут-то у нее лицо наконец изменилось. Рот распахнулся, глаза тоже; внезапно она рванула на себя сумку, запустила туда руку. – Што. Ты. Делаешь, – сказал я. Она выдернула на свет костровую коробку, оглянулась кругом, нашла приличных размеров камень. Поставила коробку наземь, замахнулась. – Нет, погоди, – вскричал я, – мы могли бы… Камень ухнул вниз, коробка треснула. Она схватила ее, разломала руками еще больше – оттуда потекло што-то жидкое, – потом кинулась к мосту, стала поливать этим узлы на веревках ближайшего шеста, а последние капли лужицей налила у подножия. Всадники неслись к мосту, неслись к мосту, неслись к мо… – Скорее! – крикнул я. Она повернулась ко мне, жестом велела отодвинуться дальше. Я отполз, схватил Мэнчи за загривок, потащил за собой. Она и сама отскочила, держа обломки коробки на вытянутой руке. Нажала кнопку. Што-то тикнуло, она подбросила коробку и прыгнула ко мне. Лошади достигли моста… Девочка приземлилась практически поверх меня, а дальше мы смотрели, как костровая коробка падает… падает… падает… в лужицу жидкости, тикая по пути… Конь мистера Макинерни уже поставил ногу на мост… Коробка упала в лужу… Тикнула еще раз… И… ВВВВУУУХХХХХ!!! Весь воздух разом высосало у меня из легких, когда огненный шар размером ГОРАЗДО больше, чем можно подумать по крошечной лужице жидкости, на мгновение выключил весь мир… БАМММММ!!! Веревки и шест разнесло в клочья, нас окатило горящими щепками и разом стерло все мысли, звуки и Шум заодно. Когда мы сумели наконец открыть глаза, мост горел так, што уже весь кренился на сторону, а конь Макинерни пятился назад и спотыкался, пытаясь умять собой подальше еще четыре или пять лошадей. Пламя ревело дикой яркой зеленью и обдавало немыслимым жаром, хуже всякого солнечного ожога, я думал, мы сейчас сами загоримся, и в это время наш конец моста оторвался и ухнул в пропасть, унося с собой и Макинерни, и его животину. Мы сидели и смотрели, как они падают в реку внизу – слишком далеко, штобы остаться в живых. С их стороны мост все еще висел и шлепал по каменному откосу, но пылал так свирепо, што еще пара секунд, и ничего от него не останется, только пепел. Мэр, и евойный сын, и все остальные – все пятились дальше от края. Девочка слезла с меня, и мы немного полежали, просто дыша, кашляя и пытаясь совладать с головокружением. Вот срань господня. – В порядке? – спросил я у Мэнчи, которого так и держал за шкирман. – Огонь, Тодд! – отозвался он. – Ага, – выкашлял я. – Большой огонь! Ты в порядке? – бросил я девочке, которая стояла на четвереньках и кашляла. – Черт, што это вообще было? Но она, конечно, не ответила. – ТОДД ХЬЮИТТ! – донеслось с той стороны ущелья. Это мэр изволил впервые в жизни обратиться ко мне персонально и орал теперь сквозь дым и жар, от которых приходилось отворачивать лицо. – Мы с тобой еще не закончили, молодой Тодд, – сообщил он, перекрывая треск пожара и рев реки внизу. – Далеко не закончили. Он был все такой же спокойный и чертовски чистый и выглядел, будто так просто не бывает, штобы он вдруг не получил, чего хочет. Я встал, вытянул руку и показал ему некий весьма выразительный жест, но он, наверное, не увидел, так как картину заволокло тучами дыма. И еще раз закашлялся, плюнул кровь. – Нам надо идти дальше, – прохрипел. – Может, они повернут назад, может, других путей через реку нет, но ждать, пока это выяснится, мы не станем. В пыли валялся нож. Стыд навалился на меня сразу весь, как еще одна, новая, боль. Все, што я ей сказал… Я поднял его и сунул обратно в ножны. Она так и сидела, опустив голову, и тихо кашляла. Я поднял ее мешок, протянул ей – бери. – Пошли, – сказал я. – Давай хоть от дыма отойдем.