У нарядной конторки кассира Гуднайт купил билеты,[69] и все гурьбой прошли к каютам. — Стильно тут у них, — прокряхтел князь. — А то! — гордо отозвался Шейн, словно был хозяином парохода. «Великий Могол» и вправду выглядел под стать названию. Над судном воздымались две высокие трубы, чёрные и вычурные, а между ними висела золочёная эмблема. Прямо за трубами блестела стёклами лоцманская рубка. Кожухи над колёсами были расписаны довольно аляповато, зато ярко, а над буквами, выведенными полукругом и складывающимися в наименование «ВЕЛИКИЙ МОГОЛ», расходились чётко прорисованные солнечные лучи. Все три палубы были окаймлены белыми поручнями, а из труб нарочно валил чернущий дым — в топку подкинули смолистых сосновых поленьев, чтобы каждому стало ясно — пароход отправляется! Повсюду были расстелены ковровые дорожки, наверху позванивали люстры с гранёными стеклянными подвесками, мимо дверей с картинками сновал негр-буфетчик в чистом переднике. — Оливер, мой друг и напарник, — говорил Гуднайт, широко шагая по коридору и раскланиваясь со встречными дамами, — нынче в Биг-Бенде обретается. Самая глушь во всём Техасе! Оливер должен пригнать из Мексики большой табун — каждый ковбой на перегоне меняет за день по три-четыре лошади, вот и представьте… Я так прикинул, что в Сан-Антонио мы с ним пересечёмся. Сразу долги все раздадим, и ещё останется, на что скот покупать… Ну располагайтесь! Чарльз устроился в крошечной каютке с намалёванным у входа индейцем — ярко-красным, в перьях, смахивавшим на петуха, — а наша троица поселилась через стенку. На двери их тесного обиталища был изображён абсолютно счастливый негр с огромной корзиной, полной хлопка. — Вы как хоти-ите, — раззевался Шейн, — а я баиньки! Повесив шляпу на крючок и разувшись, ковбой с кряхтеньем забрался на верхнюю койку. Фёдор с подозрением принюхался, но нет, грязными носками не воняло. — Я тоже прилягу, пожалуй, — пробормотал Павел. — В поезде было чертовски неудобно… — Хе-хе! — тут же откликнулся Ларедо. — Это тебе не ложе с балдахином! — Пристрелить его, что ли? — задумчиво сказал Туренин. — Нельзя! Я безоружный! — Отбой! — скомандовал Чуга. — А ежели кто из вас храпеть начнёт, будет на палубе почивать! — Вопрос не ко мне, — надменно сказал Павел Андреевич. Уставшая троица затихла. Из иллюминатора доносился смутный говор да частое шлёпанье плиц гребного колеса. Первым захрапел его сиятельство князь Туренин. Полдня друзья продрыхли, а к вечеру поднялись, чувствуя, что малость переспали. «Великий Могол» плавно сплавлялся по реке, следуя ближе к правому берегу, густо, до самой воды заросшему тополями, вязами, ивняком и бузиной. Иногда на косогоре мелькал всадник, изредка показывались неказистые строения, сколоченные из досок, — то ли ферма чья, то ли лесопилка — не понять. Река была чем-то отличным от той безразмерной хляби, коя именовалась Атлантическим океаном. Мелкая, пресная Миссисипи в сравнении с той прорвой вод казалась ничтожной, как соломинка рядом со стогом, зато и успокаивала не в пример лучше. Разлившись широко и привольно, река являла некий третий простор. Вроде и не подходит к нему понятие бесконечности, видимые берега положили край, а всё ж душа отдыхала. Человек, он же не великан какой, большого размаха не требует. Глянет, что до ближнего берега добрая верста, и ему довольно… Когда стало темнеть, пароход пристал к берегу — плыть ночью было опасно. На Миссисипи хватало островков, намытых течением. Им редко давали имена, чаще всего присваивали номера. Ещё опаснее были стволы-топляки. Эти и днём различались с трудом, а уж ночью-то и подавно. Рано-рано утром, когда над левым берегом занималась заря, капитан ударил в большой колокол, и пароход величаво двинулся дальше. Стычка с Добаном кое-чему научила Фёдора, вернее, подала ему мысль овладевать револьвером вплоть до сущего совершенства. Ведь Мейси он грохнул потому лишь, что оказался быстрее. Да что там! Повезло просто. Выхватывать «пушку» он научился, это верно, а вот палить, как здешние ганфайтеры, стрелки Божьей милостью… Над этим стоило серьёзно поработать. Ни дня без выстрела! Никогда не разовьёшь талант пианиста, если не будешь упорно разучивать гаммы. С револьвером такая же закавыка, что и с роялем, — набивать надо руку, а лучше — обе. И Чуга положил себе за правило ежевечерне, как только пароход отшвартовывался на ночь, уходить подальше, дабы не пугать нервных пассажирок, и упражняться в стрельбе. Час, другой… Темнело — Фёдор раскладывал костерок, ма-аленький, лишь бы мишень видно было, и стрелял, стрелял, стрелял… Туренин, порою сопровождая товарища «на занятия», ворчал, что уж больно много патронов переводится, но быстро смолкал, ибо как научиться стрельбе, не расходуя боеприпас? Ночью рука у Фёдора побаливала, зато делалась всё ловчее, движения приобретали отточенность. Чуга потихоньку одолевал непростую дорожку к славе ганфайтера… Через неделю судно отшвартовалось в Мемфисе, штат Теннесси. Некогда деревня племени чикасо, город стал главным невольничьим рынком под властью бледнолицых. Тут «Великого Могола» поджидала огромная баржа, гружённая дровами. Казалось невероятным перебросать все чурки, да ещё и место найти, где их все уложить, но ничего, команда справилась. Чуга, Туренин и Шейн нашли себе укромное местечко на корме, как раз за аккуратным штабелем дров, и резались в карты. Князь отчаянно мухлевал, но Фортуна оказалась немилостива к нему. — Ну правильно! — возмущался Павел. — Если ни одного козыря! — Привет, — удивился Фёдор, — а дама? — Ну одна дама… — А валет козырный? — Ну один валет… Тут князь перестал бурчать — его глаза сощурились, что-то высматривая за спиной у Чуги. — Глянь-ка, — сказал он негромко. — Во-он тот типчик в сером котелке… Помор обернулся, примечая суетливого господинчика в потёртом сюртучке и полосатых брючках. — Где-то я его уже видел… — протянул Чуга и хмыкнул: — Где, главное! В Сент-Луисе и видел, в салуне! Он тогда спускался, а за ним топал Мейси. — Да? А я его на улице приметил. Этот «серый» всюду за нами ходил… Ларедо посмотрел на Туренина, перевёл взгляд на Чугу. — Я что-то пропустил? — сказал он неуверенно. — Пустяки, дело житейское! — ухмыльнулся князь. — Тео набил морду Мэтьюрину Гонту, и тот сильно обиделся. — Самому Гонту?! Ну ничего себе… — А эта «серая мышка», — кивнул Павел на типчика в котелке, — не иначе как «пинк». — Кто? — не понял Чуга. — «Пинк»! Агент Пинкертона.[70] Надо полагать, Гонт нанял «пинков» и пустил их по нашему следу! — А мы сейчас проверим. Павел, подмогнёшь? — Легко! Фёдор поднялся и прогулялся по палубе, держа курс на господинчика в сером. Господинчик любовался видами на реку. Чуга подошёл к нему с одного боку, Туренин с другого и взяли «пинка» под локотки. — Что? — дёрнулся он. — Что такое? — Разговор есть, — сказал Фёдор и воскликнул: — Ну конечно! А то ты, я смотрю, набрался изрядно, ноги не держат! — Другу, да не помочь? — подхватил князь. Пассажиры не обратили внимания на подвыпившую троицу — на пароходе многие лечились виски от скуки долгого пути. Заведя агента на корму, Чуга нежно прислонил его к штабелю дров. — Отпустите немедленно! — просипел тип в котелке. — В чём дело? — Ты кто такой, засранец? — спросил его Чуга с проникновенностью. — Я — Финиан Роуз, коммивояжёр! Что вам от меня надо? Денег у меня нет, предупреждаю сразу! — Если ты действительно Роуз, — подступил князь, — то за каким дьяволом следишь за нами? — Да вы что? — вытаращился Финиан так натурально, что Фёдор даже засомневался, а того ли они в оборот взяли. — Вопросы тут задаём мы, — жёстко сказал Туренин. — Давно ты в агентстве Пинкертона? Кто тебя послал за нами — начальство или сам Гонт? Отвечай! — Джентльмены что-то путают… — заскулил Роуз, но тут Чуга убедился в правоте своих подозрений: выглядел Финиан перетрусившим малым, но глаза смотрели спокойно, с иронией даже. Фёдор основательно встряхнул «пинка», да так, что у того зубы клацнули, и проговорил — медленно, ровно, очень прохладным голосом: — Ты заплатил Добану Мейси, чтобы тот порешил нас… — …А джентльмены такого не спускают, — сказал Туренин, тыча дулом револьвера Финиану в бок. Тут-то Роуз и «сдулся». — Нет! — хрипло выдавил он. — Не надо! Я всё скажу! Да, я работаю на Пинкертона. Мы с Диком «вели» вас от самой Пятой авеню, но мы… Мой бог! Что нам приказали, то мы и делали! — Кто приказал?