– Доброе утро. Я подпрыгнула от звука голоса Пенелопы. Она сидела за кухонным столом с чашкой дымящегося кофе и шляпной коробкой, наполненной изрезанными фотографиями вперемешку с газетными вырезками. Рядом лежала черная прямоугольная коробка и пухлый альбом в кожаном переплете, которого я раньше не видела. – Извини, не хотела напугать. Она внимательно взглянула на меня. – Тебе, наверное, не помешает немного кофе. – Она показала на кофейник, стоящий на кухонном столе у раковины. – Прошу, угощайся. – Спасибо. Мне показалось, что запах мне почудился. Я взяла кружку из серванта. – Я люблю чай, – сказала Пенелопа, – но с утра мне всегда сначала требуется кофе. Эту привычку я привезла из своей первой поездки в Атланту. Поставив кружку на стол, я села. – Вы ездили туда из-за брата Колина? Она кивнула. – Значит, он рассказал тебе? Обычно он ничего не рассказывает. – Я увидела фотографию Джереми в коляске в аэропорту Атланты и спросила его. Он сказал только, что это его брат-близнец и что он умер от лейкемии, когда обоим было по девять. Пенелопа сделала глоток из своей кружки, перебирая ненакрашенным ногтем фотографии на столе. – Джереми поставили диагноз, когда ему и Колину было по четыре года. С тех пор Колин страдает от вины выжившего, которая, мне кажется, особенно тяжела, когда речь идет о брате-близнеце. – Мне очень жаль. Не могу представить ничего более страшного, чем потерять ребенка. Ее ясные голубые глаза остановились на мне. – Наверное, это почти как потерять мать, будучи ребенком. – Она сочувственно улыбнулась. – Колин рассказал мне. Надеюсь, ты не против. Я покачала головой. – Нет. Все в порядке. Я просто никогда не любила рассказывать об этом одноклассникам. Не хотела, чтобы меня знали, как девочку, у которой умерла мама. Пенелопа откинулась на стуле, обхватив ладонями кружку. – Колин делал так же. – Она глубоко вдохнула. – Хотела бы я вести себя иначе. Я имею в виду, в отношении Колина. Мы уже были в возрасте, и я знала, что у меня больше не будет детей, поэтому стала чрезмерно опекать сына. Уверена, именно поэтому он сейчас такой осторожный. Не из-за того, что боится причинить боль себе. Он беспокоится, что́ будет с нами, если с ним что-то случится. – Она посмотрела в кружку. – Мне кажется, именно из-за этого он так восхищается тобой, Мэдди. Из-за того, что ты не отгораживаешься. Из-за того, что ты не боишься, как тебя воспринимают люди. Даже твои веселые розыгрыши. Они всегда смешили его – особенно когда ты поставила музыкальную заставку из «Телепузиков» на его ноутбуке перед презентацией «ПауэрПойнт». Он решил, что это действительно гениально, хоть и сделал вид, что все совсем наоборот. – Я не могу поставить себе в заслугу чувство юмора – вините в этом мою тетю Кэсси. Да, на самом деле, всю мою семью – дам вам как-нибудь послушать мои рингтоны. Но беспокойство Колина по поводу того, что может произойти, если с ним что-нибудь случится… – Я хотела сказать «смехотворно», но остановилась. – Я все думала, почему он всегда так осторожен. Можно подумать, его шансы на выживание изменятся, если постоянно волноваться о них. Тетя Кэсси говорит, что волнение сродни сидению в кресле-качалке. Ты вроде бы чем-то занят, но оно тебя ни к чему не приводит. – Прекрасно подмечено. До нас донесся звук голоса, и мы обе обернулись: в дверном проеме стоял заметно раздраженный Колин. Я не знала, сколько он услышал, но предположила, что немало. Он резкими движениями налил чайник, затем поставил его на плиту. – Все так, – сказала Пенелопа, снова поворачиваясь к столу. – Мне кажется, нам всем стоит этого придерживаться. Беспокойство о вещах, которые могут произойти или не произойти, напоминает мне езду на лошади с сильно натянутыми поводьями. Наездник сможет полюбоваться живописными видами, но испытать радость от галопа не сможет. Говоря это, она по-доброму смотрела на меня. В ее глазах застыло выражение человека, пытающегося объяснить что-то сложное человеку, разговаривающему на другом языке. Колин подождал, пока чайник закипит, уселся за стол напротив меня с чашкой и стал смотреть мне в глаза, потягивая чай. Я невольно вспомнила наш поцелуй и то, как оттолкнула его, и как всю ночь жалела, что поступила так. Смутившись, я принялась изучать вещи, разложенные на столе. – Что это? – Это принесла Арабелла прошлым вечером. Вырезки и фото из шляпной коробки, которые, полагаю, ты уже видела. Альбом и коробка – с чердака; я забыла их в прошлый раз, когда собирала вещи вам с Арабеллой. Это альбом Софии для газетных вырезок с ее бала дебютанток в тридцать девятом, а в коробке – другие материалы. Еще я нашла там кожаный саквояж. Он слишком большой для меня, чтобы принести его сюда, но я уверена, что он принадлежит Софии. Его туда, наверное, положили при ее жизни – не помню, чтобы видела его в комнатах, когда мы делали косметический ремонт. Можешь спустить его вниз, если думаешь, что он может пригодиться. Я рассеянно кивнула, изучая фотографии из шляпной коробки, в очередной раз размышляя, почему края так аккуратно обрезаны. – Есть у вас какие-нибудь предположения, почему они все обрезаны? Пенелопа покачала головой. – Я надеялась, что у тебя найдется какая-нибудь версия на этот счет. – Нет, к сожалению. Вы случайно не находили пропавшие половинки? Они бы помогли нам понять, почему их отрезали. – Нет, не находила, – сказала Пенелопа. – И не понимаю, зачем Софии было нужно оставлять эти. У нас уже так много фотографий Прешес. Ты ее не спрашивала? Она может знать что-нибудь. – Пока нет, но спрошу. Она сказала, что вы нашли свадебный альбом Софии и Дэвида. Можно взглянуть на него? – Конечно. Он в библиотеке на подоконнике. Колин, отведешь Мэдди? Мне кажется, она выпила недостаточно кофе, чтобы найти ее самостоятельно. Она улыбнулась, и блеск ее глаз напомнил мне Колина. Колин поднялся. – Разве что для того, чтобы защитить эти стены от разрушения, после того как Мэдди начнет поворачивать не туда и биться о них. Дом будет мне благодарен. – Очень смешно, – произнесла я, вставая. Огонь в камине не горел, и, несмотря на теплую погоду, в комнате было достаточно прохладно. Я полюбовалась высокими книжными шкафами и тщательно отполированными панелями в льющемся из окна дневном свете. Колин сел на подоконник и раскрыл альбом на коленях, не оставив мне иного выбора, кроме как сесть рядом с ним. Он открыл первую фотографию, которую я уже видела, – София и Дэвид со всей свадебной свитой. Разве что на этой Прешес, сияя улыбкой, смотрела прямо в камеру, а не в сторону. Я наклонилась ближе. – Я знаю, что это старое фото, но посмотри на ее улыбку. То, как ее глаза сочетаются с радостью на ее лице. Она выглядит… – Я попыталась подобрать другое слово, прежде чем вставить подвернувшееся, – …другой. Колин тоже склонился над альбомом. Его бедро тесно прижалось к моему. Я сказала себе, что вспышка жара, пробежавшая по моей ноге, была всего лишь благодарностью за то, что он поделился со мной своим теплом в холодной комнате. – Я понял, о чем ты. За все время, что знаю бабушку, я никогда не видел, чтобы она улыбалась так, всем лицом. – Он прищурился, придвинувшись еще ближе. – Конечно, она с тех пор пережила войну, что могло бы объяснить такую особенность. – Это точно. Я указала на ровный край фото, который аккуратно рассекал стоящую рядом с Прешес женщину пополам. У нее были такие же блестящие, как и у Прешес, белокурые волосы; их плечи находились на одной высоте, указывая на то, что у них одинаково статные фигуры; на высоких каблуках, обе они были чуть выше невесты. Я постучала пальцем по лицу Прешес, гадая, что же еще, помимо улыбки, меня беспокоило. – Что там? Я покачала головой. – Не знаю. Оно придет – обычно приходит, когда я не думаю об этом. Но здесь что-то не так с челюстью. – Я остановилась, перевернула страницу. – Не беспокойся, докопаюсь. Я всегда докапываюсь. Мы посмотрели на следующую страницу. На фото – жених с невестой и две пожилые пары, видимо, родители. Один из мужчин тяжело опирался на трость, на его лице отражалось страдание, словно ему потребовались все его силы, чтобы подняться с кровати. Колин указал на него. – Это мой прадед. Он серьезно болел и умер, по словам Софии, вскоре после свадьбы. Она показывала этот альбом мне, когда я был маленьким – хотя в то время я не очень-то обратил на это внимание. Есть еще несколько постановочных фотографий счастливой пары с семьями в церкви, но остальные – не постановочные, из вестибюля дома. Смотрятся, мне кажется, как и большинство фотографий из альбома дебютантки моей бабушки. Церемонно одетые люди развлекаются. Трудно поверить, что скоро война. Он медленно перевернул страницу. Он был прав: улыбающиеся красивые люди выглядели так, словно в мире нет никаких проблем. Словно на Польшу не должны были вот-вот напасть, а Гитлер не угрожал Великобритании. – А разве не все англичане так делают? Не обращают внимания на очевидное, чтобы не показаться грубыми? – спросила я, протягивая руку, чтобы перевернуть страницу. – Я бы не сказал, что это исключительно британская черта, – проговорил он мне на ухо так близко, что я с трудом удержалась, чтобы не повернуться к нему. – А где отсутствующие фотографии, как думаешь? – спросила я, указав на пустующие места между снимками, словно некоторые из них вынули из альбома в случайном порядке. – Я думал, он сразу был составлен. – Колин поднял альбом и потряс его. – Ничего. Я медленно кивнула, а затем склонилась, чтобы повнимательнее рассмотреть лица. – Я надеялась, что найду больше фотографий с Евой, но тут нет ни одной. Интересно, почему. Мой телефон, лежавший на выступе за нашими спинами, зазвенел, заставив нас обоих обернуться. Я прочитала сообщение. Его зовут Колин, верно? Это была снова тетя Кэсси. Я потянулась к телефону, но Колин оказался быстрее. – Как мне ответить? – спросил он.