— Куда? — опять спросил Савва. — А вот этого я не знаю. Мы с ним тут выпили маленько, поговорили за жизнь, а потом я ему кое-что растолковал… Скажи-ка, ты Тануха помнишь? — Тануха? — совсем потерялся Коломин. — А-а! Отчего ж, помню. Лет пять назад, мы ещё на Аляске тогда жили, напали на нас колоши. Отбились кое-как, а Тануха раненого подобрали, так он у нас в плену оказался. Поправился, в веру нашу перешёл, а однажды Наташку спас, когда та в речке тонула — поскользнулась, дурёха, упала, а вода-то ледяная… Вот Танух и вытащил её. С тех пор и стерёг девку, ото всех напастей уберегал. — А ведомо ли вам, что Каухкан — родной брат Тануха? Савва вылупил глаза. — Да не может того быть! — Может. Гонт-то ему соврал, наговорил, что вы, дескать, Тануха пленили, да и кончили бедолагу. Каухкан, простая душа, и поверил. А когда я ему правду выложил, встал молча и ушёл. И всё, нету больше «индюков»! Уходить надо сегодня же ночью, пока Гонт новых надсмотрщиков не поставил. — Д-да, пожалуй… — промямлил Коломин и жалко улыбнулся. — Всё мечтал покинуть это проклятое место, а как пришло время… Говорят, что пойманная птица со временем так привыкает к неволе, что боится покидать свою клетку. — К воле привыкнуть будет проще! — Так, значит, ночью? — сказал Савва окрепшим голосом. — Как стемнеет, так и затеем переполох. Только вот что… Да вы ешьте, ешьте, а то остынет. — Да я ем, ем… — Скажите, Савва Кузьмич, а под миссией такой же камень, что мы в штреках рвём? — Да нет, што ты, там помягче будет. Туфом прозывается. Фёдор кивнул. — Вот там бочоночки и заложим! — кровожадно улыбнулся он. — Да где ж? В коридорчике том? Дверь-то на замке! — Отопру, не сомневайтесь. Коломин положил трясущиеся руки на колени. — Господи, Господи… — прошептал он. — Неужто и вправду?.. — Вправду, — твёрдо сказал Чуга, — а то засиделись мы тута. Пора и честь знать! Стемнело рано. Карьер затянуло мраком, и только самый верх миссии серебрился в свете восходящей луны. Дневной жар спал, но духота всё ещё держалась — ветерок в яму почти не задувал. И было тихо — миссия высилась в мрачном молчании, ни одного огонёчка не видать. Только со стороны казарм и конюшен слабо доносились ржание да звон гитары. Фёдор по одному выкатывал бочонки с порохом из потайного штрека, потом их все разом подняли наверх. — Потащили! — сдавленно сказал Коломин. — А давайте их в вагонетку уложим да так и отвезём? — Хорошая мысля приходит опосля! — ухмыльнулся Савва. — Давай! Да так и подорвём — весь удар вверх обратим, грянет как из пушки! Уложив бочонки в вагонетку, рассовав запалы, двое заговорщиков осторожно покатили её к темневшему вдали силуэту миссии «Ацтлан». Гул рельсов раздавался весьма звучно, но никого не потревожил — невольники спали мёртвым сном, их и канонада вряд ли разбудила бы, а у вертухаев, похоже, пьянка в самом разгаре. Чуга осторожненько отворил железную дверь, и вагонетку загнали в коридор. — Тут старая шахта была когда-то, — прошептал Савва, — давно, при монахах ещё, и не коридор это вовсе, а штольня. Просто потом руду сверху копать стали, пока всю не выбрали, а при Гонте начали скалу долбить — жилы вскрылись… — Поджигай! — Ага… Чиркнула спичка, подсвечивая лицо Коломина. Пучок бикфордова шнура зашипел, заискрил, подбираясь к зелью… — Быстро отсюда! Прикрыв за собою дверь, Фёдор пошагал по шпалам, еле сдерживаясь, чтобы не кинуться бегом. — Сейчас… — пробормотал Савва Кузьмич, втягивая голову в плечи. Чуга обернулся. Миссия возвышалась всё так же нерушимо, словно продолжая собою каменное основание. Вдруг земля вздрогнула, тяжкий гром сотряс всё вокруг. Железную дверь выдуло, словно парус, но не вышибло, только в щель пробилось дымное пламя — чисто дракон огнедышащий на волю рвался. Зигзагом по стене пробежала трещина, ещё одна… Огромные пласты туфа стали оседать, обваливаться, будто в разрезе выказывая шахту с болтавшейся клетью. И не выдержали стены миссии — они ломались, рассыпались, рушились, с оглушительным грохотом валились в карьер, громоздя нещадно пылившую осыпь. Камни с треском и гулом ударили в стену барака, пробуждая к жизни его обитателей. Люди с заполошными криками выскакивали наружу — и замирали, как те соляные столбы. — Кузьмич! — крикнул Фёдор, срываясь на бег. — Пора! Дуйте в конюшню — и гоните к Пылающим скалам! — Фосьмите нас с сопой! — завопил фон Бадер, хватая Чугу за руки. — Мы путем полезны! — Оцень, оцень полезны! — мелко кланялся Ван. — За ним! — гаркнул Чуга, указывая на Коломина. — Бегом! Кузьмич, не ждите меня, я вас догоню! Сжимая в руке нож Каухкана, помор бросился к осыпи, где ещё не рассеялась пыль, и стал быстро взбираться по склону, по шевелящимся камням, что ползли под ногами, как панцири стаи черепах. — Попадись мне только… — хрипло и яростно выдыхал Фёдор, одолевая завал. Наверху его глазам открылся внутренний дворик — всё левое крыло здания ухнуло вниз, и несколько комнат походили на распахнутые сундуки, из которых ветром раздувало тряпьё. Тяжело колыхались плотные шторы, трепетали легкомысленные занавесочки. Плотный мексиканец выбежал навстречу, увидал Чугу и аж присел от страха, но тут же стал лапать револьверы. Помор бросился на него, взмахивая ножом, и с ходу распорол вертухаю горло — кровь брызнула рубиновыми струями. Мексиканец, хлюпая и клекоча, падал ещё, когда Фёдор выхватил у него оба «кольта». И очень вовремя — из-за колонн нижней галереи как раз выбегали ещё двое с винтовками. Тремя выстрелами Чуга уложил обоих — умения не забывались. — Гонт, сука! — проревел он. — Выходи! Фёдор был страшен — воплощённый Азраил, ангел смерти. Он пробежал вдоль галереи, заглядывая в двери открытые или выламывая те, что были заперты. Попав в особо пышные апартаменты, Чуга понял, что оказался в личных покоях Гонта — костюмы миллионщика, небрежно разбросанные по плюшевому дивану, послужили ему подсказкой. И, по всей видимости, хозяин был здесь совсем недавно — ещё не рассеялся сигарный дым, а огромный канделябр, утыканный свечами, как иконостас, источал мерцающее сияние. — Смылся, гад? Али каменюкой тебя приложило? Жаль, коли так… Чуга мигом разоблачился и натянул новенькие чёрные джинсы. Сапоги ручной работы с тиснением тоже пришлись ему по ноге — Гонт был отменным здоровяком, а вот рубашки были маловаты. Накинув на себя тесноватую сорочку из серой фланели, Фёдор нахлобучил на голову чёрный «стетсон». Надо было спешить, но и переодевание давало ему лишний козырь — какой гризер[167] спутает щёголя с полуголым рудокопом? Небось сразу огонь открывать не станет, побоится — вдруг да не в того? Затянув на бёдрах оружейный пояс из хорошей чёрной кожи, Чуга выглянул в патио — тишина, и вернулся обратно. Что-то он упустил… А! Сейф! Дверца несгораемого шкафа была приоткрыта. Фёдор распахнул её и присвистнул — нижние полки гнулись от мешочков с золотыми монетами, а верхние были забиты бумажными долларами. — Вот она где, моя получка за полгода! — ухмыльнулся помор и выгреб всю наличность. Распихав деньги по седельным сумкам, он перебросил их через плечо и крякнул — неплохой, однако, заработок. Золотые доллары весили больше пуда. — Ништо, — буркнул Чуга, — своя ноша не тянет. Рыская по миссии, он обнаружил одного лишь Педро, перепуганного и дрожащего, засевшего в углу кухни с тесаком. — Аста ла виста, амиго,[168] — проворчал Фёдор и грузной рысцой поспешил к правому крылу, откуда накатывал запашок определённого свойства. И впрямь — конюшня. А лошади-то какие! Красавцы. Моргановская порода. Поискав на крупах знакомое клеймо — «М» в круге — и не найдя никакого тавра вообще, Чуга живо оседлал гнедого и вороного, навьючил, присобачил седельные чехлы и пустые круглые фляжки. Перезарядив револьверы, он распихал их по кобурам, но застегивать ремешки поостерёгся — чувствовал, что придётся идти на прорыв. Вскочив на гнедка, помор выехал прямо во внутренний дворик, ведя вороного в поводу. Пусто. — Да и чёрт с вами со всеми, — проворчал Фёдор разочарованно, заворачивая к выходу. Избить бы Гонта для полного счастья, избить до полусмерти — и отдать невольникам! Пущай бы потешились… Не суждено, видать. Ладно… За стенами миссии Чугу охватило волнение, грудь стеснило — впервые за долгие месяцы он очутился вне рудника, на свободе! На самом карьере и у казарм шёл бой — озверевшие рудокопы, словно вырвавшиеся на волю дикие звери, терзали своих недавних мучителей, побивая вертухаев камнями, дубинами, цепями. Мексиканцы сопротивлялись, стреляли, не жалея патронов, но уж слишком лютым был напор невольников, отринувших страх. Направив коня в объезд, Чуга натолкнулся на группу охранников, отступавших к большому костру. Услыхав топот копыт, мексы разворачивались навстречу помору, клацали затворами винтовок, но не стреляли — понять не могли, кто это на них наехал. Фёдор бросил поводья и открыл огонь с обеих рук. Гризеры не отличались храбростью и к подвигу себя не готовили — убитые и раненые остались лежать, живые разбежались. Покинув седло, Чуга прибрал пару «винчестеров» и быстренько снял три патронташа с мертвяков. Тут голоса восставших поднялись до рёва, и толпа, с факелами и оружием в руках, нахлынула из-за каменной конюшни. Чья-то глупая рука потянулась с огнём к камышовой крыше, и Фёдор рявкнул: — Не сметь, дурачьё! Там же лошади! Хотите пешком до дому прогуляться? Валяйте! Кто-то сдуру вскинул трофейную винтовку, и помор выстрелил, не думая, — «кольт» будто сам по себе прыгнул в руку. Невольник, роняя оружие, упал и сам. Только теперь, содрогнувшись, толпа узнала стрелка. — Тео! — зашумели рудокопы. — Это Теодор! — Где Савва? Не видали? — Уехали они! — вразнобой ответили недавние узники. — Савва, китаец и У-Йот! — И вы не ждите. Собирайте оружие, запасайтесь водой и седлайте коней, — спокойно проговорил Чуга и гаркнул: — Свободны! Люди просто взорвались ликованием, они орали и прыгали от восторга, словно лишь теперь осознали произошедшее. Вскинув руку на прощание, помор вскочил на коня. Застоявшиеся морганы радостно фыркали, нетерпеливо пускаясь в галоп. Фёдор и сам не выдержал — издал дикий техасский клич на всю пустыню. Свобода! Свобода, мать твою!