В обмен на помощь в изучении английского он отдавал ей неисправные тюбики с губной помадой и наполовину использованные баночки рассыпчатой пудры, а еще раскрошившиеся румяна и искривленные кисточки для туши, вместе с советами и подсказками, как их лучше всего использовать. Теперь же, когда она села за стол и пододвинула стул ближе, у него на ладони лежали два тюбика губной помады. – Благодарю вас! – воскликнула она. – Мне даже не нужно смотреть – я знаю, что тут же влюблюсь в них. Вы всегда выбираете только правильные оттенки. Его темные глаза засветились. – Всегда приятно работать с таким безупречным полотном. С тобой и мисс Дюбо. Не нужно прикрывать никаких изъянов. Хорошо, что не все такие, иначе я остался бы без работы! Он улыбнулся собственной шутке, перебирая баночки с румянами в ящике. – Как продвигается твой французский? – Très bien! – ответила Ева, стараясь держать лицо неподвижным. – Может, когда-нибудь ты разрешишь мне обучить тебя моему языку? Он положил палец ей на подбородок, чтобы придвинуть Еву чуть ближе, а затем погрузил кисточку в темную баночку. – Может быть, – с сомнением протянула она. – Думаете, французского и английского будет недостаточно? Их глаза на мгновенье встретились перед тем, как мистер Данек наклонился, чтобы накрасить ей ресницы. – Мир очень велик, Ева. Хотя прямо сейчас в Германии некоторые пытаются сделать его меньше, поглощая страны, как голодные львы. Он отстранился, чтобы полюбоваться результатом своей работы, и встретил ее смущенный взгляд. – Старайся читать газеты, Ева, и быть в курсе дел. Так делают самые образованные женщины, хотя они, конечно же, никогда в этом не сознаются за праздничным столом. Но я знаю, как ты любишь казаться образованной. Его слова не звучали ни осуждением, ни укором, а просто информацией к размышлению. Ева очень мало рассказывала ему о своем прошлом, если не считать того, что она из Йоркшира, а ее мать занималась стиркой и шитьем. Мистер Данек, казалось, без слов понимал, что она пыталась вырезать свое прошлое, как раковую опухоль. – Ну хорошо, – произнесла она, откинувшись на спинку стула. – Тогда мне еще нужно придумать, где я обучалась – в каком-нибудь месте, где женщина по имени Ева жила бы уединенной, благовоспитанной жизнью. Он облокотился о стол и тихо произнес: – Если ты хочешь когда-нибудь повысить свое положение в обществе, тебе потребуется убедительная причина, объясняющая, почему ты модель. Понимаешь, круги, в которые ты хочешь попасть, смотрят на твою профессию свысока. Как и на актрис, и на оперных певцов. Но если у тебя есть солидная предыстория, тогда движение вверх возможно, да? – Он слегка повернул голову, словно хотел убедиться, что они все еще вдвоем. – У тебя очень хорошо получается перевоплощаться, Ева. Мне кажется, лучше всех. Ты далеко пойдешь с таким умением. – Откинувшись назад, он рассмеялся. – Ты напоминаешь мне ту девушку из кинофильма с Лесли Говардом – «Пигмалион». – Вы имеете в виду Элизу? – Она замотала головой, ощущая вспышку гнева. – Я никогда не была такой замарашкой. – Нет, не была. И сначала была пьеса. Ты должна знать такие вещи, Ева. Читай больше, ходи на пьесы и концерты. Запомни – перевоплощение. В комнату влетела старшая швея миссис Уильямс, с сантиметром вокруг шеи и закрепленной на запястье подушечкой для булавок. Она взяла Еву за руку и помогла взобраться на платформу для подгонки одежды. – Скорее, скорее. Нужно сшить все на живую до прихода мадам Луштак. Ева оглянулась на мистера Данека и, увидев его ободряющую улыбку, выпрямилась и стала рассматривать себя в зеркало. Миссис Уильямс приступила к работе: ее белые дряблые руки трепетали, как пойманная рыба, пока она ползала вокруг платформы на коленях, делая замеры и втыкая в ткань булавки из браслета с подушечкой. Когда мистер Данек попрощался и ушел, в комнате стало очень тихо, если не считать тяжеловатого дыхания миссис Уильямс, которая крутилась вокруг Евы, оттягивая, подкалывая и время от времени делая небольшие стежки. Зажатые туфлями пальцы ног Евы онемели, начала болеть спина, но она стояла смирно, двигаясь, только когда ее просили. В коридоре хлопнула дверь, после чего раздались торопливые шаги. Миссис Уильямс прервала свое занятие и повернула голову в сторону двери, но Ева продолжала стоять ровно, боясь пошевелиться и сорвать замысловатый бант со складками, закрепленный на талии. – Миссис Уильямс, вы уже закончили? При звуке голоса мадам Луштак миссис Уильямс встала и немного приотпустила ткань, не до конца выпуская ее из рук. Последние десять минут она собирала и подкалывала складки, чтобы они лежали как нужно. – Не совсем, мадам. Сейчас я закончу с розеткой и складками, и все будет готово. Ева видела осунувшееся лицо Мадам в зеркале, с точно таким же выражением, как и у миссис Рэтклифф за ее спиной. Темные глаза мадам Луштак придирчиво осмотрели наряд, внимательно изучая каждую линию и изгиб, и остановились на шее модели. Ева замерла, боясь пошевелиться. Мадам подошла ближе, изучая строчку, рукава-крылышки, тонкие складки длинного подола. – Будьте любезны. – Она повернулась к миссис Рэтклифф. – Я буду ждать в шоу-руме. – Затем Мадам в первый раз взглянула на Еву. – Это очень важный клиент – ты это понимаешь? Миссис Сейнт-Джон привезла свою дочь из провинции. Она только что обручилась, и ей нужны новые наряды на все мероприятия, в которых она будет участвовать. Ева кивнула. – Да, мадам. – Хорошо. И запомни: быть моделью – это не просто пройтись в красивом наряде. Это еще и показать радость и уверенность, которую вызывают мои наряды. Я уверена, ты меня не разочаруешь. В комнате стояла тишина до тех пор, пока шаги Мадам не затихли в коридоре. Затем миссис Рэтклифф взглянула на Еву и нахмурилась. – Миссис Сейнт-Джон рассчитывает приобрести несколько новых нарядов для дочери, чтобы та появлялась в них в разделе светской хроники. Мадам подумала, что это платье подойдет идеально. И она еще принесла из шоу-рума несколько других нарядов. Она рассчитывает, что ты покажешь их все, так что ты, в свою очередь, можешь рассчитывать на долгий вечер. Это была не просьба, но Ева и не собиралась отказываться. – Да, конечно. Миссис Уильямс быстрым движением вдела нитку в иголку и принялась ушивать платье под Еву. – Не волнуйся, лапочка. Миссис Сейнт-Джон – та еще стерва, но ее дочка – добрая душа. Она уже была у меня на примерке; она не позволит матери обижать тебя. Кроме того, ты прекрасно выглядишь. Прешес с пудреницей и тюбиком помады в руках присоединилась к миссис Рэтклифф, стоявшей за спиной миссис Уильямс и ожидавшей, когда та сделает последний стежок. Затем Прешес освежила макияж подруге, а миссис Рэтклифф попросила Еву поднять голову, чтобы загримировать небольшую родинку на шее. – Вот, – сказала Прешес, делая шаг назад. – Само совершенство. Теперь ее совсем не видно. Ева склонила голову и посмотрела на свое отражение. Небольшое пятнышко настолько сроднилось с ней, что она его даже не замечала. – Ты права. Спасибо. Миссис Рэтклифф одобрительно кивнула. – Ну, ты готова? Не дожидаясь ответа, она повернулась и двинулась по коридору, даже не проверяя, успевает ли за ней Ева. В шоу-руме горели все лампы, освещая стеллажи с готовой одеждой, выставленные в ряд по периметру просторного зала; яркие цвета нарядов на фоне белых стен напоминали румянец на белых щеках. Ева улыбнулась своей лучшей, в стиле Мирны Лой, улыбкой, которая, как она считала, придавала ей уверенности и одновременно отражала красоту и доступность. Неспешной, уверенной походкой она прошла по центральному проходу шоу-рума к дальней части, где рядом с удобными диванами и стульями располагались столики из бронзы и стекла, заставленные бокалами с шампанским и пирожными. На небольшом диване сидели две женщины, держа в руках по бокалу. Когда Ева подошла к ним, их беседа прервалась. Старшая из них, видимо, миссис Сейнт-Джон, респектабельная и очень стройная, сидела, изящно скрестив лодыжки длинных ног. Она была облачена в твидовый костюм с узором в гусиную лапку; меховая накидка все еще лежала на ее плечах, словно она не собиралась задерживаться надолго. Она была привлекательной женщиной, а в юности, должно быть, считалась красавицей. Возможно, если бы выражение ее лица не выглядело столь мрачным. Разглядывая платье, она не улыбалась и не смотрела на Еву. – О, мама, оно чудесное, не правда ли? Посмотри, как оно подчеркивает фигуру. Складки почти греческие, не правда ли? Ева переадресовала свою улыбку другой женщине: более молодой, немного более полной версии своей матери, с русыми волосами и модной стрижкой, прикрытой элегантной шляпкой, с россыпью веснушек на переносице и карими глазами, окаймленными черными ресницами. Но именно улыбка и миниатюрный подбородок оживляли лицо и заставляли Еву жалеть, что они не могли быть подругами. Ева сделала шаг назад и повернулась, чтобы они могли полюбоваться открытой спиной. Миссис Сейнт-Джон отпила из бокала и произнесла: – Полагаю, оно смотрится лучше на высоких и стройных. Сбоку подошла мадам Луштак, которая стояла в стороне, почти невидимая за манекеном, одетым в один из костюмов прошлого сезона. – Оно было задумано с целью подчеркнуть достоинства женских форм, сделать акцент на талии или создать талию, если ее нет. И, конечно же, длину можно укоротить при необходимости. Это идеальный материал для межсезонья. Оно одинаково хорошо носится и при низкой температуре, и при высокой. – Может быть, – с сомнением протянула миссис Сейнт-Джон. Она взмахнула рукой. – Пройдись еще немного, мы посмотрим, как оно двигается. Рукава довольно интересные. Ева снова повернулась к женщинам лицом, поведя плечами, чтобы сделать акцент на колебании рукавов; затем она развернулась и двинулась от них, давая возможность получше осмотреть все платье целиком. Именно в этот момент она заметила мужчину, который сидел, положив ногу на ногу, на одном из мягких стульев. В одной руке он держал сигарету, в другой – бокал шампанского. – А мне оно, скорее, нравится. – Он улыбнулся, и щеки девушки залились румянцем от столь непринужденного поведения молодого красавца. Ева лишь однажды видела эту улыбку, но с тех пор постоянно встречала ее даже в дневных грезах. Она даже засыпала каждый вечер, кладя под подушку носовой платок в надежде, что улыбка вторгнется и в ночные грезы. Он поднял бокал, как бы приветствуя Еву, и, улыбнувшись еще шире, спросил: – А оно водонепроницаемое? Девушка запнулась, но быстро овладела собой, изящно развернувшись. Подол красиво взмыл вокруг ее лодыжек, и она заработала одобрительный кивок мадам Луштак. – Право, Грэм, – произнесла миссис Сейнт-Джон. – Не говори глупостей. Оно не предназначено для того, чтобы слоняться в нем по полям. Ева остановилась и положила кисти на бедра, делая вид, что показывает элегантную линию талии и изысканные рукава, но на самом деле она старалась справиться со слабостью в коленях. Ей нужно было выйти отсюда, не оконфузившись. Покачивая бедрами из стороны в сторону, она не посмела еще раз взглянуть на мужчину, но продолжила улыбаться двум женщинам. – Само собой, – проговорил мужчина. Грэм. Наконец у фантазии Евы появилось имя. Она украдкой, через плечо, взглянула на него еще раз и тут же снова зарделась, когда поняла, что он не опустил глаза. – И все же, – продолжил он, глядя прямо на Еву, – мне кажется, что оно просто великолепно. Казалось, что он говорит вовсе не о платье. Ева чувствовала себя так, словно стоит совершенно голая у всех на виду. Не дожидаясь кивка от мадам Луштак, она отвернулась от посетителей и размеренными, неспешными шагами дошла до двери шоу-рума, ни разу не оступившись. Закрыв дверь, она прислонилась к ней, часто дыша, словно только что пробежала большое расстояние. Грэм. Его зовут Грэм. Она ощущала себя одновременно счастливой, обессилевшей и взволнованной – три эмоции, которые она никак не могла объяснить. Был ли он женихом? От этой мысли ее почти затошнило. – Ты была великолепна, – произнесла Прешес. – Просто великолепна. Ты видела того мужчину? Он глаз от тебя отвести не мог! Ева кивнула. – Но мне кажется, что он – жених. Прешес чуть опустила голову.