В подвал ведет крутая и узкая лестница, по которой можно спускаться, только опираясь о перила. При каждом шаге вступившего на нее лестница слегка поскрипывает. По скрипу ступенек я научился почти безошибочно угадывать, кто из постоянных посетителей спустился в зал. Легкие, как будто сдавленные, звуки сообщали о приходе миниатюрной кассирши универсального магазина. Почти следом за ней в зал входил молоденький лейтенант с неизменной усмешкой на губах. Лестница провожала его единым звуком — он спускался быстро, самоуверенно, а войдя в зал и увидев подругу, изображал приятное удивление. Под ногами бюргеров и их добропорядочных жен лестница пела, стонала, ухала. Они спускались друг за другом, сразу по нескольку человек, рассаживались компаниями и беззаботно проводили вечер, рассказывая друг другу разные истории и анекдоты, запивая их кофе с коньяком и заедая пирожными. В зале стояло два десятка столиков. Стены кафе были обшиты дубовыми панелями коричневого цвета. Свет лился в зал из лампочек, искусно спрятанных за эти панели. В субботние и воскресные вечера в «Серебряную чашку» приходило больше народу, чем обычно. В эти дни заглядывали к нам и два офицерских чина. Майор и лейтенант были очень похожи друг на друга. У обоих прямые жидкие волосы неопределенного цвета, зачесанные на пробор, мясистые носы, рты-щелочки с узкими губами, на которых я ни разу не увидел улыбки. С этими братьями и было связано первое задание, данное мне Алланом. За несколько дней до того человек, доставляющий в кофейню вина и кофе в пакетах, попросил, чтобы в этот раз я принял партию товара сам. В одном из пакетов вместо ароматного кофе лежало небольшое подслушивающее устройство. Там же я нашел и указания, как и что должен сделать. До субботы, когда обычно приходили эти двое, оставалось три дня. Я знал заранее, что приспособить устройство мне нужно в одной из полых ножек стола, за которым обычно сидели эти офицеры. В субботу, когда до открытия кофейни оставалось около часа, я спустился в зал. Прислуга была на кухне, и мне ничего не стоило подключить тонкий провод, тянувшийся от стены под ковром, к подслушивающему устройству. Лестница тяжело заскрипела под сапогами братьев. Они сели за «свой» столик, заказали еду и углубились в беседу. Я не знал, зачем понадобился Аллану этот майор и что нового англичане могли узнать от него, но тем не менее мой шеф просидел в моей пустой запертой квартире (Элен уехала к приятельнице) с наушниками весь вечер. За эту операцию я получил от господина Аллана и первую благодарность. Я понял смысл его работы: собирать даже самые незначительные сведения, связанные с военными приготовлениями Германии, сопоставлять их с другими сведениями и фактами, выстраивать гипотезу, которая проверялась донесениями других агентов. Два наших брата-офицера занимались военными железнодорожными перевозками. В их беседах несколько раз повторялись слова «Судеты» и «Польша». Хороший родственник со стороны жены, как дар небес, выпадает не часто, но если уж выпадает и если к тому же носит почтенную фамилию Функ... многое можно сделать на этом свете, имея такого тестя. Функ любил единственную свою дочь, угождал ей в чем только мог, умело и тактично «упрощал» (он сам выдумал это словцо и гордился находкой) всевозможные большие и малые сложности, возникающие при создании новой семьи. Говорил нам: — Даже шестеренки в часах должны притереться друг к другу, только тогда часы начнут показывать точное время... На все нужно терпение, всякую вещь можно сделать, имея терпение и цель. У меня одна только цель — чтобы вам было хорошо. И чтобы вы нарожали мне внуков. Функ обладал способностью привязывать к себе людей, устанавливать контакты и с поставщиками и с посетителями. Когда в тридцать восьмом затянулась реконструкция приобретенного здания (стройматериалы к той поре находились на строгом учете), сумел через «нужных людей» достать и цемент, и стекло, и краску. «Серебряная чашка» довольно быстро обрела известность и стала одной из самых популярных кофеен городка. Практицизм тестя, гармонировавший с приветливостью, непринужденная обстановка, которую создавала Элен, не торопившаяся заводить детей («пока молоды, поживем немного для себя, а потом я тебе нарожаю такую кучу детей, что не будешь знать, куда от них деться»), помогали расширять круг знакомств. Среди посетителей кафе бывали и военные и промышленники. Черта баварца — видеть в каждом новом знакомом старого знакомого, прямота и откровенность немало споспешествовали той моей работе, которая была связана с именем «Рустамбеков». Я дважды принимал у себя незнакомых людей. Прятал аппаратуру. Под видом деловых писем отправлял шифровки, продиктованные Рустамбековым». ГЛАВА VIII В яркий, спокойный, не по-весеннему теплый полуденный час Сидней Чиник подъехал на машине к Гюнцбергу, небольшому придунайскому городку, неторопливо перекусил в ресторане, из окон которого открывался вид на горную речушку Гюнц, спешившую донести свои воды до Дуная, просмотрел местную газету, а перед отъездом позвонил по телефону и, услышав условный сигнал, без промедления отправился к машине. За полтора часа, что оставались в его распоряжении, надо было пересечь Дунай по старому, да не на один век построенному мосту, доехать до дороги Ульм-Хербрехтинген, свернуть на север, а на пересечении шоссе с линией электропередачи принять незнакомца, который выйдет из леска. Подъехав к назначенному месту, Сидней не без удивления увидел мужчину, сидевшего на бетонной опоре мачты и читавшего книгу. Приметы совпадали. Поразившись беспечности незнакомца, Чиник остановил машину и, не выходя из нее, произнес, полуоткрыв дверцу: — Прошу прощения, господин, который час? На него посмотрел небритый остроносый мужчина лет сорока в неглаженных брюках и стоптанных ботинках и, не выказав ни малейшего желания вступить в беседу, снова окунулся в книгу. «Черт бы тебя побрал!» — выругался про себя Сидней и, не заглушая мотора, вышел из машины... «Какого дьявола ты требуешь от меня осторожности, если сам ведешь себя как разгильдяй, герр Гродоцки?» — С кем имею честь? Вы меня с кем-то перепутали. — Вас нельзя ни с кем спутать. «Наннт ман ди шлиммстен шмерцен»2,— произнес первую половину пароля Сидней. — Это другое дело. «Зо вирд аух ди майне генаннт»3,— отозвался Гродоцки, закрыл книгу и по-чаплински — носки врозь — двинулся к машине. Сиднею надо было поселить незнакомца у себя. Судя по всему, жить вместе предстояло не один день, и не одну неделю, пока Гродоцки не изготовят швейцарский паспорт и не переправят через границу. Много разных малосимпатичных людей встречал в своей жизни Чиник, но такого отталкивающего типа увидал, кажется, первый раз. Самонадеянность во взгляде, плечи — одно короче другого, весь какой-то скособоченный. А чего стоит этот тоненький нос?! Такими носами народная фантазия, подметив связь между характером и внешностью, наделяет леших и домовых. Какую ценность для Альбиона может представлять этот Гродоцки? Почему задание объявлено исключительно важным? Всю дорогу до моста ехали молча. Когда приблизились к ресторану, Чиник произнес, не оборачиваясь: — Если вы проголодались, я мог бы что-нибудь вынести. — Езжайте не останавливаясь. Если мне что-нибудь понадобится, я скажу вам сам,— властно проговорил Гродоцки.— Пока я хочу немного вздремнуть. «Этот тип принял меня, скорее всего, за мелкую сошку. Считает себя вправе разговаривать со мной свысока. Послало, однако, мне небо»... Вскоре раздалось сопение, едва не заглушавшее шум мотора. Взглянув в зеркальце над головой, Чиник увидел полуоткрытый рот и длинные желтые зубы. Машинально чуть отвернул зеркальце. Сидней вел машину не торопясь и вернулся домой затемно. Провел Гродоцки в комнату за своим кабинетом. Гость, скользнув равнодушным взглядом по столу, заставленному едой, и по стенам, бесцеремонно подошел к шкафу с книгами и, открыв его, присел на корточки, знакомясь с томами по корешкам. Улыбнулся уголками рта. После чего, не вымыв рук, сел за стол и, открыв свою книгу, принялся за трапезу. Книга называлась «Теорема Ферма: надежды, разочарования, надежды» и, насколько мог догадаться Сидней, посвящалась попыткам ученых разных стран решить теорему знаменитого французского математика, высказавшего ее и не оставившего доказательств. — Ни я, ни, должно быть, вы не знаете, сколько вам предстоит прожить здесь,— тоном хозяина произнес Чиник.— Никто не должен догадываться о вас. Туалет налево, ванная за туалетом, этот телефон соединен с моим кабинетом. Спокойной ночи. — Ага,— отозвался гость, не отрываясь от книги. Герр Гродоцки принадлежал к тому не очень распространенному в Европе типу людей, которым, нелегко дается искусство держать свое в себе. Уже через несколько дней Чиник отметил, что суровость гостя была напускной. Просто ему хотелось с самого начала подчеркнуть свое превосходство. Однако желание самолюбивого гостя не подкреплялось ни жизненным опытом, ни профессиональной выучкой. Чиник решил дать тому возможность выглядеть важной персоной, не делая со своей стороны ни малейшей попытки близко сойтись. — Я третий день ем на завтрак жареные сосиски. Если бы хозяин догадывался, кому он дал кров... — Я догадался об этом еще до встречи, когда меня попросили вспомнить строчку из Гейне. Понял, что мне предстоит познакомиться с глубоко несчастным человеком. — Что?! Несчастным человеком? Вы просто забыли или вообще не знали того стихотворения: «Когда будут называть величайшие имена, назовут и мое имя», вот в чем смысл строф бессмертного Гейне! — Гродоцки, кажется, первый раз улыбнулся, однако сделал это, не открывая рта... должно быть, стеснялся своих зубов. — Только потому и избрали такой странный пароль? — Нет, я хотел, чтобы имя Гейне, книги которого фашисты сжигают, не забылось, чтобы сбылось пророчество поэта. Англия не забудет Гейне, как не забудет и вас,— с некоторой напыщенностью, прогнав с лица улыбку, произнес Гродоцки.— О себе я уже не говорю. Придет час, услышите о Зигфриде, а точнее — о Зигмунде Гродоцки. Если мне не изменяет предчувствие, фашисты скоро объявят приз за мою голову. Если уже не объявили. Чиник, делая вид, что преклоняется перед таким необыкновенным гостем, смиренно потупил взор. — Что, уже объявили? — спрашивал два дня спустя Гродоцки.— И всего десять тысяч рейхсмарок? Да они с ума все посходили! Типичное проявление немецкой прижимистости. Могли бы и не скупиться. Я вижу, вы не тот человек, за кого я принял вас сначала. И теперь мой долг предупредить вас, что, если операция осуществится, вы сможете обеспечить своих потомков до третьего, если не до четвертого, поколения. Уж я-то об этом побеспокоюсь. Мне у вас хорошо живется и хорошо думается. Вот что я успел написать за одну лишь неделю. Это первая бородка к ключу, только первая, будут и другие. Если догадываетесь, о чем я говорю, спасибо, если не догадываетесь, мне жаль вас. — Я ничего не знаю, кроме одного: мне, скромному немецкому бюргеру, надо сделать все, чтобы человек, которого мне назовут, оказался в Швейцарии. — Ха-ха-ха, господин скромный немецкий бюргер. Не скромничайте, та служба с простаками дел не имеет. Мы-то с вами не простаки! Обо мне не думайте. Я спокоен, как всегда. Холоден как лед и тверд как сталь. Пока же... я хотел бы сказать, что ценю ненавязчивую вашу заботу, скромность и такт, во мне просыпается доверие к вам. Я чувствую — вы тот, на кого можно положиться. — Теперь я хочу обратиться к вам с ... просьбой,— произнес некоторое время спустя Гродоцки.— Сделайте все, чтобы оказалась в безопасности моя мать, единственно близкий мне человек на этом свете. — Вы поздно обращаетесь с подобного рода заданием. — Что вы хотите этим сказать?.. — Я хочу сказать, что ваша мать уже давно в безопасности. Неужели вы могли рассчитывать, что фашисты, узнав о вашем исчез... о вашем отъезде, оставили бы в покое вашу родительницу? — При чем здесь мать! Они не имели права ее трогать! Почему, однако, вы не сказали мне, где она? — Не хотел нарушать запрета, услышанного еще по дороге сюда. — Где мама? — В Швеции. Ее попросили не волноваться за вас. — Это сделали вы и ваши друзья? — Это сделали люди, которые хотят, чтобы вам спокойно думалось и работалось на новом месте. С живостью, которую трудно было предполагать в этом медлительном и флегматичном человеке, Гродоцки подошел к Чинику и, сложив ладонь лодочкой, протянул ему руку. — Не забуду, как перед богом говорю, не забуду. Однажды ночью, услышав долгожданный звонок от «дяди», Сидней зашел к Гродоцки, застал его за расчетами и сказал: — Завтра, вернее, сегодня в шесть утра мы выезжаем. Просили передать, что все в порядке. Вам не мешало бы хорошо выспаться. — Спать в такую ночь? Избавьте. У меня появилось дикое желание рассказать вам о себе. Если бы меня попросили ответить одним словом на вопрос — кто я? — сказал бы: «математик», если двумя словами — ответил бы: «великий математик», а если бы тремя, пришлось бы признаться: «великий непризнанный математик» — так начал свой рассказ Зигмунд Гродоцки.