Чиник, без особого труда приобретя боливийский паспорт и назвавшись естествоиспытателем-натуралистом, путешествовал по берегам реки Десагуадеро с альбомом для рисования и фотоаппаратом. Удостоверение корреспондента-обозревателя «Географического журнала» на имя Альберта Берга открывало ему доступ в загородные резиденции и клубы. Он был не скуп, а это качество, ценимое везде, а в Латинской Америке — вдвойне, вскоре сделало его своим человеком в журналистских кругах. Чиник рассказывал, что одна из целей его приезда — изучение редкой рыбы титикака, обитающей в высокогорном озере. Слушатели понимающе кивали — кто из боливийцев не знает кушанья червиче и бесхитростного рецепта его приготовления: сырую рыбу нарезают полосками, вымачивают в лимонном соке и приправляют репчатым луком и помидорами. Чинику говорили, что титикака привыкла к разреженной атмосфере, как привыкает к горам человек, а те редкие экземпляры, которые отваживаются спуститься по Десагуадеро, довольно быстро гибнут. Надо иметь много везения, чтобы поймать живую титикаку. — Буду надеяться, что мне повезет,— сказал Чиник.— Нет ли желающих составить компанию? Взяв напрокат машину и набив ее багажник припасами, он захватил двоих попутчиков и отправился в горы. Однако, доехав до маленького городка Пиньо с его знаменитым базаром, спутники сошли, заявив, что нигде в мире не готовят таких вкусных эмпанадас (пирожков) и квезильо (обжаренного козьего сыра). Вернувшись через два дня в Пиньо с заспиртованным экземпляром титикаки, купленным у аптекаря соседнего городка, Чиник нашел своих знакомых в приподнятом настроении, они искренне жалели, что гостя не было с ними все эти приятные дни (от обоих за версту разило вином). На обратном пути Чиник доверительно сообщил попутчикам, что приехал в Ла-Пас еще и потому, что услышал об искусных пластических операциях, которые делают здесь, и что хотел бы привезти сюда жену. Ему не дали договорить, уверяя, что только в Ла-Пасе способны превратить госпожу Берг в первую красавицу... называли адреса хирургов и предлагали доверительные письма. С одним из таких писем Сидней и нанес заранее запланированный визит на улицу Карретас. Показал хирургу Висенте Аррибе фото некоей дамы с умными глазами, тонкими чертами лица и искривленным до невозможности носом, назвал даму женой, сказал, как переживает она и как переживает он сам и что мечтал бы... одним словом, не постоял бы за ценой. Словоохотливый сеньор Арриба заверил Чиника, что он может быть спокоен и привозить свою супругу. Кто-кто, а сеньор Арриба имеет последние годы такую практику, о которой еще несколько лет назад мог только мечтать. — Человечество деградирует? — поинтересовался Чиник. — Дело не в том. Просто после войны прибавилось работы. — Было много раненых? У вас, в вашей стране, так далеко от фронта? — изобразил легкое недоумение Чиник, удостоившись при этом снисходительного взгляда врача. — Вы не так меня поняли... господин... — Мое имя Берг, я в вашей стране недавно и многого еще не знаю. — Вполне простительно, мистер Берг. Но я не имел дело ни с одним раненым. Мои пациенты, как на подбор, антр ну, надеюсь, вы меня понимаете? — Вполне, вполне. Сами по себе молодцы, но за них не хотела выходить ни одна уважающая себя барышня на выданье: одного подвел подбородок, другого бородавка под глазом, а третьего нос с хорошую брюкву. — Не совсем так, мистер Берг, не совсем так. — Скажите, а вы каким-либо образом рекламируете свою работу? Сравниваете то, что было, с тем, что стало? Как вы гарантируете успех операции такому недоверчивому и сомневающемуся человеку, как я? — Позвольте открыть один секрет. Верю в ваше благородство, надеюсь, что вы не разгласите маленькой тайны, которую я открою. Чтобы не докучать пациентам вопросами, желают ли они сфотографироваться перед операцией, моя помощница Кэтти делает это незаметно и профессионально. — Но если узнают, не будет ли неприятности? — Никто никогда не узнает. — Так не могли бы вы показать мне несколько фотографий? — Пожалуйста. Одну минуту.— Едва дотронувшись до пластинки на стене, Арриба вызвал помощницу и негромко сказал ей несколько слов, взглянув при этом на Чиника. Тот быстро поправил бабочку на воротнике, слегка пригладил волосы и развел руками беспомощно и покорно, изображая человека, сраженного красотой. Полногрудая и белолицая Кэтти «с выдержкой в одну сотую доли секунды» окинула его взглядом, слегка улыбнулась и вскоре вошла с небольшой пачкой фотографий, соединенных попарно большими скрепками. Чиник рассматривал фотографии рассеянно. Он то и дело переводил взор на Кэтти, а когда она перехватывала его, слегка краснел. — Все это интересно... работа вполне профессиональная. Только надо будет, господин Арриба, набраться терпения и ждать, пока жена пересечет океан.— Бросил быстрый взгляд в сторону Кэтти.— Знаете что? В знак доверия я хотел бы оставить небольшой аванс, если вы не будете возражать. Не дождавшись ответа врача, Чиник небрежно вынул из бумажника пятидесятидолларовую купюру, о чем-то подумал и, добавив к ней вторую, оставил под пепельницей. — О что вы, такой щедрый жест!.. Мы будем всегда рады видеть вас, господин Берг. — Вот моя карточка, а это телефон в отеле, а вы мне, пожалуйста, дайте свои телефоны. Я надеюсь, Кэтти разрешит мне позвонить ей и познакомить со своими скромными успехами в фотографировании. Я хотел бы проявить несколько лент. — Звоните,— бесхитростно ответила та. Встретившись несколько дней спустя с Кэтти, Сидней спросил: — Скажите, Кэтти, вы так молоды и так красивы... что вы думаете обо мне? — Вы кажетесь человеком, которому улыбается судьба. Вы богаты и благополучны в любви. О чем еще может мечтать мужчина? — Милая Кэтти, если бы я не испытывал доверия к вам... Вы видели портрет моей жены. Это добрый, умный, верный человек. Но. скажите, разве я чем-то могу напоминать мужчину, счастливого в любви? — Не знаю, но... Если вы относитесь к жене с уважением и если она у вас умная женщина... сеньор Арриба... он действительно может помочь вам и вашей супруге. — Я мечтал о такой помощи еще неделю назад. — Что же изменилось? — Наверное, не изменилось ничего, если не считать того... что я встретил вас. Кэтти кокетливо улыбнулась. Чувствовалось, ей было приятно сознавать, что она имеет власть и над этим мужчиной тоже. Она нежно дотронулась до руки Сиднея: — Это скоро пройдет, а жена останется. После операции вы привяжетесь к ней еще больше. Она служит, имеет профессию? — Моя жена переводчица. А еще пишет стихи. У нее сборник любовной лирики. — О, если она талантливая поэтесса, ей грозит неприятность. — Почему вы так думаете? — Не помню уже, у кого прочитала, что некрасивая наружность женщины содействует проявлению талантов. Не находя утешений в любви, женщина открывает в себе художнические способности, неведомые красавицам, у которых на уме только одни мужчины. Не боитесь после операции получить жену-красавицу и потерять поэтессу? — Милая Кэтти, ловлю себя на том, что мне приятно видеть вас, беседовать с вами. Но при том... смутное предчувствие гложет меня. Все существо мое, весь жизненный опыт говорит: беги подальше, не старайся завоевать расположение такой женщины... у тебя в твои годы мало надежд. — Простите меня, мистер Берг,— Кэтти слегка отодвинулась от него,— я не полагала, что доставлю вам огорчение. Честно сказать, меня обвиняли за не такую уж долгую жизнь во многих смертных грехах: в непослушании, своеволии, неверности, наконец, упрека же такого рода мне еще слышать не приходилось. Вы действительно боитесь меня? Как вы сказали? В ваши годы... мало надежд? — Кэтти от души рассмеялась и спрятала рот в ладошках. — Вы замужем, Кэтти? — Была замужем. — А есть ли у вас друг? — Хороших людей кругом много. Если вы слишком много узнаете обо мне, я стану вам неинтересной... А я не хочу этого... не хочу, чтобы это случилось скоро. С Кэтти он прожил две счастливые недели. Дарил ей подарки с расточительностью, которая привела бы в ужас и Песковского, выросшего в небогатой семье, и мистера Аллана, контора которого, по его собственному изречению, «не считалась с расходами». Зато Чиник получил в свое распоряжение восемьдесят девять фотографий пациентов доктора Аррибы. Четыре снимка, сделанные до операции, совпали с присланными из Москвы. ГЛАВА III Он знал, что эта минута придет. Рано или поздно. Мечтал о ней. И сейчас, когда минута эта настала, поймал себя на мысли, что она знаменует собой не конец, а только начало операции, которая снова потребует такого напряжения сил, умения, воли, какое трудно было предвидеть. Взглядом отпустил помощника, положившего на стол две папки — розовую и голубую. Пересиливая себя, нарочито неторопливо распечатал пачку «Пушки», достал толстую и жесткую папиросу, обстоятельно размял ее. Затянулся раз, другой, третий, развязал розовую папку, но тотчас решительно закрыл ее, положив сверху массивную ладонь. Он хорошо знал, какое свидание и с кем ждет его. И хотел, как мог, продлить минуты ожидания. Заквакал лягушкой красный — самый ближний из шести — телефон. Поднял трубку. Старый приятель — генерал из Генштаба — приглашал на завтрашний футбольный матч. — Хотя я на твоем месте хорошенько подумал бы, ехать или нет,— не без подковырки произнес голос на том конце провода.— Завтра наши вашим поддадут жару. Но если все же решишь, помни, у меня есть лишний билет. — Это еще неизвестно, кто кому поддаст,— в тон собеседнику ответил Овчинников. Он обрадовался неожиданному этому звонку и с жаром включился в дискуссию. Поймал себя на том, что завидует штабисту: «О футболе говорит от сердца. Ясно — все тревоги и перегрузки в прошлом, нормированный рабочий день, воскресенье, как у всех людей, и сон, должно быть, нормальный». У него, Овчинникова, и у людей его профессии все — в настоящем и будущем. Война закончилась для кого угодно, только не для них. И эти две аккуратные папки — розовая и голубая — как незатухающее эхо войны. В этих папках — сведения о том, сколько вреда причинили бывшей своей родине отступники. Какой могут еще причинить... Давно опрошены свидетели, закончены судебные разбирательства. Всем четырем вынесены заочные приговоры за предательство и сотрудничество с фашистами. Их искали долго, терпеливо, искусно. Преступники, словно по команде, покинули насиженные места — кто в Аргентине, кто в Боливии, кто в Уругвае, чтобы... да, теперь это ясно... решили объединиться. Спелись, слетелись, нашли новых покровителей. Закончив телефонный разговор, Овчинников веером разложил на столе большие, размером восемнадцать на двадцать четыре, фотографии Уразова, Слепокурова, Завалкова и Матковскиса. Снимки трех первых были сделаны на фоне хирургического кресла. До операции (эти физиономии были достаточно хорошо знакомы Овчинникову) и после. Нужно было иметь неплохое воображение, чтобы узнать преступников... Матковскис не обращался к этому эскулапу, он был сфотографирован на улице скорее всего из-за укрытия, но тоже мало напоминал того Матковскиса, которого генерал знал по фотографиям обвинительного заключения. Овчинников вынул из голубой папки три первые странички, окунулся в чтение. «Уразов Ярослав Степанович. 1902 года рождения. Уроженец Смоленска. Сын полковника царской армии. Служил в армии Деникина и у Петлюры. В годы коллективизации вместе с Завалковым 3. 3. (см. ниже) создал банду, терроризировавшую население. Приговорен к расстрелу, который был заменен десятью годами заключения. В 1940 году бежал. Служа в гебитскомиссариате Смоленска, участвовал в карательных операциях гитлеровцев против партизан и мирного населения. В Смоленском областном госархиве хранится налоговая ведомость, в которой зафиксировано, что Уразов ежемесячно получал 850 рублей. Награжден бронзовой медалью первой степени «За выявление врагов Германии». В марте 1944 года, будучи переведен на работу в Минск, стал одним из руководителей операции «Озаричский лагерь». Стремясь вызвать эпидемию среди наступавших советских войск, гитлеровцы согнали около 50 тысяч человек, в их числе много инфекционных больных, в заболоченное урочище Озаричи Гомельской области, недалеко от линии фронта. От болезней и голода здесь погибло около 17 тысяч человек. Сотрудничал в гитлеровских газетах. Один из авторов декларации «Бацилла большевизма», подписанной группой предателей. Избегая возмездия, в конце 1946 года прибыл в Буэнос-Айрес, приобрел участок земли и занялся фермерством. Установил контакты с русскими и немецкими военными преступниками, создавшими тайную сеть связи, взаимной поддержки и оповещения об опасности. Из Аргентины выбыл неожиданно, в неизвестном направлении. Завалков Захар Зиновьевич. 1909 года рождения. Уроженец Могилева. Сын кулака. В годы коллективизации за попытку поджога колхозного хлеба был приговорен к пяти годам лишения свободы. Впоследствии привлекался к ответственности за хищения. Организатор вооруженного нападения на государственный музей 28 июня 1941 года. В составе зондеркоманды 7-А участвовал в карательных операциях на территории Могилевской и Гомельской областей. Сообщник Ярослава Уразова. Причастен к выдаче разведгруппы, действовавшей под руководством коммуниста А. А. Притчина в Минске с декабря 1942 года по май 1944 года. Командовал взводом в одиннадцатом охранном батальоне СС, который вел бои с партизанами, уничтожал мирных советских граждан, грабил, сжигал деревни, задерживал и угонял в фашистское рабство трудоспособных людей. Мстя партизанам, взвод Завалкова загнал в баню поселка Птичь Глузского района сорок восемь женщин, детей и стариков. Их расстреляли, а трупы сожгли. После изгнания оккупантов с территории Белорусской ССР Завалков обзавелся фальшивыми документами и исчез. Матковскис Брониславс Григорьевич. 1916 года рождения. Уроженец местечка Друскининкай (Друскеники), сын владельца гостиницы. Попав в плен, изъявил желание сотрудничать с гитлеровцами. Действовал на территории Орловской области в составе группы тайной полевой полиции ГФП-580. Переодевшись в гражданскую форму, назывался бежавшим из плена советским офицером. Участвовал в расстрелах людей, оказавших ему приют. Выдавая себя за партизана, вышел на связь с бывшим бухгалтером колхоза «Маяк» В. Ф. Демидовичем, попросил помочь собрать сведения о немецких воинских частях, расположенных в соседних деревнях. Демидович и его дочь, медицинская сестра Г. В. Глушакова, передали ему план расположения фашистских гарнизонов. В тот же день Демидович и его дочь были арестованы и впоследствии расстреляны.