* * * Закончив с осмотром спальни, переходим в другие части дома, которым я почти не уделила внимания, выехав сюда по вызову. Осматриваю аптечку в хозяйской комнате. Обычное дело. Кто и чем снимает телесный дискомфорт способно о многом поведать. Я знаю, кто страдает мигренями, психическими расстройствами, помешан на здоровье. Брэй, к примеру, не брезговала валиумом и ативаном. Я обнаружила с сотню таблеток, которые она высыпала в бутылочки от нуприна и тайленола. У нее нашлось и немного буспара. Брэй нравились седативы, она жаждала обрести утешение. Следующей мы исследуем гостевую спальню, расположенную дальше по коридору. В эту комнату я еще не заходила, и, что нисколько не удивительно, она нежилая. В ней даже мебели нет, завалена коробками, до которых у хозяйки, как видно, руки так и не дошли. — У вас нет такого чувства, будто она не собиралась тут надолго задерживаться? — Теперь у Бергер интересная манера разговаривать со мной, точно я работаю с ней в одной следовательской группе. — Обычно, когда тебя назначают на ведущую должность в полицейском управлении, предполагается, что ты там закрепишься как минимум на пару лет. Даже если новая должность для тебя не более чем ступенька в карьерной лестнице. Осматриваюсь в уборной и замечаю, что туалетной бумаги нет, нет салфеток, даже кусочка мыла. Зато в аптечке обнаружилась кое-что и вправду удивительное. — Экс-лакс, — торжественно объявляю я. — Да тут никак не меньше десятка упаковок. В дверях появляется Бергер. — Ух ты, ничего себе, — говорит она. — Похоже, у нашей тщеславной знакомой были проблемы с пищеварением. Частенько люди, страдающие волчьим аппетитом, прибегают к помощи слабительного или даже рвотных средств, чтобы освободить желудок после неумеренных трапез. Поднимаю крышку унитаза и обнаруживаю брызги рвотных масс, налипшие под ободком и внутри унитаза. Они красноватого цвета. Видимо, незадолго до смерти Брэй ела пиццу. Теперь припоминаю, что содержимое желудка было чрезвычайно скудно: следы мясного фарша и овощей. — Если человека вырвало после еды и полчаса-час спустя он умер, как вы думаете, его желудок будет пуст? — Бергер предвосхищает картину, которая уже начинает складываться у меня в голове. — На стенках желудка останутся следы пищи. — Опускаю крышку. — Желудок никогда полностью не очистить, если только не выпьешь огромное количество воды, чтобы вызвать рвоту. Как при промывании желудка или частом приеме жидкости, когда надо вымыть из организма яд. Эта комната — грязный, постыдный секрет Брэй. Она находится в дальнем конце дома, вдали от посторонних глаз; никто, кроме хозяйки, сюда не заглядывал, так что можно было не бояться разоблачения. Я порядком наслышана о расстройствах пищеварения и пагубных привычках, поэтому прекрасно знаю, что подобные люди упорно скрывают свой постыдный ритуал от посторонних глаз. И наша красавица всячески старалась, чтобы ни одна живая душа не заподозрила, что она переедает, а потом опорожняет желудок. Возможно, из-за недуга она почти не держала дома еды, а лекарственные препараты помогали устранять нервозность, неизбежно возникающую при любом насилии над организмом. — Наверное, отчасти поэтому она так торопливо спровадила гостью после того, как они перекусили, — заключает Бергер. — Брэй хотела избавиться от еды и поскорее остаться в одиночестве. — Как минимум это одна из причин, уж точно, — киваю я. — Она так торопилась побыть наедине с собой и поскорее справить естественные потребности, что все остальное, как нередко бывает в таких случаях, ушло на задний план. И вот она в уборной, а тут заявляется преступник... — И таким образом она еще более уязвима, — говорит Бергер, снимая на пленку аптечку с экс-лаксом. — Да уж, меньше всего бедняга думала о неминуемой опасности — тут бы со своими неприятностями разобраться. Ритуал, так сказать. — Она отвлеклась, голова была занята другим. — Моя спутница с камерой склоняется над унитазом и фотографирует. — В крайней степени. — Итак, ей не терпится опорожнить желудок, а тут внезапно посетитель, — воссоздает вероятный ход событий прокурор. — Она выскакивает из уборной, захлопнув за собой дверь, устремляется к парадному входу, решив, что вернулась Андерсон — ведь постучали три раза. Очень вероятно, что Брэй вышла из себя и начала с порога злобно что-то говорить, как вдруг... — Бергер отходит назад, в коридор, плотно сжав губы. — И теперь она мертва. Она многозначительно умолкает, предоставив мне дорисовать в воображении вероятный исход той встречи, пока мы направляемся в бельевую. Бергер знает, что я, как никто другой, способна вообразить себе весь ужас, который испытала жертва, открыв дверь и увидев, как в дом стрелой метнулось из темноты это адское создание, Шандонне. Задержавшись в коридоре, прокурор открывает дверцы встроенных шкафов и наконец натыкается на дверь, которая ведет в подсобные помещения. Бельевая-прачечная расположена внизу, в подвале, освещенном голыми лампочками со шнурами-выключателями, и мной овладевает недоброе предчувствие. В этой части дома я тоже впервые. И никогда еще не видела ярко-красного «ягуара», о котором столь наслышана. В этой темной, заваленной всяким барахлом дыре новенькая машина выглядит неуместно. Вот он: на капоте гордо реет символ того, до чего покойная была так жадна, — власти. Помню, с какой злостью Андерсон рявкнула, что она всегда была для Брэй «шестеркой». Сейчас я сильно сомневаюсь, что подруга хоть раз сама отвозила машину на мойку. Подвальный гараж выглядит примерно так, как, на мой взгляд, и выглядел, когда хозяйка сюда только въехала: темная пыльная коробка из цемента, словно застывшая во времени. Вряд ли Брэй что-то пыталась изменить здесь к лучшему. На стене развешаны инструменты, газонокосилка совсем проржавела от старости. К стене прислонены сменные покрышки. Стиральная машина и сушка уже не новые, и хотя я уверена, что полицейские и в них порылись, следов чужого присутствия не замечаю. Обе машины забиты бельем. Как видно, в свою последнюю стирку Брэй не потрудилась освободить ни машину, ни сушку, и все, что там оставалось — белье, джинсы, полотенца, — безнадежно смято и закисло. Носки, полотенца и спортивная одежда в стиральной машине воды так и не увидели. Вынимаю из барабана фирменную футболку «Спидо». — Она что, ходила в спортзал? — спрашиваю. — Хороший вопрос. Даже такой самовлюбленный человек, как она, должен прилагать усилия, чтобы оставаться в форме. — Бергер перебирает вещи в стиральной машине и вытаскивает из общей кучи окровавленные в промежности трусики. — В прямом смысле копаемся в грязном белье, — уныло комментирует она. — Порой чувствуешь себя непрошеным гостем в чужой спальне. Значит, судя по всему, недавно у нее были месячные. Впрочем, погоды это обстоятельство не делает. — А может, и делает, — отвечаю я. — Тут бабка надвое сказала. То, что у нее возникли проблемы с пищеварением, точно. Да и перепады настроения их и без того переменчивой дружбе с Андерсон не способствовали. — Забавно все-таки, как такой пустячок может привести к катастрофе. — Бергер оправляет белье обратно в машину. — Однажды мне довелось расследовать интересное дельце. Мужчине срочно приспичило по малой нужде. Он решает свернуть с Бликер-стрит и облегчиться в переулке. Все идет своим чередом, как вдруг мимо проезжает автомобиль и в свете фар несчастный видит прямо перед собой окровавленный труп, на который он, собственно, и отливает. У нашего незадачливого героя инфаркт. Немного погодя патрульный замечает припаркованную в неположенном месте машину, идет разыскивать хозяина и видит мертвого латиноамериканца с множественными колото-резаными ранами. А рядом лежит бездыханный труп пожилого белого с выпавшим из расстегнутой ширинки членом. — Рассказчица подходит к раковине, полощет руки и стряхивает их. — Такой вот расклад. Ну и пришлось же голову поломать, пока разобрались, что к чему. Глава 27 Осмотр дома Брэй мы закончили уже в половине десятого, и хоть я устала, даже мысль о сне казалась бредом. Я на взводе. Мозг пылает, как огромный ночной город. Надеюсь, никогда не придется признать, что сотрудничество Бергер пошло мне на пользу. Профессионалка, ничего не упустит. И очень многое держит при себе. Рядом с ней ты постоянно заинтригована, гадаешь, что же будет дальше. Я вкусила запретный плод, выйдя за границы своей непосредственной компетенции, и мне он пришелся по вкусу. Хорошо размять разленившуюся мускулатуру: Бергер не блюдет свято личную территорию, и в то же время с ней безопасно. Может быть, я пытаюсь снискать ее уважение, ведь сейчас позиции мои слабы, а прежде у нее не было возможности так тесно меня наблюдать. Моя спутница возвращает ключ от дома Эрику Брэю, которому, похоже, ничто уже не интересно; вопросов он не задает и, как видно, только и ждет возможности скорее отсюда уехать. — Как настроение? — спрашивает меня Бергер, когда мы тоже отъезжаем от дома. — Пока держитесь? — Держусь, — подтверждаю я. Она включает верхний свет в салоне и бросает взгляд на пришлепнутый к «торпеде» листок блокнота. Набирает номер на мобильнике, включив громкую связь. Слышится ее собственный голос, приветственная запись, и она набирает код, чтобы проверить, сколько за время нашего отсутствия поступило сообщений. Восемь. Теперь Бергер поднимает трубку, так что содержания записей я не слышу. Странно. Она что, по какой-то причине хотела, чтобы я знала количество звонков? Следующие несколько минут мы едем по моему кварталу молча: она — прижав трубку к уху, я — погрузившись в свои мысли. Спутница быстро переключается с сообщения на сообщение. Я тоже волынку тянуть не люблю: если запись длинная, я ее просто прерываю. Готова поспорить, эта привычка не чужда и моей новой знакомой. Едем по Салгрейв-роуд через самое сердце Виндзор-фармс, минуя Виргиния-хаус и Эйджкрофт-холл, особняки эпохи Тюдоров. В стародавние времена, когда эта часть города представляла собой одно большое поместье, состоятельная верхушка Ричмонда переправила нынешние памятники архитектуры в город из самой Англии, разобрав их по камню и загрузив в судовые контейнеры. Приближаемся к сторожевому посту Локгрина, где я обретаюсь. Из будки выходит Рита, и по ее доброжелательной улыбке я делаю вывод, что она уже встречалась и с этим джипом, и с его водителем. — Здравствуйте, — говорит ей Бергер. — Привезла вам доктора Скарпетта. Светящееся лицо Риты склоняется к открытому окну. Она рада меня видеть. — С возвращением. — В ее интонации угадывается облегчение. — Надеюсь, теперь вы к нам окончательно? Не дело здесь без вас. Тишина, будто все вымерло. — Вернусь утром. — Какая-то на меня нашла неуверенность, граничащая чуть ли не со страхом. Я слышу собственные слова: — С Рождеством тебя, Рита. Похоже, сегодня у всех ночная вахта. — Никуда не денешься: работа. Отъезжаю с нелегким сердцем. Это первое Рождество, когда я не сделала хоть маленький подарочек охране. Обычно или хлеб пеку, или еду посылаю тому страдальцу, кому выпало в рождественскую ночь ютиться в тесной будке вместо того, чтобы праздновать дома с семьей. Я примолкла. Бергер чувствует, что со мной неладно. — Поделитесь переживаниями. Это очень важно, — тихо говорит она. — Да, тяжело поступиться жизненными принципами. — Едем по улице в сторону реки. — Как же я вас понимаю. — Из-за убийства каждый думает только о себе, — говорю я. — Кроме шуток. — Становится невыносимо больно, и ты злишься на весь свет, — продолжаю я. — Как конченый эгоист. Я делала статистический анализ по нашей базе данных, потребовалось выудить информацию на одну женщину, над которой надругались, а потом убили. Щелкнула по трем сноскам с ее фамилией и обнаружила остальных членов ее семьи: брат умер от передозировки через несколько лет после ее гибели, потом несколькими годами позже отец покончил с собой, а мать погибла в автокатастрофе. Мы в институте серьезно взялись за этот вопрос: выясняем, что происходит с теми, кто пережил смерть близкого человека. Люди разводятся. Становятся наркоманами. Попадают в психиатрические клиники. Теряют работу. Переезжают. — Жестокость и насилие — та же цепная реакция, — соглашается Бергер. — Хотите знать, каково мне? Так я скажу: устала быть эгоисткой. Сочельник на дворе, а я ни о ком не позаботилась. Даже про Риту забыла. Уже за полночь, а она все здесь, работает. В несколько смен. Потому что детей кормить надо. Черт, как мне все опостылело. Шандонне уже стольким людям вред причинил. И тем ведь дело не закончится. У нас два из ряда вон выходящих убийства, оба несомненно связаны. Пытки. Иностранные подданные. Оружие и наркотики. В обоих случаях исчезло постельное белье. — Перевожу взгляд на Бергер. — Когда же мы вздохнем спокойно? Она сворачивает на подъездную дорожку к моему дому — даже не пытается скрыть, что прекрасно осведомлена, где я живу. — Посмотрим правде в глаза: не скоро. Как и дом Брэй, мой коттедж утонул в полном мраке: кто-то «любезно» выключил весь свет, в том числе и уличные фонари. Я специально не направляла освещение в стороны, дабы собственность моя не походила на бейсбольную площадку и соседи не слишком переживали. Прожекторы у меня аккуратно спрятаны среди листвы, уставились в землю либо ненавязчиво подвешены под скатами крыши. Боязно заходить в неприветливый дом. Страшно увидеть, что стало с моим гнездышком после визита Шандонне и работы полицейских, во что превратилось мое личное пространство. Совсем не хочется выбираться из машины. Смотрю в окно, а на душе кошки скребут. Обидно до слез. — Как настроение? — спрашивает Бергер, выглядывая из окна на особняк. — Настроение? — горестно вторю я. — Вот уж воистину: «Piu si prende e peggio si mangia». — Вылезаю из машины, яростно хлопнув за собой дверцей. В вольном переводе эта итальянская пословица гласит: «Чем больше платишь, тем хуже ешь». Предполагается, что сельчане-итальянцы живут тихо и мирно. Не создают себе лишних сложностей. Готовят из свежих продуктов, и никто не вскакивает из-за стола оттого, что нужно срочно куда-нибудь мчаться. Не принято переживать из-за пустяков. Соседи считают мой крепкий надежный дом чуть ли не крепостью, оснащенной всеми известными роду человеческому средствами защиты. А по-моему, то, что я построила, — некая casa colonica[24], старомодный и изящный жилой фермерский дом из кремово-серого камня самых разных оттенков, с коричневыми ставнями, навевающий добрые упоительные мысли моего народа. Жаль, конечно, что в свое время я покрыла крышу шифером — мне куда больше по душе рельефная терракотовая черепица, но не хотелось водружать красный драконий гребень на древний рустикальный камень. Раз уж не удалось подыскать достаточно старых материалов, хотя бы подобрала те, которые гармонируют с землей. Я потрясена до глубины души, до основания. Бесхитростная прелесть и безопасность моей жизни осквернены. Меня трясет. Глаза застилает пелена слез, я поднимаюсь на крыльцо и стою под выкрученным Шандонне светильником. Прохладный воздух жалит, луну поглотили облака. Такое чувство, что вот-вот снова пойдет снег. Смахнув слезы, несколько раз вдыхаю прохладный воздух, чтобы успокоиться и разогнать сдавившее грудь волнение. Хорошо, хотя бы Бергер смилостивилась и предоставила мне возможность побыть какое-то время наедине с собой. Я вставляю ключ в замок с мощным засовом и захожу в холодную мрачную прихожую. Набираю код, отключающий сигнализацию, и тут волосы на загривке зашевелились: до меня вдруг дошло. Нет, не может быть. Бред какой-то... В дом неслышно заходит моя гостья. Осматривается: стены с лепниной, сводчатый потолок. Картины висят вкривь и вкось. Богатые персидские ковры сбиты и запачканы. Никто не потрудился вернуть все на свои места, будто мне в пику. Порошок для дактилоскопии, комки грязи с подошв чужих ботинок... Однако не поэтому я переменилась в лице, да так, что даже Бергер навострила ушки. — Что стряслось? — Ее руки застыли на обшлагах пальто, которое она начала снимать. — Мне нужно кое-куда звякнуть, — говорю в ответ. Я не стала рассказывать Бергер, что случилось. Не хочу озвучивать свои страхи. И не стала распространяться о том, что, выйдя из дома, чтобы переговорить по сотовому телефону без свидетелей, я позвонила Марино и попросила его срочно приехать. — Все в порядке? — спрашивает спутница, когда я вернулась и захлопнула за собой входную дверь. Не отвечаю. Да какое там в порядке! — С чего начнем? — напоминаю ей, что мы сюда приехали по делу. Она хочет, чтобы я в точности воспроизвела события той ночи, когда меня пытался убить Шандонне, и мы переходим в большую комнату. Начинаю с белой секционной софы с чехлом из белого хлопка, которая стоит возле камина. Вечером в прошлую пятницу я здесь сидела, перебирала счета, звук у телевизора убавила. Временами передавали экстренные выпуски «Новостей», в которых зрителям сообщали о серийном убийце, называвшем себя Le Loup-garou, и просили соблюдать осторожность. Дальше говорилось о его предполагаемом генетическом нарушении, врожденном уродстве; насколько я помню, в тот вечер казалось даже нелепым, что каждый серьезный ведущий нашего местного канала рассказывает о некоем человеке предположительно шести футов ростом со странными зубами и длинными, по-детски тонкими волосами по всему телу. Зрителям советовали без особой надобности не впускать к себе посторонних. — Где-то в одиннадцать, — повествую дальше, — я переключилась на Эн-би-си посмотреть последние известия, и почти сразу же сработала сигнализация. Судя по дисплею на клавиатуре, произошло нарушение периметра в зоне гаража. Я позвонила в службу охраны и попросила на всякий случай выслать полицейских, поскольку не имела представления, с чего вдруг эта штуковина раззвонилась.