— Да проклянёт Господь мою душу, я невиновен в этом преступлении! — Так будь же ты проклят! — выкрикнул рыцарь. С этими словами Карруж приставил острие кинжала к горлу сквайра и, придерживая свободной рукой шлем противника, с силой вонзил тонкий клинок в обнажённую белую плоть, загнав клинок в глотку противника по самую рукоять. Тело сквайра забилось в конвульсиях, кровь хлынула из разверстой раны. Ле Гри часто заморгал и издал булькающий звук, пытаясь сделать последний судорожный вздох. Его тело ещё раз дёрнулось под рыцарем и обмякло, замерев навсегда. Карруж сидел на противнике ещё минуту или две, пока окончательно не убедился, что Ле Гри мёртв. Затем, он медленно поднялся, оставив кинжал торчать в безжизненном теле, распростёртом на пропитанном кровью песке. Ослабленный схваткой и кровопотерей, Карруж приподнял забрало и развернулся лицом к своей супруге. Маргарита одной рукой по–прежнему мёртвой хваткой сжимала перила, другой вытирала слёзы. На глазах у безмолвствующей толпы они обменялись долгими пристальными взглядами, которые словно напитали их новой живительной силой. Развернувшись к королевской трибуне, Карруж поклонился государю. Затем, кивнув головой на все четыре стороны, поблагодарил собравшихся зрителей, которые ещё так толком и не пришли в себя после развернувшейся у них на глазах кровавой драмы. — Ai–je fait mon devoir? (Я выполнил свой долг?) — вопрошал рыцарь охрипшим от слабости и жажды голосом. — Oui! Oui! — как один завторили ему десятки тысяч голосов, молчавших под страхом смертной казни с самого начала поединка. Рёв ликующей толпы разорвал воздух над ристалищем, прорвавшись за монастырские стены, где доселе царила гробовая тишина. Обитатели парижских улиц близ Сен–Мартена, услышав громкие крики, на мгновение оторвались от своих дел и, возможно, догадались, что знаменитая дуэль завершилась, но всё ещё не знали имя победителя. Пока оглушительные крики толпы эхом разносились по полю, отражаясь от монастырских стен, стража распахнула ворота справа, и Жан де Карруж, пошатываясь, покинул ристалище. У ворот его встретил слуга, который быстро отстегнул набедренные латы и перевязал рану рыцаря чистым отрезом ткани. Затем рыцарь проследовал к королевской трибуне. Прежде чем он обнимет свою супругу, празднуя их общий триумф, ему придётся засвидетельствовать своё почтение государю, который всё ещё исполнял здесь роль верховного судьи. Толпа вновь затихла, когда победитель заковылял по полю, направляясь к королевской трибуне. Король, его дяди и придворные с изумлением смотрели на потрёпанного рыцаря–триумфатора, что стоял сейчас перед ними в пыльных окровавленных доспехах. Тяжёлая и такая неожиданная победа рыцаря над более сильным и здоровым сквайром представлялась «не иначе как чудо». Жан де Карруж упал на колени перед государем, но «король велел ему подняться, вручил кошель с тысячей франков и сделал его членом своей палаты с пожизненным ежегодным пенсионом в двести франков». Затем король приказал своему личному лекарю сопроводить рыцаря до дома и осмотреть его рану. С трудом поднявшись на ноги, рыцарь поблагодарил короля за столь щедрые дары и вновь поклонился. Медленно попятившись, он отошёл от королевской ложи и довольно бодро, хоть всё ещё и прихрамывая, пересёк поле, чтобы встретиться с супругой. Стражники уже освободили Маргариту, и она ждала у подножия эшафота, «там рыцарь встретил свою супругу, и они обнялись». Пара сплелась в жарких объятиях на глазах у изумлённой толпы, он в грязных окровавленных доспехах, она — в длинном чёрном платье. В последний раз они обнялись и поцеловались незадолго до поединка. Теперь, после дуэли, их воссоединение, должно быть, воспринималось совсем иначе. Бог услышал их молитвы. Долгое испытание закончилось, теперь они свободны. После того как Жан и Маргарита воссоединились с ликующей толпой друзей и родственников, собравшихся на краю поля, чета триумфаторов «направилась в собор Нотр–Дам, чтобы сделать щедрые пожертвования, прежде чем вернуться в свой дом» в Париже. Как и во время прибытия на поле битвы, пару сопровождала торжественная процессия, но в этот раз все ликовали: родственники, друзья и сопровождавшая их многочисленная челядь. Этикет требовал, чтобы победитель покинул поле «на коне и в доспехах», демонстрируя оружие, которым сразил врага. Поэтому, когда Жан де Карруж с триумфом выехал из Сен–Мартена верхом на коне, то торжественно вздымал над головой меч и всё ещё окровавленный кинжал, которым он перерезал глотку Жаку Ле Гри. Покинув монастырь, процессия свернула на улицу Сен–Мартен, проехав около мили в направлении острова Сите. Всю дорогу пара проследовала под цокот лошадиных копыт о мостовые, под восхищёнными взглядами толп горожан, возвращавшихся с ристалища Сен–Мартен. Зеваки, пропустившие поединок, выбегали из своих домов, чтобы воочию поглазеть на победителей. Битва закончилась, но представление продолжалось. Нотр–Дам располагался в противоположном от Дворца правосудия (том самом, где летом проходили допросы и дознания) конце острова. Собор был отстроен столетием раньше, в 1285 году, и когда Жан и Маргарита пришли туда, чтобы отблагодарить Господа за успешное избавление, две высоченные соборные башни уже возвышались над огромной площадью, на которой проповедовали монахи, торговали купцы, искали клиентов проститутки, просили милостыню нищие, где четвертовали изменников и жгли еретиков. Именно там в период царствование Карла V якобы состоялась легендарная дуэль между человеком и собакой. Именно там уже в сгущающихся сумерках в день памяти священномученика Фомы (Томаса Бекета) рыцарь и его супруга, пережившие тяжелейшее испытание, пройдя через площадь, оказались перед высокими бронзовыми дверями собора и прошли внутрь, чтобы вознести благодарственные молитвы. Перед высоким алтарём в священном сумраке огромного святилища, среди свечей и облаков курящихся благовоний они усердно молились, благодаря Господа за дарованную им победу. Говорят, после молитвы в Нотр–Даме рыцарь пожертвовал собору часть своих трофеев. Победитель судебного поединка обычно получал доспехи поверженного противника, и один из летописцев сообщает, что Жан де Карруж возложил на алтарь все окровавленные доспехи убитого им соперника. Сим пожертвованием рыцарь признавал долг перед Господом и возносил ему своё благодарение. А что же стало с убитым сквайром? Когда Жан и Маргарита покинули ристалище Сен–Мартен и триумфально прошествовали на молебен в Нотр–Дам, труп Жака Ле Гри должен был отправиться совсем по иному адресу. Пока родные и близкие четы триумфаторов с восторгом праздновали их победу, у родственников и друзей сквайра не было ни малейшего повода для празднеств, отныне им предстояло разделить позор, которым заклеймило себя бренное тело их убитого родственника. После смерти сквайра его труп «следовало вздёрнуть на виселице в соответствии с правилами дуэли». Освобождённое от доспехов тело Ле Гри первым делом вынесли с поля боя вперёд ногами, а затем «доставили к парижскому палачу». Палач бросил окровавленный труп на запряжённые лошадьми сани или розвальни и провёз его по улицам, по уже привычному маршруту, через ворота Сен–Дени и дальше, за городские стены, к Монфокону. Если бы исход поединка был иным, грозному парижскому палачу (по–французски «бурро») со скрытым под чёрным клобуком лицом, в дополнение ко всему, пришлось бы повозиться с телом ещё живой Маргариты: привязать её к столбу, обложить вязанками дров, старательно собранных монахами, и предать бедняжку огню. А сейчас эта мощная зловещая фигура появилась на поле, чтобы забрать и уволочь на виселицу труп преступника, заклейменного презрением и позором доказанной вины. В 1380‑ых Монфокон, настоящий город мертвецов, всё ещё располагался в полумиле к северу от Парижа. Это печально известное место было последним пристанищем убийц, воров и прочих опасных преступников, осуждённых за свои деяния. По сути, это был невысокий холм, увенчанный огромной двенадцатиметровой каменной виселицей с тяжёлыми деревянными перекладинами, на которых можно было повесить одновременно шестьдесят, а то и восемьдесят человек. Здесь приговорённых преступников заставляли подниматься по лестнице и вздёргивали, накинув на шею верёвочную петлю. Останки всех обезглавленных, четвертованных и прочих казнённых в городе развешивали на цепях. Тела убитых в судебном поединке тоже находили здесь последний приют, «среди развешанных гроздьями скелетов, что печально покачивались под скорбную музыку играющего цепями ветра». Печально известный холм был пристанищем крыс, ворон, сорок и прочих падальщиков — любителей полакомиться мертвечинкой, которую они находили здесь в изобилии, привлечённые зловонием смерти, что заставляло любого человека держаться от этого места подальше и брезгливо прятать лицо, когда ветер доносил до города трупный смрад с расположенного за полмили Монфокона. МОНФОКОН Тела убитых в судебных дуэлях выволакивали за стены Парижа и вывешивали на огромной каменной виселице, она хорошо видна здесь за сжигаемыми еретиками. МС. фр. 6465, фол. 236. Французская национальная библиотека. Тела казнённых преступников должны были болтаться на виселице до тех пор, пока их плоть не обгложут падальщики, а кости не выбелят солнце и ветер. Высокая каменная стена с запирающимися железными воротами не позволяла друзьям или родственникам забрать тела, а врачам выкрасть трупы для анатомических опытов. Но ввиду большого количества претендентов, «желающих» повисеть на Монфоконе, трупы здесь надолго не задерживались, поэтому тела просто бросали в яму под виселицей, без всяких обрядов и церемоний, предшествующих христианскому погребению, здесь казнённых преступников ждало лишь ледяное забвение в общей безымянной могиле. Жан Фруассар, один из летописцев тех времён, составивший по дуэли подробный отчёт, нисколько не сожалеет о горестной и позорной судьбе сквайра, закончившейся на Монфоконе, считая виселицу и общую могилу достойными «наградами» за преступление. Фруассар рисует сквайра «человеком скромного происхождения, что вознёсся по милости Фортуны, как и многие ему подобные. Но стоит таким взлететь, считая, что весь мир лежит у их ног, как Фортуна швыряет их обратно в грязь, и они падают ещё ниже, чем были до этого». По мнению Фруассара, грязь, в которую госпожа Фортуна швыряет сквайра, это эквивалент земли, на которую сражённый Ле Гри был повержен мстительным рыцарем во время поединка, а также олицетворяет пол, на который Жак бросил беззащитную даму, прежде чем грязно над ней надругаться. Таким образом, падение сквайра воплощает собой справедливость, как с поэтической, так и с обывательской точки зрения. Летописец намекает, что, де, одна госпожа наказала сквайра за ужасное преступление против другой. Хоть Фортуна и слепо правит миром, но под её колесо неотвратимо попадают как грешники, так и праведники, порой возгордившиеся снова становятся смиренными, в этом великом порядке вещей и состоит суровая правда жизни. 10 КРЕСТОВЫЙ ПОХОД И МОНАСТЫРЬ Установленный Жану де Карружу пенсион и назначение его королевским камергером были не единственными достижениями рыцаря после победы над Жаком Ле Гри. Спустя два месяца после дуэли парижский Парламент присудил рыцарю дополнительную выплату в размере шести тысяч ливров золотом. Согласно арре от 9 февраля 1387 года, эта сумма должна была компенсировать «расходы и ущерб», понесённые сквайром в ходе судебного разбирательства. Шесть тысяч ливров, выплаченных из имущества убитого сквайра, значительно увеличили боевые трофеи рыцаря. Но даже убив врага, отстояв свою честь, избавив супругу от сожжения, получив королевские подарки и всеобщее признание вкупе со щедрой наградой за понесённые потери, рыцарь не был полностью удовлетворён. После смерти Ле Гри бо́льшая часть его земель перешла во владения графа Алансонского, в том числе и Ану–Ле–Фокон, поместье, проданное графу отцом Маргариты в 1377--м, а в 1378--м подаренное Ле Гри. Тогда, спустя пару лет женившись на Маргарите, Жан де Карруж, понял, что Ану–Ле–Фокон ускользнуло от него в лапы соперника, и начал судебный процесс по его возвращению. Но граф Пьер получил королевское одобрение на свой подарок, аннулировав требование вассала. Теперь же, расправившись с соперником на дуэли, Жан де Карруж вновь намеревался вернуть этот злополучный клочок земли, считая, что иначе его месть будет несовершенной. Карруж даже пытался использовать часть присуждённой ему компенсации в шесть тысяч ливров, чтобы выкупить злополучное поместье. Новая тяжба за Ану–Ле–Фокон продлилась почти два года. Но в итоге процесс завершился с тем же результатом, что и предыдущий: Карружу было отказано в его просьбе на основании вполне законных притязаний графа Пьера на означенные земли. 14 января 1389‑го парижский Парламент постановил, что Ану–Ле–Фокон по праву принадлежит графу Алансонскому, навсегда отбив у рыцаря охоту к подобным спорам. Спустя годы это поместье перейдёт во владение внебрачного сына графа Пьера. В своё время это поместье стало яблоком раздора между Жаном де Карружем и Жаком Ле Гри. Чувствовал ли рыцарь, получив такой укорот, что его месть удалась не до конца? И что значило Ану–Ле–Фокон для Маргариты? Она пострадала от действий Жака Ле Гри гораздо больше, чем её супруг. Пережив ужасное надругательство, унизительный процесс, стресс во время дуэли, была ли она заинтересована в возвращении поместья, когда одно его название воскрешало в её памяти те жуткие воспоминания, о которых она пыталась забыть всю оставшуюся жизнь? В течение нескольких месяцев после дуэли Маргарита, возможно, была рада отвлечься от всех этих травмирующих воспоминаний и сеньориальных претензий на земли и богатства, посвятив себя заботам о сыне, родившемся незадолго до поединка. Мальчик был назван Робером в честь отца Маргариты Робера де Тибувиля и был её первенцем, по крайней мере, первым ребёнком, упомянутым в летописях. Двое его братьев родились несколькими годами позже. По мере взросления в Нормандии Роберу, должно быть, приходилось жить с клеймом довольно сомнительной славы своих предков. Его дед дважды предавал французского короля и едва не лишился головы за государственную измену, а родной отец дрался на знаменитой дуэли с соперником, обвиняемым в изнасиловании его матери. И, несмотря на расхожее мнение тех времён о невозможности зачатия в результате изнасилования, ходили слухи, что Робер, родившийся после долгих бесплодных лет брака своих родителей, был на самом деле побочным сыном Жака Ле Гри. Тем не менее, как первенец Жана и Маргариты, Робер должен был унаследовать львиную долю состояния своих родителей. Хоть Жан де Карруж и проиграл тяжбу за Ану–Ле–Фокон, его победа на ристалище принесла ему заслуженное признание и награды, столь долго ускользающие от него при графском дворе в Аржантане, ведь теперь все его амбиции были перенесены в высшие сферы, к королевскому двору в Париже. Спустя несколько лет после дуэли Жан становится одним из королевских рыцарей. 23 ноября 1390 года король Карл пожаловал Карружу четыреста франков золотом, как одному из кавалеров ордена Почётного Легиона. Куда уж до этого какому–то Жаку Ле Гри, который был всего лишь королевским сквайром? Устранив соперника на дуэли, Карруж словно занял его место при королевском дворе. Вступив в круг приближённых к королевской особе, Жан стал получать важные поручения. В 1391--м он отправился в Восточную Европу, чтобы собрать там ценные сведения о вторжении османов. Не так давно Великий султан вторгся в Венгрию, и над всем христианским миром вновь нависла угроза исламизации. Разведывательная миссия в Турции и Греции «была поручена Бусико–старшему, маршалу Франции, и сиру Жану де Карружу». Тот факт, что имя Карружа упоминается наравне с маршалом Бусико, свидетельствует о том почёте и уважении, которым рыцарь пользовался теперь при французском королевском дворе. Прежде чем вернуться в Восточную Европу пятью годами позднее, с очередным Крестовым походом, призванным остановить Османскую угрозу, рыцарь помог предотвратить другую опасность, гораздо ближе к собственному дому. В 1392‑м Франция была охвачена смутой, когда Пьер де Краон, опальный дворянин, отлучённый от королевского двора годом ранее, попытался убить Оливье де Клиссона, коннетабля Франции, которого считал виновником своего изгнания. Однажды ночью Краон с отрядом всадников подкараулил Клиссона на тёмных улицах Парижа и, нанеся ему предательский удар мечом по голове, бросил беднягу умирать. Но Клиссон прожил ещё некоторое время, успев обличить своего убийцу. Когда Краон бежал под защиту герцога Бретонского, наотрез отказавшегося его выдавать, король Карл срочно собрал армию и отправился в поход, чтобы приструнить мятежного герцога и наказать преступника. Именно по этой причине Жан де Карруж, новоиспечённый кавалер ордена Почётного Легиона, летом 1392 года сопровождал короля в Бретань в окружении собственной свиты из десяти человек. Король Карл, которому уже исполнилось двадцать три года, не так давно избавился от назойливой опеки своих дядей и объявил себя самодержавным правителем Франции. Однако затеянный юным королём поход ждала довольно неожиданная развязка. 8 августа армия короля пересекала густой лес близ Ле–Мана. Стояла жаркая и сухая погода. Неожиданно на дорогу из чащи выбежал незнакомец с непокрытой головой. — Государь, остановитесь! Вернитесь назад, вас предали! — завопил он, ухватив королевского коня за уздечку. Решив, что это явно сумасшедший, слуги принялись его избивать, и едва незнакомец выпустил поводья, процессия тут же проследовала дальше. Было около полудня, когда, миновав чащу, они выехали на песчаную равнину под палящее солнце. Знатные господа скакали порознь, каждый со своим отрядом, король ехал несколько поодаль от армии, подальше от поднимаемой пыли, а его дяди, герцоги Беррийский и Бургундский, примерно на сотню метров левее. Как сообщает летописец, «песок под ногами раскалился, лошади изнывали от жары». Король был одет не по погоде, на нём была «чёрная бархатная куртка, в которой было ещё жарче, и простая алая шляпа». За королём следовал паж в отполированном стальном шлеме, а за ним другой паж, который нёс копьё с широким стальным наконечником. В какой–то момент второй паж случайно выронил копье, которое при падении задело шлем первого, ехавшего впереди. «Громкий звон стали о сталь раздался буквально над ухом у короля, столь резкий, что государь вздрогнул. Его разум, ещё не отошедший от сцены, устроенной в лесу не то безумцем, не то провидцем, внезапно помутился, он вообразил, что окружён несметными вражескими полчищами, жаждущими его погубить. От такого наваждения и без того ослабленный разум государя окончательно расстроился, приведя его в буйство. Он пришпорил коня, затем резко развернулся и, обнажив меч, бросился на пажей, абсолютно никого не узнавая. Королю казалось, будто его окружили враги, и он размахивал мечом, готовый поразить любого, кто встанет у него на пути. — В атаку! Смерть предателям! — завопил он. Испуганные пажи, пришпорив коней, бросились врассыпную, уворачиваясь от королевского клинка. В последовавшей за этим сумятице обезумевший король успел насмерть зарубить мечом нескольких человек из своей свиты. Затем, заметив своего брата Людовика Валуа, во весь опор поскакал на него. Перепуганный Людовик, пришпорив коня, бросился наутёк. Герцоги Бургундский и Беррийский, обернувшись на крики, увидели, что король преследует собственного брата, размахивая мечом. — Эй! Беда, король обезумел! За ним, Бога ради! Поймайте его! — завопил герцог Бургундский. Услышав тревожный окрик герцога, многие рыцари и сквайры бросились в погоню за Карлом. Жан де Карруж, находившей в то время в свите короля, вполне мог примкнуть к преследователям. И вскоре длинный неровный строй всадников во главе с перепуганным братом короля и преследующим его безумным государем уже неслись во весь опор под палящим солнцем, взрывая песок и вздымая клубы пыли. В конце концов Людовику удалось оторваться от короля, и воины, догнав Карла, окружили его. Они взяли его в кольцо, и пока тот размахивал мечом, отбиваясь от воображаемых врагов, ловко парировали удары, стараясь не причинить вреда государю, но максимально его вымотать. Наконец, обессилевший король беспомощно опустился в седло. Один рыцарь осторожно приблизился к Карлу и схватил его. Остальные, обезоружив короля, аккуратно сняли его с седла и опустили на землю. «Его глаза странно закатились», он ничего не говорил и не узнавал ни дядей, ни собственного брата. Короля уложили на носилки и отправили в Ле–Ман, а военный поход был немедленно отменён. Это был первый публичный приступ безумия, которое продолжало мучить несчастного государя до самого конца его довольно продолжительного правления. В течение последующих тридцати лет, до самой смерти в 1422 году, Карл метался между периодами просветления, когда его сознание прояснялось, и изнуряющими приступами безумия. Слишком чувствительный к яркому свету и громким звукам, порой он воображал, что сделан из стекла и того и гляди разобьётся. Карл, едва освободившийся от опеки дядей, провозгласивший себя самодержавным правителем Франции, теперь не мог толком контролировать даже самого себя, не говоря уже о целом государстве. Вся власть перешла в руки его дядей и брата Людовика Валуа, едва не павшего от королевского меча. Не прошло и года, как над жизнью Карла вновь нависла угроза, когда он в компании пяти придворных ввалился в бальный зал в костюмах дикарей, сделанных из льна и просмоленной пакли, бряцая бутафорскими кандалами. Придворные, друзья Карла, решили, что эта выходка развеет меланхолию государя и отвлечёт его от тягостных мыслей. Один из перепуганных гостей, желая узнать, кто скрывается за этим маскарадом, поднёс свечу слишком близко, и костюмы вспыхнули словно факелы. Дворяне сгорели заживо, за исключением одного, успевшего прыгнуть в ближайший бассейн с водой, и самого Карла, который отошёл в сторону, желая попугать придворных дам, и спасся лишь благодаря находчивости герцогини Беррийской, накрывшей его своими юбками, в то время как прочие шутники корчились на полу, поджариваясь заживо. Адская вечеринка, получившая название «Бал объятых пламенем», окончательно подкосила душевное здоровье государя, лишь усугубив его безумие. В то время Франция и Англия активно вели переговоры по инициативе довольно необычного посла Робера Отшельника, нормандского сквайра, которому было видение во время шторма на обратном пути из Палестины. Этот посол посетил оба королевских двора, увещевая государей, будто Господь желает, чтобы они положили конец многолетним распрям и предотвратили намечающийся раскол церкви. Франция и Англия также сближались перед лицом растущей османской угрозы, а в 1396 году скрепили двадцативосьмилетний мир браком между королём Ричардом II и дочерью Карла Изабеллой. Союз был неравным, Ричарду на тот момент было двадцать девять лет, а Изабелле едва исполнилось шесть. Их брак так и не будет консумирован, потому что спустя всего три года Ричарда свергнут. Но на момент обручения, в марте 1396‑го, королевства объединись в едином Крестовом походе во имя спасения Христианского мира от турок. НИКОПОЛЬ