Женский голос произнес: – Ты не Колин. – Нет, не Колин, но у меня его телефон. Кто это? – Я – Имоджен Смит. Я попыталась определить ее акцент – не совсем «кокни» таксиста, но и не без некоторых его особенностей и странных интонаций. Будто она пыталась говорить без какого-то конкретного акцента. Это напомнило мне, как говорила тетя Кэсси, когда вернулась в Джорджию после более десятка лет работы в Нью-Йорке. – Его тут нет. – А ты, значит, его новая подружка? – Нет. – Я затрясла головой, хотя она не могла меня увидеть. – Ни в коем разе. Колин на работе. Можешь позвонить ему туда или написать ему, а он ответит, когда заберет телефон. Она помолчала. – Ты точно не его подружка? – Совершенно точно. – Хорошо. Потому что я старая подружка, а ты вроде ничего такая, так что не хотелось бы ненавидеть тебя, даже не встретив. Ты еще к тому же и американка. Всегда думала, что Колин не очень любит американцев. Как, ты сказала, тебя зовут? – Я не говорила. Но зовут Мэдисон Уорнер. – О! Ты та самая Мэдисон. Мне не стоило продолжать беседовать с совершенно незнакомым человеком, но я должна была знать. – Ты хочешь сказать, что он обо мне говорил? – Да. Довольно много на самом деле. О том, как вы двое не подходите друг другу и что у тебя ужасный вкус на мужчин и ужасное чувство юмора на уровне детского сада. И, скажу тебе, мне пришлось сильно постараться, чтобы отвлечь его от разговоров о тебе. Бесило неимоверно. – Извини, – сказала я, желая как можно быстрее повесить трубку. – Я передам, что ты звонила, но все же отправь ему сообщение на всякий случай… – Я лучше не буду с ним разговаривать, а то опять реветь начну. Можешь ему просто сказать, что ключ от его дома в Кадоган-Гарденз все еще у меня, так что я просуну его через щель для почты в двери? – Я передам. Я уже собиралась положить трубку, когда она произнесла: – Он упоминал про меня? Я ответила не сразу, решив, что неприкрытая правда всегда лучше. – Нет, Имоджен. Не упоминал. В ее голосе с этим странным акцентом послышалось смирение. – Наверное, я и так это знала, в глубине души. Иногда, чтобы ты поверила, просто нужно, чтобы кто-то другой сказал тебе неприятную правду, правда? – Наверное. – Спасибо, Мэдисон. И пока. Она прервала звонок раньше, чем я попрощалась. Я смотрела на телефон в своей руке, а в ушах звенел ее голос. Иногда, чтобы ты поверила, просто нужно, чтобы кто-то другой сказал тебе неприятную правду. Эти слова выбили меня из колеи, и я долгое время смотрела в окно, как распускается утро среди домов на другой стороне улицы. В конце концов я позвонила тете Кэсси. Она ответила после второго гудка. – Мэдди, милая. У тебя все в порядке? – Ага… все хорошо. – Я могу тебе перезвонить? У меня сейчас начнется совещание по громкой связи. – Не надо. Я просто хотела услышать твой голос. И сказать тебе: давай, записывай меня на прием к доктору Грей на следующую неделю после свадьбы. Да, это может подождать, просто очередные тесты. Ничего срочного. До этого времени у меня есть кое-какие проекты, и я не хочу отвлекаться от них. – Мэдди, ты уверена, что хочешь подождать?.. – Уверена. Просто запиши меня на прием, пожалуйста, а там посмотрим. Нет смысла решать завтрашние проблемы сегодня, правда? В тетином голосе почувствовалась улыбка. – Твоя мама всегда это говорила. – Я знаю. Мы попрощались. Подняв глаза, я увидела в дверном проеме Арабеллу. – Все в порядке? Я кивнула, отводя взгляд. – Все отлично. Она вошла в комнату. Судя по виду Арабеллы, я убедила ее не до конца. – У меня немного времени между совещаниями, и я решила поинтересоваться твоим сообщением по электронке в два ночи. Ты написала, что нашла что-то интересное? Я встала и провела ее к углу, где нас ждала груда шляпных коробок. – Они принадлежали Софии. Я надеялась, что если даже мы ничего не найдем по Еве, то здесь будет что-нибудь о Грэме. София и Грэм были сестрой и братом, так что смысл в этом есть. А если мы найдем одного, то должны найти и вторую. – Остается только надеяться. – Стойки с нарядами перекочевали в столовую, и Арабелла протянула руку к одной из них и погладила рукав шубы со свалявшимся за годы хранения в кладовой ворсом. – Ты только посмотри на эту красоту. У Прешес есть пара вещей от Шанель послевоенного времени. Я бы тоже хотела продемонстрировать их на выставке, но она не особенно желает говорить о времени во Франции. – Я спрашивала ее, почему она уехала. Думала, что это может стать ключом к остальным моим вопросам о Сопротивлении, о ее работе в оккупированном Париже и тому подобном. – И что она сказала? Я хотела проигнорировать вопрос. Но Арабелла продолжала настойчиво глядеть на меня, и я сдалась. – Судя по ее словам, она поехала по той же причине, что и я уехала из Джорджии. Чтобы сбежать от своих призраков. По поводу меня она, конечно, ошиблась. Я уехала, чтобы продолжить образование. Арабелла отпустила рукав шубы и посмотрела на меня. – Как думаешь, зачем она вернулась, ведь прошло столько времени… И в Лондон, а не в Мемфис? Я пожала плечами, ощущая неловкость от испытующего взгляда подруги. – В том-то и вопрос – зачем? Может, ее призраки стали преследовать кого-нибудь другого? – Возможно. Интересно, что заставляет человека покидать так надолго свой дом и что потом, в итоге, заставляет вернуться? Желая сменить тему, я схватила Арабеллу за руку. – Идем, – сказала я, подводя ее к шляпным коробкам. – Вот что я нашла. Я подняла верхнюю коробку и поставила ее на свободное место на обеденном столе. – Я думала, что в них шляпы, и поэтому не стала их разбирать сразу. Как же я обрадовалась, обнаружив там фотографии. Как думаешь, это где-то начало сороковых? Коробку наполовину заполняли черно-белые фотографии. Я узнала белокурые волосы на верхних снимках и подумала, знает ли Прешес об их существовании. – Ух ты, – протянула Арабелла, поднимая верхнее фото. На нем Прешес шла по проходу, окруженному стульями, на которых сидели добротно одетые женщины и несколько мужчин. На ней было длинное вечернее платье из блестящего материала. Ее молочно-белые плечи украшал палантин, на нежном, открытом лице играла легкая улыбка. Из всех выражений, что я до сих пор видела на лице Прешес, такое я встретила впервые. Я прикинула, что на фото ей около двадцати лет. А может, подобное выражение было характерно для большинства молодых женщин до того, как время и жизнь оставляли свой неизгладимый след на их невинных лицах? – А мне вот эта нравится, – сказала Арабелла, выудив фотографию, где Прешес сидела, видимо, на скамейке в парке. Шляпа лежала на коленях, а голова была повернута вправо. Казалось, будто она смеется вместе с кем-то, находящимся за пределами снимка. – Это одна из немногих необрезанных. – Я снова заглянула в коробку и вытянула еще три фотографии, каждая из которых имела ровный край, а белая граница печати явно отсутствовала. – Это напоминает, что мои сестры делали со своими фотографиями вместе с бывшими. Отрезали парня, вместо того чтобы разорвать фото, потому что они удачно выходили на снимке. – А ты так никогда не делала? – отсутствующим голосом спросила Арабелла, копаясь в коробке. – Почти нет. В основном потому, что кидала именно я. – Я схватила очередную фотографию сверху; на ней Прешес сидела за накрытым белой скатертью столом, поднося наполненный бокал к губам. – Хотя, раз фотографии принадлежали Софии, значит, эта теория не работает, так ведь?