— Ну, если по Смершу ходят слухи, значит, Вадиса уже точно назначили. Может, чем помочь, товарищ полковник? — Нет, Саша, все документы в порядке. Остался только рапорт. Ты иди, отдыхай. Твоя небось извелась вся. Воспоминания счастливого человека Летняя и осенняя серии агитационных полетов с Гитлером пролетели как один миг. Время сжалось, словно пружина. События мелькали с быстротой кинохроники, не давая возможности ни оценить их последствия, ни запомнить детали. К концу года я был измотан физически и находился на грани нервного срыва. Первый полет из Мюнхена в Тильзит, что в Восточной Пруссии, выпал на начало июля. Погода стояла пасмурная. Непрерывно лил дождь. Все семь часов полета я вел старый добрый «Рорбах D-1720» по приборам, так как из-за густой облачности земля была невидна. Ночью при сильном боковом ветре мы приземлились в аэропорту Кёнигсберга, откуда Гитлер и его сопровождающие отправились на машинах. Из Кёнигсберга мы вылетели на следующий день около семнадцати часов. Сделали посадку в Мариенбурге, где Гитлер выступил с краткой речью, а затем, через час, направились в Котбус и Варнемюнде. Глубокой ночью вылетели по маршруту Варнемюнде — Киль. Все, в том числе я и мой бортинженер, очень устали. Гитлер был раздражен постоянной болтанкой, а возможно, и еще чем-либо, ни с кем не разговаривал, все время нервно вглядывался через иллюминатор в ночную темноту. Ганфштенгль сел рядом со мной, но также молчал. Отто и Зепп Дитрихи спали, Шауб все время делал какие-то записи в блокноте. Генрих Гофман, приняв по своему обычаю изрядную дозу водки с коньяком, храпом заглушал урчание двигателей. Я попытался выбраться из пелены сплошной облачности и набрал высоту. Бесполезно. На высоте пяти километров стало еще мрачнее. Радиопеленгатор работал исправно, но вдруг замолчала берлинская радиостанция, а за ней радиостанция Гамбурга. Я запросил контрольные сведения о нашем местоположении у Любека и Бремена, передав им показания приборов. Их противоречивые ответы меня обескуражили. Радиостанция Любека сообщила, что мы идем над Балтийским морем на запад, строго по намеченному курсу, и находимся на половине пути между Ростоком и Нойштадтом. Я обернулся к Гитлеру, и он удовлетворенно кивнул головой. Затем на связь вышел Бремен и сообщил, что мы находимся в семидесяти километрах северо-восточнее острова Гельголанд и идем курсом зюйд-вест прямо на Восточно-Фризские острова. Получалось, что мы уже перелетели Киль, весь Шлезвиг-Гольштейн и шли над Северным морем в сторону Вильгельмсхафена. Гитлер вскочил со своего кресла, встал сзади, между мною и Ганфштенглем и взволнованно произнес: — Это уже Северное море! Мы пролетели Киль! Ганфштенгль попытался пошутить: — Да, фюрер. Мы скоро будем в Англии и выпьем по чашке хорошего чая. Я очень сомневался в сведениях, полученных из Бремена. Во-первых, все время дул сильнейший встречный ветер с запада, который, естественно, не ускорял, а резко тормозил движение машины. Во-вторых, ни по времени, ни по расходу горючего, которого оставалось в баках не так много, мы никак не могли оказаться в трехстах километрах западнее расчетного местоположения. Но нервы Гитлера не выдержали. Он страшно боялся упасть в море, так как не умел плавать. Схватив меня за плечо, он заорал на меня, в истерике перейдя на «ты»: — Немедленно поворачивай на юг! Мы должны добраться до суши! Я движением плеча освободился от его руки, резко заложил штурвал налево, от чего Гитлер еле удержался на ногах, развернул машину на девяносто градусов и стал снижаться. Дождь прекратился на высоте тысяча метров. Я снизился до пятисот метров, и мы увидели тусклое серое утро. Мы шли низко над морем в сторону побережья. Вскоре перед нами раскинулся небольшой город. Проснувшийся Гофман подошел и стал за моей спиной рядом с Гитлером. — Ба! — воскликнул он. — Да это же Висмар! Какой он красивый с высоты птичьего полета. Гитлер был ошеломлен. Он в явном смущении отошел, уселся в свое кресло и, насупившись, уткнулся в иллюминатор. Конечно, сведения радиостанции Любека были абсолютно верными. Мы шли строго по курсу на Киль, чуть задерживаясь из-за сильного встречного ветра. Не долетев полпути из-за дезинформации Бремена и паники Гитлера, мы дотянули до аэродрома в Травемюнде и совершили там посадку. На земле у трапа стоял Гитлер. Он взял меня под руку, отвел чуть в сторону и тихо, чтобы никто не слышал, сказал: — Баур! Не обижайтесь. Я страшно испугался. Я вновь убедился в вашем профессионализме. Я настолько устал, что забыл о своем членстве в НСДАП и ответил ему без уже принятого в партии «мой фюрер»: — Господин Гитлер! Давайте договоримся, каждый будет профессионально выполнять то, что умеет. Я по-военному щелкнул каблуками и откланялся. Думаю, Гитлер долго считал себя виноватым передо мной. Каждый раз, возвращаясь из полета, он благодарил меня за отличное пилотирование и крепко, по-дружески, жал мою руку. Затем, с небольшими перерывами на один-два дня, во время которых я просто отсыпался, следовали полеты в Берлин, Рехлин, Бреслау, Лейпциг, Дессау, Гамбург, Дюссельдорф, вновь в Гамбург, Эссен, Веймар, Дрезден, еще три раза в Берлин, Нюрнберг, Штеттин, вновь в Кёнигсберг, Регенсбург. Всего мы совершили более восьмидесяти полетов. Я, постоянно находившийся в напряженном состоянии из-за высокой интенсивности полетов, занятый ежедневным техническим осмотром и мелким ремонтом машины, конечно, не мог знать всех подробностей проведения избирательных кампаний. Я настолько уставал, что часто не понимал, о чем говорили со мной Гофман, Ганфштенгль, Зепп Дитрих. Только по каким-то особенным событиям или эксцессам я мог судить о возрастании политического напряжения в стране, все большем размежевании немцев по идейным соображениям в ходе избирательных кампаний. Однажды в Гамбурге к нашему только что приземлившемуся самолету подъехала машина, и выбравшийся из нее начальник городской полиции нервно протянул Гитлеру пачку листовок. В них говорилось, что если Гитлер попробует появиться на митинге в Альт-Харбурге, этом постоянном оплоте коммунистов, живым ему не быть. Команду сопровождения охватило замешательство. Гофман и Шауб были явно напуганы. Зепп Дитрих стал всех успокаивать. А когда подоспевший гауляйтер Гамбурга доложил Гитлеру, что численность штурмовиков, охраняющих зал, в пять раз превосходит наряды полиции, что они не позволят никому пошевелиться и открыть рот, Гитлер успокоился. Через два часа он вернулся довольный, уверяя всех, после его выступления большинство коммунистов отдадут свои голоса за НСДАП. От Зеппа Дитриха я узнал, пока Гитлер произносил речь, на улицах вокруг зала разгорелось самое настоящее побоище между штурмовиками и отрядами коммунистического союза «Спартак». Полиция не вмешивалась. Верх одержали штурмовики. Другой раз, в Кёнигсберге, мне самому пришлось оказаться в эпицентре политических страстей. Приземлившись вечером в середине октября на аэродром, я с моим бортинженером Цинтлем осмотрели самолет и попросили главного инженера аэродрома заправить машину. Когда Гитлер и сопровождавшая его свита уехали, самолет был тут же взят под охрану отрядом штурмовиков. Мы с Цинтлем тоже отправились отдыхать. Ночью спал плохо. Часто просыпался. Одолевали тревожные чувства. Дело в том, что и ранее в Кёнигсберге у нас постоянно возникали проблемы с аэродромным персоналом, который в большинстве своем был агрессивно настроен против НСДАП. И на это раз все повторилось, но в более обостренной форме. Утром, прибыв на аэродром, мы обнаружили машину незаправленной. Я направился к главному инженеру и потребовал объяснений. Тот в смущении объяснил причину. Техники отказались подгонять заправщик, увидев охрану из штурмовиков. Никакие увещевания не помогли. Я сам пошел к обслуживающему персоналу. Техники встретили меня недружелюбно. Один из них в вызывающей форме объявил: пока не будут убраны штурмовики, они и пальцем не пошевелят, и обслуживать нацистский самолет не станут. Я попытался им объяснить, что самолет принадлежит компании Люфтганза, а не является собственностью НСДАП. Он просто зафрахтован. Мне пришлось отдать приказ штурмовикам покинуть аэродром. Но и тогда техники ничего не стали делать. Тогда я предупредил их о том, что вызываю бензовозы фирмы «Шелл», заправляю нашу машину и заливаю весь аэродром бензином. Угроза помогла. Самолет был заправлен. Техники даже заварили треснувшую выхлопную трубу. Впоследствии мне стало известно, что здесь поработали советские агенты НКВД, работавшие под крышей авиакомпании «Дерулюфт». Эта советско-германская компания обслуживала маршрут Москва — Кёнигсберг. Одним из радостных событий этого напряженного тридцать второго года стала замена в начале октября нашего старенького «рорбаха» на новенький Ju-52. Геринг, будучи председателем рейхстага и лидером его крупнейшей партийной фракции, официально обратился к Мильху с просьбой сдать в аренду НСДАП один из этих прекрасных пассажирских самолетов. Мильх любезно согласился, и в моем распоряжении оказалась машина, первым испытателем которой на заводе Г. Юнкерса в Дессау был я. Отныне мы могли брать на борт не девять пассажиров, а шестнадцать. О сравнении уровня комфортности Ju-52 с «рорбахом» и говорить не стоит. Гитлер был доволен новой машиной, я же, как профессиональный пилот, просто счастлив. Как известно, Гитлер в первом туре президентских выборов, состоявшихся 13 марта этого года, получил 11,4 миллиона голосов. Гинденбург собрал 18,6 миллионов, что не позволило ему получить необходимое большинство. Во втором туре Гитлер прибавил 2 миллиона голосов, но и Гинденбург получил дополнительно миллион голосов, что дало ему возможность сохранить президентский пост. Против 36,8 % голосов, набранных Гитлером, коммунист Тельман с 10,2 % потерпел сокрушительное поражение. На июльских выборах за НСДАП голосовали почти 14 миллионов избирателей. Партия завоевала 230 из 608 мест в рейхстаге. Новый канцлер фон Папен предложил Гитлеру занять пост вице-канцлера, но после долгих раздумий фюрер отказался. Я видел, как тяжело ему было это сделать. Но Гитлер был стратегом, он умел добиваться своего. Осенью разразился правительственный кризис. Этому в немалой степени способствовал глава рейхстага Геринг. Гинденбург распустил рейхстаг и назначил новые выборы. Правительство фон Папена ушло в отставку. Но ноябрьские парламентские выборы не принесли ожидаемого успеха НСДАП. Партия смогла сохранить за собой только 196 мест. Гитлер был в отчаянии. Политическая ситуация для него резко осложнилась. И не только потому, что партия ослабила свое представительство в рейхстаге и, следовательно, вновь не могла сформировать однопартийное правительство. Но и потому, что возникла реальная угроза раскола НСДАП. Новый канцлер Рюдигер Шлейхер, возглавивший коалиционное многопартийное правительство ярковыраженного антинацистского характера, поставил целью разрушить НСДАП изнутри. Он сделал ставку на Грегора Штрассера, предложив ему пост вице-канцлера при условии, что тот уведет из партии левое крыло. Штрассер, покаявшийся перед Гитлером в 1926 году за фракционную деятельность и прощенный фюрером, выводов, похоже, не сделал. Занимая ключевые посты гауляйтера Нижней Баварии, председателя Организационной комиссии НСДАП, будучи одним из популярных депутатов рейхстага, он фактически являлся вторым после фюрера лицом в партии. Шлейхер и Штрассер развязали оголтелую антигитлеровскую кампанию. Они добились от банковских и торгово-промышленных кругов Германии резкого сокращения финансовой помощи НСДАП. У партии появились временные финансовые трудности, последствия которых отразились и на мне. Партийная канцелярия не смогла рассчитаться со мной за выполненную работу в установленные договором сроки. Я получил полный расчет только весной тридцать третьего года, когда канцлером был уже Гитлер. Однако у Шлейхера ничего не вышло. Благодаря авторитету и влиянию Геринга, а также политическому маневру Гитлера, в результате которого фон Паппен и его сторонники в рейхстаге и финансово-промышленных кругах Германии вновь стали союзниками НСДАП, партия к концу года вновь обрела политическую и финансовую силу. Гитлер при поддержке Геринга, Геббельса, Розенберга, Гиммлера, большинства гауляйтеров в декабре добился смещения Штрассера со всех постов. Лишившийся и депутатского мандата после крупного скандала с фюрером он уехал из Германии и обосновался в Италии. Поговаривали, что Муссолини принял его любезно. Правительство Шлейхера тем временем стало испытывать непреодолимые трудности в своей работе. Не имея парламентского большинства, оно не сумело в рейхстаге провести ни одного важного закона. Фракция НСДАП стояла насмерть. Подобная ситуация неминуемо должна была привести либо к смене правительства, либо к новым изнуряющим страну парламентским выборам. Президент Гинденбург, понимая это, а также под воздействием руководства армии и в первую очередь своего сына генерал-майора Оскара фон Бенкендорфа унд фонд Гинденбурга, крупных банкиров, после консультаций с лидерами фракций рейхстага, фон Папеном и Гитлером принял решение предложить последнему пост канцлера и сформировать коалиционное правительство. Тридцатого января тридцать третьего года Гинденбург подписал указ о назначении Гитлера канцлером. Партия и ее фюрер одержали крупнейшую победу. Все это, а также многие детали драматической борьбы НСДАП во главе с Гитлером за власть я узнал позднее от Геринга, Гесса, Геббельса, Розенберга, других лидеров партии. Но, конечно, самую ценную информацию я почерпнул из многочисленных разговоров с Гитлером, которые мы вели с ним на протяжении последующих двенадцати лет напряженной работы и дружеского общения. Я был, безусловно, счастлив победе Гитлера. Но будущее пугало своей неизвестностью. Особенно меня волновала Доррит. Берлин. 12 мая 1945 года Грабин с Савельевым отправились на доклад к Вадису. В приемной дежурный адъютант приветливо поздоровался с ними за руку, сообщив, что генерала срочно вызвали к маршалу Жукову. Но Вадис велел им дожидаться. Пока пили чай, приемная наполнилась генералами и старшими офицерами, гражданскими лицами. Отворилась дверь. Вадис энергично вошел в приемную, остановился в центре, оглядел присутствовавших. Увидев Грабина с Савельевым, скомандовал: — Ко мне. Генерал снял китель, устало опустился в кресло. Разрешил сесть офицерам. Грабин стал доставать из пухлого кожаного портфеля папки с документами. — По вашим лицам вижу, пришли не с пустыми руками, — генерал нетерпеливо заерзал, — докладывайте. — Товарищ генерал-лейтенант, — Грабин волновался, его выдавал чуть звенящий голос, — считаем, что дело об установлении факта смерти Гитлера и Браун и об идентификации их трупов в целом завершено. Глаза Вадиса вспыхнули. Он сразу не нашелся, что ответить. Ему, опытному, как он полагал, оперативнику, было невдомек, как можно за такой короткий срок, при отсутствии достаточных исходных сведений, в условиях всеобщего хаоса после взятия Берлина размотать такой сложный клубок. Он весь горел. Его лицо стало покрываться красными пятнами. Он встал, обтерся платком, приоткрыл окно. Слова полковника не вызвали радости, но заронили неосознанную пока тревогу. В таком состоянии он всегда переходил на «вы». — Продолжайте, полковник. — Товарищ генерал-лейтенант, нами выявлено последнее недостающее звено. Мы нашли, задержали и допросили некую Кети Хойзерман, ассистентку профессора Блашке, который на протяжении длительного времени являлся личным стоматологом Гитлера и Браун. А также ортопеда Эхтмана, изготавливавшего этим особам зубные протезы. Ими по памяти были сделаны схемы челюстей Гитлера и Браун. Хойзерман и Эхтман опознали фрагменты челюстей трупов мужчины и женщины, обнаруженных во дворе рейхсканцелярии. Кроме того, благодаря Хойзерман нам удалось найти рентгеновские снимки челюстей Гитлера и Браун. Так вот, товарищ генерал-лейтенант, — Грабин достал из папки и протянул Вадису документы, — рентгеновские снимки, графические изображения челюстей и сами челюстные фрагменты полностью сходятся. Протоколы допросов Хойзерман и Эхтмана также подтверждают все ортопедические изменения в зубных рядах Гитлера и Браун, в том числе наличие особого вида и формы золотых протезов, изготовленных в последний год. Уверенны, товарищ генерал-лейтенант, достоверно установлен факт смерти Гитлера и Браун, и трупы их идентифицированы. Вадис бегло просмотрел протоколы допросов стоматологов, акты опознания ими фрагментов челюстей, заключение судмедэкспертизы, фотографии и рисунки, долго сидел, насупившись, как будто не замечая офицеров и думая о своем. Вошел адъютант и поинтересовался, примет ли Вадис прибывшего генерала Берзарина? — Нет. Извинитесь перед ним за меня. Когда адъютант затворил дверь, генерал спросил: — Где Блашке? — Блашке исчез из Берлина вместе с Морелем, бывшим личным врачом Гитлера, 24 или 25 апреля, — Грабин поглядел на Савельева, как будто прося у него поддержки. — Разрешите, товарищ генерал-лейтенант? — Савельев встал, одернул китель, достал протокол допроса Ганса Баура. Вадис кивнул. — Из показаний допрошенных, в том числе группенфюрера СС Баура, личного пилота Гитлера, — Савельев передал Вадису протокол допроса Баура, — Блашке вылетел 24 апреля из Берлина в Бертехсгаден. Возможно, он задержан там контрразведкой союзников. Было бы правильным сделать им запрос по этому поводу. А если бы они еще и копию его допроса нам переслали, было бы вообще здорово. Вадис сделал пометку в блокноте, вернул документы Савельеву и обратился к Грабину: — Где сейчас эти Хойзерман и Эхтман? Я сам хочу их допросить. Они у вас? — Никак нет, товарищ генерал-лейтенант. Мы их отпустили по домам, взяв с них подписку о невыезде. Генерал рассвирепел. Со всей силой треснул кулаком по столу, отчего на пол полетели документы, ручки, карандаши. Он взревел: — Как отпустили?! Под какую такую подписку?! Кто разрешил?! — Мы им обещали, товарищ генерал-лейтенант. Да и вернуть их нет никакой проблемы, — Грабин даже растерялся. — Как это обещали? — не унимался Вадис, — Вы что, совсем сдурели? Вы хоть понимаете, что они наверняка уже сбежали из города или легли на дно. В лучшем случае задержаны оперативниками НКВД? Тогда мне перед Серовым унижаться придется, прося его разрешения на дополнительные допросы. И все из-за вас, болванов. Генерал приказал Грабину: — Звоните своим. Чтобы немедленно нашли и задержали стоматологов. Грабин позвонил и отдал приказ на задержание Хойзерман и Эхтмана. Но Вадис не успокоился. Теперь он обрушился на Савельева: — Подполковник! Вы что, чем-то обижены по службе? Или заболели? — Никак нет, товарищ генерал-лейтенант, — выпалил Савельев, встав перед Вадисом по стойке смирно. Гнев генерала застал его врасплох. — Так почему же тогда всякие дурацкие рапорты пишите?! А ваши начальники, — генерал ткнул пальцем в Грабина, — ничего не знают. Вы что же, не соображаете, что в условиях неоконченной войны, накануне столкновения с Японией никто из офицеров военной контрразведки демобилизовываться не собирается? Вадис нажал кнопку вызова. Вошел адъютант. — Коньяку мне. Адъютант быстро достал из шкафа поднос с бутылкой коньяка, поставил на него три рюмки, блюдце с нарезанным лимоном, приготовился разливать. — Этим не наливать, — генерал кивнул в сторону офицеров, — мне налей в стакан и иди. Он в два глотка опорожнил стакан и убрал в шкаф поднос. — Пока я отсутствовал, мой зам, генерал Мельников, ваши документы рассмотрел. Но, будучи человеком дальновидным, он в соответствии с приказом Абакумова ваше личное дело направил в Москву. А сегодня мы получили телефонограмму из Главного управления, в которой мне приказано вас, подполковник, направить в распоряжение Главного управления военной контрразведки Смерш. Ну что, Савельев, рады? Савельев совершенно не понимал, о чем идет речь. Сглотнув слюну, хриплым голосом спросил: — Товарищ генерал-лейтенант. Можно поинтересоваться: о чем, собственно, вы говорите? Я никаких рапортов не писал. И о приказе товарища Абакумова ничего не знаю.