Александр был полон надежд на то, что он обязательно добьется, пусть через год или два, разрешения иранской администрации Хузестна и Суз на проведение раскопок, сейчас же он должен был сосредоточиться на работе в мухафазе Багдада. Он уже сейчас, основываясь на первоначальном переводе таблиц, понимал, что лагерь следующей экспедиции будет расположен недалеко от Багдада, на левом берегу Тигра, километрах в десяти от Ктесифона и Таки-Кисры. Именно там когда-то давно, в третьем тысячелетии до нашей эры, существовал небольшой город Меде, потом поглощенный разбушевавшейся стихией. И автор летописи был непосредственным свидетелем событий. У Александра в руках была лишь часть летописи, но благодаря ей картина, лишь наметившаяся когда-то давно, в шестидесятые, когда ученым стали доступны таблички, найденные Пиошем, превращалась теперь в более широкое и доступное для понимания полотно. 13 На пятый день строительства корабля в Шуруппаке Хосед и его невеста Шуб-ад отправились в горы, расположенные далеко от Меде в северо-восточном направлении. Девушка собирала целебные травы для храмовой больницы, в которой осталась помощницей после своего выздоровления. В больнице травы размачивали или разваривали в жидкостях, смешивали с водой, пивом, уксусом, медом или твердым жиром. Лекарства, которые использовались в Шумере и Аккаде, приготовлялись главным образом из трав и некоторых продуктов животного происхождения – жиров, крови, молока, кости и небольшого количества минеральных веществ. Использовались также корни, стебли, плоды растений как в свежем, так и сухом, растертом виде. Во время приготовления лекарств, настоек лекари читали заклинания, приглашали для изготовления средств от некоторых болезней детей или девственниц. Шуб-ад старалась тайком запоминать все, что делали целители, так как в сам процесс врачевания и приготовления лекарств ее не посвящали. Хосед часто сопровождал девушку в походах в пустыню, предгорье или горы Загроса, вооружившись острым копьем на случай нападения льва или другого дикого животного. От отца Хосед слышал, что в ближайшие дни в Меде могло произойти нечто страшное, поэтому ни на шаг не отходил от невесты. Бог Энлиль гневался на Шуруппак и Меде, а значит, сами силы природы должны были обрушиться на людей под личиной жаждущих крови зверей, лесного пожара, землетрясения или урагана. Хосед знал, что гнев Энлиля страшен, и если уж суждено чему-то случиться, то он до последней минуты останется с Шуб-ад и попытается спасти ей жизнь. За отца Хосед не волновался, так как старый энси был окружен отрядом верных солдат, которые непременно защитили бы жреца в случае опасности. В последние недели отец, как и обещал, посвятил Хоседа в детали жреческого культа, рассказал ему историю Шумера, а также аннунаков и дильмунцев, посвятил в детали возникновения смертных. Кроме того, отец обучал сына премудростям какого-то странного языка, в котором не было знакомых человеку букв, слов, предложений. Язык этот состоял из звуков, щебета, свиста, пения гласных, щелканья языком. Каждый звук обозначал слово или понятие. Отец так и не объяснил Хоседу, какому языку он его обучает. И Хосед понимал, что делает Энмешарр это в строжайшей тайне. Отец чего-то опасался, все время прерывал разговор, прислушивался, оглядывался по сторонам, высовывался в узкие оконные проемы, говорил либо шепотом, либо очень тихо. Что происходило с отцом во время этих занятий, откуда взялся этот очевидный, всепоглощающий страх, оставалось для Хоседа тайной. Шли Хосед и его невеста почти целый день. Ячменные, виноградные и пшеничные поля нижних террас предгорий Загроса остались позади, голоса пастухов, стерегущих овец и коз, стихли, долгая, покрытая трещинами, изъеденная солнцем пустыня вела к лысоватым горам. Под ногами поскрипывала красноватая сухая глина. Повсюду приподнимались небольшие песчаные холмы. В этой местности росли редкие фисташковые деревья, ивы, тополя; все утопало в зарослях тамариска. Молодые люди, пройдя невысокое предгорье, поднимались все выше, туда, где заканчивался привычный для Загроса пустынный ландшафт; они ушли в редколесье в поисках трав, которые использовались в приготовлении мазей, заживляющих раны. Хосед опасался животных, так как в горном лесу могли встретиться дикий баран, леопард, а хуже всего – хитрый и ловкий лев. Копье было наготове, но в глубине души Хосед содрогался при мысли о нападении животного; в школе не раз отрабатывался удар в случае столкновения с крупным хищником, но на практике юноше еще ни разу не приходилось его применять. Чуть заметная звериная тропа вела на вершину одной из гор, составляющих цепь отрогов Загроса, лес становился гуще, деревья – выше, буреломы преграждали путь, но Хосед помогал Шуб-ад преодолевать препятствия. Известная им поляна, где росли зверобой, тимьян, горечавка, арника, мелисса и другие травы, необходимые для приготовления мазей и эфирных масел, была совсем близко, по дороге Шуб-ад собирала также ароматическую смолу – мирру и ладан, если встречались бурзеровые деревья или кустарники. Юноша и девушка шли молча, прислушиваясь к взмаху крыльев пролетающей совы, к топоту пробегающей газели или горного козла, к шороху зайца, убегающего наутек при виде незваных гостей. Неожиданно Хосед почувствовал резкую боль в ноге, ему показалось, что он укололся чем-то острым, боль была такой нестерпимой, что юноша опустился на землю, видя как стволы деревьев, кусты, силуэт Шубад расплываются перед ним словно во сне, все потемнело вокруг, и Хосед потерял сознание. Когда юноша очнулся, то увидел хорошо знакомое плато, где обычно Шуб-ад собирала целебные травы. Девушка сидела рядом и сосредоточенно смотрела ему в лицо. – Хосед, как ты себя чувствуешь? – спросила она. – Что со мной случилось? – еле слышно прошептал Хосед. – Тебя укусила змея. Но теперь все позади, хотя слабость и боль пройдут еще не скоро. Я отсосала яд и наложила мазь из семян конопли. Прочитала специальный заговор. Как ты себя чувствуешь? – Все плывет перед глазами… Но мне уже лучше. Не волнуйся… Спасибо тебе, Шуб-ад. Я думал, что спасу тебя от страшного зверя, если он нападет на нас, а получилось наоборот. Ты сама спасла мне жизнь… – Как ты когда-то спас меня и мою мать. Я никогда этого не забуду, Хосед, и всегда буду рядом с тобой. Шуб-ад обняла Хоседа, тот крепко прижался лицом к рукам девушки, оба молча сидели обнявшись, слушая биение собственных сердец в вечерней тишине. Небо постепенно меняло цвет: стало синим, кобальтовым, затем черным; загорались звезды и луна. О дороге домой не было и речи. Хосед был очень слаб, и все, на что он был способен, это перевернуться на бок и улечься на приготовленные Шуб-ад листья. Подул прохладный ночной ветерок. В голове Хоседа, одна за другой, складывались строки: Твоя улыбка – змея, Извиваясь, ползет по лицу, Но она не ужалит, Ведь я так боюсь Прикоснуться к ней… 14 Александр вернулся в Ирак. Единственное, что спасало и поддерживало его все это время, тогда в 1999-м, была работа. Раскопки, экспертиза, нумерация, каталогизация, фотографирование, оцифровка. Он с головой уходил во все это, особенно, когда удалось обнаружить три новые глиняные дощечки, покрытые хорошо сохранившейся клинописью. Александр растворился в них, забыв о невзгодах, о чувстве вины. В нем теплилась надежда увидеть Адриану когда-нибудь, поговорить с ней. Иногда, приезжая в Багдад, Телищев-младший видел по телевидению репортажи из Белграда, где в конце сюжета упоминалась знакомая фамилия. Ему этого было достаточно, Александр знал, что девушка жива, здорова и продолжает работать, пусть не на французское телевидение, а на сербское, но главное, она занималась любимым делом и, возможно, совсем не думала о нем. Рукопись с каждым днем все сильнее и сильнее приковывала внимание Александра. На дощечках были начертаны отрывки из той самой летописи, которую несколько лет назад он расшифровывал вместе с Пиошем. Это было продолжение. Каждый вечер, когда все расходились по палаткам, Александр садился за перевод. Из расшифрованного медленно складывалась картина далекой, давно забытой трагедии. Александр узнавал общие черты знаменитых шумеро-аккадских версий о всемирном потопе, о Зиусудре, Атрахасисе, Утнапиштиме, о Ксисутрусе, описанных Беросом, но происходящее в этой рукописи относилось не к Шуруппаку и Уруку, а к неизвестному городу Меде, о котором уже шла речь в клинописных табличках, найденных Пиошем. Автором рукописи был, по-видимому, сын верховного жреца Меде, избежавший гибели во время потопа, а дописывали рукопись его сыновья и внуки. Каким-то чудом сыну жреца удалось спастись в горах, располагавшихся за многие десятки километров от Междуречья. Скорее всего, это была горная цепь Загрос. Многие годы он жил вдали от родины, и лишь его потомкам (или потомку) удалось прибыть в те места, где он жил ребенком, где когда-то встретил свою будущую супругу, где в самый ужасный день своей жизни стал свидетелем разгула стихии. Дощечки описывали произошедшее фрагментарно, о промежуточных событиях приходилось лишь догадываться, что-то оставалось неясным, очевидным становилось лишь то, что во всех происходящих событиях, по этой версии, было заметно влияние богов – игигов или аннунаков. Кем были эти боги, пришедшие с небес? Какой силой они обладали? Что скрывалось за ними? У Александра появилась надежда понять суть произошедшего благодаря найденной рукописи. Во время первой экспедиции Александру с его командой удалось обнаружить постройки и предметы быта из поселения, которое, как решил Александр, находилось совсем недалеко от тех мест, которые описывались в рукописи, в десятке километров от руин античного дворца шахов династии Сасанидов – Таки-Кисры, – расположенного на берегу Тигра. Было очевидно, что в скором времени необходимо организовать новую, более оснащенную экспедицию, так как раскопки обещали стать сенсационными. Чего стоил один только Золотой зиккурат, упомянутый в рукописи, не говоря уже о самом городе, который мог предстать перед археологами таким, каким он был в момент затопления. Вернувшийся в Париж в конце 1999 года Александр стал знаменит не только в научных кругах, но и во всем обществе. Его приглашали на телевидение как автора монографии о рукописи, найденной им на левом берегу Тигра. Именно тогда Телищев-младший понял, что ему просто необходимо написать книгу о событиях в Меде, не еще одну научную монографию, а художественный роман, может быть, притчу. В этот период он впервые пересмотрел свои взгляды на литературу, стал относиться к классике как источнику обучения. С особым вниманием перечитывал труды о том, как пишутся книги. Усердно изучал, анализировал статью Умберто Эко, напечатанную вместо предисловия к роману «Имя розы», о том, как нужно писать роман. Эко утверждал, что необходимо составить карту романа, тщательно продумать временные и географические рамки, проработать каждый персонаж, подобрать им костюмы, прически, а также предметы быта, да и множество иных деталей. Погрузиться полностью в описываемый мир. Философ Жиль Делёз сказал бы, что необходимо перейти в «зону другого». Александр решил, что кому, как не ему, известны временные и географические особенности того периода, о котором он хочет писать, кому еще, как не ему, лучше знать об одежде и предметах быта Шумера в XXX веке до н. э. Медленно, последовательно, он взялся за работу. Он хотел, прежде всего, чтобы о Меде узнали его современники. Чтобы тени сгинувших в потоке речной и дождевой воды людей обрели физическую форму, заговорили, стали действовать. Чтобы они показали, каким был этот стертый с лица земли древний город. Кроме того, для Александра это была единственная возможность нормально жить в тот сложный период, когда он ежедневно ждал новостей от Адрианы. Но ни писем, ни звонков не было. Девушка осталась далеко позади, хотя Александр мог видеть и слышать ее по телевизору ежедневно. И ему оставалось только, отрешившись от окружающего мира, работать. 15 За окном, ведущим на широкий стилобат[49], с которого Энмешарр не раз обращался к жителям Меде, пели птицы, масленичная ветвь, просунувшаяся в комнату жреца, раскачивалась под порывом слабого ветра, на стенах, украшенных сырцовыми плитами с изображением быков, плясали призрачные тени. Вдали были слышны шум города, крики торговцев, возгласы рабов и надсмотрщиков, возвращающихся с полей, голоса женщин, зовущих детей с улицы домой, грохот обмундирования военных, ходивших взад-вперед под стенами дворца. Жизнь казалась такой же, как всегда, неизменной, будничной, ничто не могло прервать ее течения. Всегда будет шуметь базарная площадь, заполненная глиняной посудой, тканями, мешками с зерном, семенами, мужскими и женскими украшениями, всегда будут работать гончарные и ювелирные мастерские, всегда будут открыты школы и городская больница. От городских ворот еще не раз на рыночную площадь потянутся ослы, нагруженные разными товарами. С повозок будут сгружать свинец, железную руду, а затем вновь нагрузят битумом или мешками с пшеном и ячменем. Шум этот будет вечным, как золото, блеск которого не угасает тысячелетиями. Энси Энмешарр обедал в одиночестве, когда неожиданно вошел слуга и доложил о приходе посланца от жрецов Шуруппака. Энмешарр удивился, ведь посланник уехал накануне, чтобы передать жрецам мысли энси о происходящем, но когда посетитель вошел, то оказался совсем другим человеком, одетым как египетские купцы. Энмешарр с удивлением посмотрел на незнакомца и предложил ему сесть за стол; человек в черном плаще с цветными вертикальными полосами улыбнулся и уселся недалеко от жреца, рядом с огромным чеканным блюдом, на котором возвышалась пирамида из фруктов. – Поешьте с дороги и выпейте медейского пива, дорогой посланник, – предложил энси. – Вашему предшественнику особенно понравилось темное из солода ячменя, что растет недалеко от Загроса… или, может, вина из фиников? – Я пришел не пиво пить и не есть, Энмешарр, – голос незнакомца оказался чересчур громким. – Ты, право, удивляешь меня. Неужели не понял, кто я? Энмешарр отчетливо вспомнил существо из своих утренних снов, его мутный взгляд, волнистую бороду, ехидную улыбку; энси оцепенел, не зная, что говорить и что делать дальше. Он помнил, что Нергал является неожиданно, как и все боги, но Энмешарр не предполагал, что произойдет это настолько просто, без всякого шума и галлюцинаций, без превращений в зверя или птицу, что Нергал просто придет и сядет рядом за обеденный стол. – Выхода у тебя все равно нет, Энмешарр. – Что вы хотите? Зачем вы пришли? – За твоей жизнью и за Словом. – За каким словом? – Не испытывай моего терпения, Энмешарр. Я сказал, что пришел за твоей жизнью, не заставляй меня забрать еще и жизнь Хоседа. – Вы знаете, что Слово мне неизвестно. Я никогда не входил в зиккурат. – Значит, узнаешь, если тебе дорога жизнь сына. Посланник из Башни Магов придет к тебе, как всегда, под вечер. Когда он отправится в зиккурат, действуй. Нергал встал из-за стола и направился к выходу. – Я скоро вернусь, – сказал он, не оглядываясь. – Не будет Слова – не будет Хоседа. Какой милый город у тебя Энмешарр, право, загляденье, да и только… Пришелец громко рассмеялся и просто вышел, как это сделал бы любой смертный, прошел через длинный коридор, спустился по лестнице к парадному выходу, пересек двор. Энмешарр видел через окно, выходящее на стилобат, как Нергал медленно исчезал, сливаясь с пестрой и шумной толпой горожан. Несколько минут Энмешарр стоял в оцепенении, все происходящее казалось ему сном, чем-то, что происходит не с ним, а с совсем другим человеком. Ноги подкашивались, с потных ладоней стекал жир от недоеденного мяса, все тело сводила болезненная судорога. Очнувшись, жрец медленно, держась за стену, направился к выходу, тело его дрожало, ноги были как ватные, вместо крика из горла вырывался едва слышный скрежет. На зов энси сбежались слуги. – Где Хосед? – спрашивал Энмешарр. – Где мой сын Хосед? – Не знаем, господин. – Где Хосед?! – кричал энси, в отчаянии протягивая руку к окну. – Найдите его! Сейчас же найдите его! – Господин, – сказал один из вновь подошедших слуг. – Я видел, как ваш сын с дочерью тамкара Лу шли по направлению к горам. – Когда ты видел? – Еще вчера. Я возвращался с полей со свежим виноградом, а они шли в метрах пяти от меня. Шли к хребту Загрос, это точно, господин. Наверное, за травами собрались, дочь тамкара несла больничную корзину. – О, горе мне… – прошептал Энмешарр. – О, горе мне… Он вспомнил, что даже не попрощался с сыном, когда тот уходил вчера утром. Все было как всегда, обыденно, рутинно, слуги и советники, как это происходило каждый день, о чем-то просили, а Хосед мелькнул в дверном проеме и заскользил по лестнице вниз. Это был последний раз, понимал Энмешарр, самый последний раз, когда он видел своего сына. Он так и не успел полностью передать Хоседу те знания, которые были ему так необходимы. Ни слова, ни совета, ни наставления – Хосед ничего не услышит напоследок, Энмешарр обречен, да и все обречены. Нужно спасти хотя бы сына. Для богов люди лишь грязь, мусор, который они иногда сметают с земной поверхности, но кто-то остается, и сейчас суждено было остаться Хоседу. Энмешарр отправил слуг, вернулся в столовую и стал ждать – через несколько часов должен был появиться посланник из Башни Магов. Время тянулось медленно, за дверью, ведущей на стилобат, безжалостно светило солнце, крики медейцев, словно переплетаясь в один раскаленный жгут, хлестали по нервам, точно по оскальпированному телу. Вся жизнь пролетала перед мысленным взором жреца, стена, сложенная из сырцовых плит, казалась огромным экраном, на котором скользили изображения давно ушедших из мира людей: Иштар медленно пересекала площадь, неся на голове глиняный кувшин, маленький Хосед играл с игрушечной лошадкой, привезенной из Ура, мать и отец Энмешарра сидели на каменной скамье и молча смотрели на энси своими большими черными глазами… Он всегда знал, что боги, которым он служил, с которыми постоянно общался, являясь посредником между ними и людьми, не пощадят никого, если посчитают, что людям, этим несовершенным тварям, созданным по подобию животного и аннунака, пора покинуть то или иное место, куда боги их поселили. Люди лишь рабы, среди них не может быть равных богам, как бы некоторым из людей ни хотелось думать иначе. Боги! Энмешарр вспоминал высокую тень Ана и его длинную красивую тогу, его тиару, расшитую ангелами, он помнил огненный взгляд Мардука, нежный голос Нинхурсаг, безумную ненависть Энлиля, доброту и хитрость Энки. Как они были близки к людям, и как далеко они были от них. Беспощадные боги, карающие слепо. Энмешарр знал, что и для кого искал Нергал в стенах зиккурата, понимал, что вечно там не могло находиться то, что не принадлежало людям. Он не мог понять одного – за что прольется столько крови и погибнет столько человеческих душ: кто поднимется в небо, кто просочится под землю, кто останется неприкаянно метаться между небом и землей. – За что? – спрашивал энси. – За что? Но никто не отвечал: на этот раз боги безмолвствовали, затаившись в своей недосягаемой дали. 16 Шел 2002 год. В Багдаде еще было относительно спокойно. Чувствовалась некоторая напряженность, по телевизору передавали тревожные новости, но жизнь текла обыкновенная, такая же, как везде. Женщины в ярких или темных атагах[50], а также в обычной европейской одежде[51] ходили за покупками на базар, дети играли в мяч на узких, запыленных песком и сухой глиной улицах, мужчины обменивались новостями, сидя в тени навесов и попивая теплый чай. В воздухе, долетая из кухонь, носились запахи жареных баклажанов, долмы, бирьяни[52] и турши[53], тишиба[54], пахло хумусом[55] и мухаммарой[56]. Обязательно кто-нибудь готовил на углях рыбу «масгуф» [57]. Александр приезжал в Багдад два раза в неделю, чтобы закупить продукты, отправить специальной почтой образцы артефактов и проверить электронную почту в здании посольства, позвонить по телефону, так как в самом Багдаде в то время свободного доступа в Интернет и мобильной связи не было.