Грабин и не обижался. Он просто очень устал. Будь он на месте Мироненко, поступил бы точно также. Лишних людей все равно нет. Он вызвал прибывших из Москвы в распоряжение отдела контрразведки армии капитана Литвинова и старшего лейтенанта Веретенко. Они люди новые. Пока в курс дела войдут, время уйдет. Пусть лучше занимаются мародерством. Грабин поставил офицерам задачу и велел вечером взять взвод бойцов и прочесать округу, особое внимание обратить на места расквартирования частей и дислокации штабов. А сейчас допросить потерпевших и немедленно начинать следственные действия. Поздно вечером к нему с докладом пришел капитан Литвинов, державший под мышкой несколько папок заведенных дел. Откозыряв, он доложил: — Товарищ полковник! Группа офицеров в сопровождении взвода автоматчиков отдела контрразведки Смерш армии к рейду готова. Я вот тут принес несколько свежих дел. Поглядите? Грабину совсем не хотелось ничего читать. Ему было достаточно своих дел по оперативно-розыскной группе. От них голова кругом шла. Но обижать капитана тоже не хотелось. Он раскрыл одну папку, начал бегло читать показания, и по его спине побежали противные мурашки. «Показания Урсулы Кеплер. 28 апреля в подвал нашего дома в Целендорфе, где я спала с моими родителями и тремя детьми, вошли четыре русских солдата. Они обыскали подвал, нашли духи, вылили их себе на одежду, отобрали у нас часы, банки с компотом. Потом, угрожая винтовками, загнали в маленькую комнатку подвала родителей и детей, все четверо по очереди надругались надо мной. Утром в подвал явились еще два солдата, вытащили меня наверх, избили и вновь изнасиловали». «Показания Ильзе Анц. 30 апреля в район Вильмерсдорф, где мы живем с матерью и младшей сестрой, вошли русские войска. Солдаты передовых отрядов были приветливы и тактичны. Но они быстро продвигались в сторону центра города. За ними пришли другие части, и начался кошмар. За один день меня изнасиловали трижды. Вначале молодой офицер. Затем солдаты-связисты. Они забрали у нас посуду, часы, одежду, постельное белье». Дальше Грабин читать не мог. Он вернул папку капитану. Тот невозмутимым тоном сказал: — Людей понять можно. Да и потом, война ведь, товарищ полковник. Так всегда было. Грабин встал из-за стола, подошел к Литвинову и, глядя ему в глаза, хриплым полушепотом выдавил из себя: — Запомните, капитан. Мы не фашисты. Пришли сюда не оккупантами, а освободителями. И немецкие женщины не должны расплачиваться по долгам нацистов. Никакого оправдания насильникам, мародерам и ворам быть не может. Какие бы они должности ни занимали и какие бы погоны ни носили. Идите и выполняйте приказ. — Простите, товарищ полковник. Ляпнул, не подумав. Простите. — Капитан резким движением одернул гимнастерку, по-уставному повернулся через левое плечо и быстро вышел из кабинета. В кромешной темноте капитан Литвинов, старший лейтенант Ветренко и автоматчики-смершевцы начали патрулирование. В Целендорфе сохранилось много жилых домов. Люди вновь переселились из подвалов и бомбоубежищ в свои квартиры. Потихоньку налаживали жизнь. Разбирали завалы, очищали улицы и дворы от мусора. Выстаивали очереди за продуктами и керосином, выдаваемыми по приказу коменданта Берлина. И хотя в районе еще не восстановили подачу электричества, во многих окнах мерцал свет керосиновых ламп. Бойцы Литвинова, держа автоматы наизготовку, подсвечивая электрическими фонариками, двигались от дома к дому. Они часто останавливались, прислушивались, заглядывали в подъезды и подвалы, проверяли дворовые постройки. В одном из дворов стояла батарея 76-миллиметровых дивизионных пушек, впряженная в мощные американские «студебеккеры». Литвинов спросил часового, где квартирует батарея. Тот указал на трехэтажный дом, из открытых окон которого на втором этаже раздавались звуки аккордеона, голоса поющих, звон посуды. Капитан приказал старшему лейтенанту Ветренко оставаться с тремя бойцами на улице, внимательно присматривать за часовым, входной дверью и окнами третьего этажа. Лейтенанта, командира взвода автоматчиков, послал с одним отделением заблокировать лестничные проходы на третьем этаже и у чердака. Сам с группой бойцов тихонько вошел в квартиру. Она впечатляла размерами. Комнаты анфиладой вытянулись вдоль всего этажа. В гостиной был накрыт длинный стол, во главе которого в дорогом кресле восседал красивый черноволосый капитан. Парадный китель, украшенный орденами и медалями, был расстегнут, из-под него белела накрахмаленная сорочка с дорогими запонками. По обе стороны от капитана расположились офицеры, чуть дальше старшины и сержанты. Между офицерами сидели три молодые женщины, по одежде и прическам немки. Стол ломился от напитков и закусок. Литвинов дал команду своим бойцам занять ключевые позиции и оглядеть квартиру. Капитан-артиллерист пьяным развязным голосом прокричал: — Капитан! Забирай свою шпану и валяй отсюда. Здесь квартируем мы, боги войны. Хотя нет, ты можешь остаться и выпить с нами за нас и за победу. И девочек вот можешь попользовать. Литвинов представился: — Капитан Литвинов. Офицер отдела контрразведки армии. — Он показал обложку смершевского удостоверения. — Прошу всех представить документы и выложить оружие на стол. — Его бойцы направили автоматы на сидящую компанию. Капитан-артиллерист, с трудом поднявшись из-за стола, гневно заорал: — Ты что, меня, боевого офицера, пугать вздумал?! Да чхать я хотел на твой Смерш! Я сюда, в Берлин, от Ржева четыре года шел! И не тебе, мрази особистской, мне праздник портить! Ребята! Вышвырните этих хлопцев в окно! — Он стал искать свою кобуру с пистолетом. Но сидящий рядом офицер силой усадил его обратно, а некоторые попытались тихо исчезнуть. Литвинов повторил: — Документы и оружие на стол. В этот момент из соседней комнаты раздались всхлипывания. Литвинов с двумя автоматчиками немедленно направился туда. Они обнаружили хозяев квартиры, пожилого профессора химии Берлинского университета и его супругу. Они с горечью рассказали, что одна из женщин, которых сегодня спасли, их невестка, вдова единственного сына, погибшего в Венгрии. Остальных женщин русские солдаты привели с собой. Капитан-артиллерист насиловал невестку третьи сутки подряд. Потом она ему надоела, и он отдал ее своим солдатам. Литвинов попросил хозяев написать собственноручные показания. Он просил прощения за артиллеристов и заверил, что они будут осуждены военным трибуналом. Во дворе артиллеристы стояли кружком под охраной автоматчиков и пьяными глазами злобно, но со страхом зыркали на своих обидчиков. Прежде чем вести эту компанию в отдел Литвинов подошел к протрезвевшему капитану-артиллеристу и резким, как молния, ударом в грудь свалил его на землю. — Это тебе за Россию, гад!.. Воспоминания счастливого человека Бросив на улице мотоцикл, я нырнул в арку, огляделся и по деревянной лестнице взбежал на второй этаж дома. Без стука толкнул дверь и оказался в небольшой и аккуратной прихожей. Мне навстречу вышла девушка, черты которой в полумраке прихожей я не мог рассмотреть. Сердце мое колотилось так, что, казалось, будто этот шум разносился по всему дому. Девушка приложила указательный палец к губам, стрельнула взглядом на входную дверь, дав понять, что шум раздается с улицы. Она взяла меня за руку и повела за собой в дальнюю комнату. Затем принесла гражданскую одежду и велела мне переодеться. Пока я переодевался, она, отвернувшись в сторону окна, заговорила полушепотом: — Я все видела через окно. Они гнались за вами. Они стреляли в вас. Как это страшно! Когда они придут сюда, я скажу, что вы мой брат. Вы больны и будете лежать в постели. Вот, они уже стучат. Девушка пошла открывать дверь, звенящую под ударами кулаков и прикладов винтовок. Я быстро залез в постель и укрылся теплым пледом. В квартире раздались громкие голоса и топот сапог. Красные производили обыск. В комнату вошли два солдата в грязной штопаной форме, небритые. Они держали винтовки наизготовку, готовые в любой момент открыть огонь. Девушка, стоявшая позади солдат, громко сказала: — Этой мой брат, Ганс. Он, как и я, студент медицинского факультета университета. Он болен. У него высокая температура и боли в животе. Возможно дизентерия. Солдаты грубо выругались на тот предмет, что не хватало им самим еще подцепить дизентерию. Они, оставив грязные следы на паркете, чертыхаясь, с шумом удалились. Девушка вернулась и с улыбкой произнесла: — Можете вставать, студент-медик. Я на минуту задержался в постели, рассматривая свою спасительницу. Она была ростом чуть ниже меня, худенькая, стройная. Русые волосы забраны назад в хвостик, перевязанный черной бархатной лентой. Большой и чистый лоб, дужки светлых бровей над карими глазами с длинными ресницами. Тонкий небольшой нос и красивый разрез губ на чуть вытянутом лице. В общем, девушка была мила и очень привлекательна. Вынырнув из уютного ложа, я спросил: — Откуда вы знаете мое имя? — Значит, вас зовут Ганс? А меня Доррит. Вот и познакомились. Вы голодны? — Нет, что вы! Я недавно обедал. — Соврал я, видимо, весьма неумело. Доррит вновь улыбнулась. — Ну, тогда будем пить кофе. Вам все равно сейчас нельзя показываться на улицу. Пока она заваривала кофе, я осмотрел квартиру. В ней было пять комнат. Три спальни, гостиная и большой уютный кабинет, вдоль стен которого размещались книжные шкафы. Собственно говоря, книги были повсюду. Гостиная, видимо, выполняла функции и семейной библиотеки. Пробежав глазами по корешкам книг, я заметил, что здесь присутствовали собрания сочинений немецких, французских, английских, русских классиков, античные авторы, энциклопедии, множество словарей и справочников. Много было книг по медицине, биологии, химии. — Ганс! Я вас жду. Кофе стынет. — Я поспешил на кухню. На столе дымился и источал неповторимый аромат натуральный кофе. В плетеной корзиночке лежало домашнее печенье. — У вас необычная форма, Ганс. Как я понимаю, вы уже обер-лейтенант? И у вас столько наград! Я был счастлив. От этих комплиментов. От уюта квартиры и соблазнительного запаха кофе. От присутствия рядом со мной этой замечательной и смелой девушки. Наконец, оттого, что я остался живым и невредимым. Я поблагодарил Доррит и наконец представился: — Обер-лейтенант Военно-воздушных сил Ганс Баур, командир авиационного отряда особой эскадрильи Добровольческого корпуса полковника фон Эппа. — Я щелкнул каблуками и слегка наклонил голову. Но привычного звука щелчка каблуков не услышал. Я удивленно поглядел на ноги и увидел, что стою в одних носках. Доррит, видя мое изумленное и растерянное лицо, громко рассмеялась: — Да оставьте вы эти формальности, — от смеха у нее покатились слезы, — садитесь и пейте кофе. Мы долго и непринужденно болтали. Она рассказала о том, что ее отец, Густав Шаубе, известный в Мюнхене врач-гинеколог и профессор университета. Мать умерла от рака, не дожив до сорока лет. Старший брат Доррит, тоже Ганс, работает ассистентом хирурга в известной берлинской клинике «Шарите». Она учится на втором курсе медицинского факультета университета и готовится стать детским врачом-терапевтом. Я тоже рассказал о своей семье, о себе, немного о войне, о своих наградах. Мы не заметили, как наступил вечер. Я собрал свою форму и сапоги в рюкзак, любезно предоставленный хозяйкой, и уверил ее в том, что вскоре обязательно верну одежду ее брата. Мне очень не хотелось покидать этот уютный дом и Доррит. Возможно, мне показалось, но Доррит тоже была огорчена расставанием. Похоже, я влюбился. Но нужно было возвращаться в часть, где меня, очевидно, уже в которой раз считали погибшим. Всю ночь я пробирался до базы и только под самое утро прибыл в Ингольштадт, где располагался аэродром. Я доложил командованию о случившемся и получил новый самолет. В ходе боев мы, летчики, тоже несли потери. Двадцать пятого апреля я со своим отрядом вступил в воздушный бой с десятью «альбатросами», на крыльях и хвостовом оперении которых красовались огромные красные звезды. Бой был крайне жестоким. Красные расчленили нашу группу на три части и, как стервятники, стали их преследовать. Один за другим они сбили три машины моего отряда. Но когда у красных осталось только четыре самолета, они поняли, с кем имеют дело, и, набирая высоту, вышли из боя. Мы с болью переживали гибель наших товарищей и дали клятву на их могилах повсюду уничтожать красную заразу. Советская власть, хотя и была недолгой, сформировала у большинства баварцев стойкую неприязнь к коммунистам. Баварцы всегда были трудолюбивым и работящим народом, заряженным высоким духом патриотизма и необычайного оптимизма. Во многом этому способствовала замечательная природа Баварии с ее мягким климатом, чудесным миром вековых лесов, обширных садов, богатых низинных и альпийских лугов, гор и равнин. Среди германцев баварцы отличались исключительной энергией, жизнерадостностью и веселым нравом. Они любили и умели отдыхать. Любили хорошо поесть и крепко выпить. Бавария никогда не испытывала недостатка в продуктах питания. Революция показала, как нельзя жить. Коммунистов и левых социал-демократов возненавидели не только крайне консервативная буржуазия и истинно верующее католическое крестьянство. От Советов отвернулись и баварские рабочие, увидев в революции крушение их надежд на справедливость. Агонизировавшая советская власть совершала страшные преступления. Мюнхенцы содрогнулись, узнав 29 апреля о расстреле красными в гимназии имени Люйтпольда заложников, среди которых были такие известные лица, как принц Мария фон Турн унд Таксис, графиня фон Вестарп, бароны фон Тайкерт и фон Зайдлиц, профессор Бергер. В Дахау, когда его взяли красные, они расстреляли сорок заложников. Гражданская война была недолгой, но жестокой. В последние апрельские дни шли кровопролитные бои за Мюнхен. На стороне красных в них участвовали сотни русских пленных солдат, освобожденных и вооруженных Советами. Наконец, первого мая войска Носке и фон Эппа вошли в город и начали его методическое очищение. Красная армия во главе с безумным матросом Эгельхофером несла тяжелые потери. Только за два дня погибло больше 400 красных. Еще около двухсот были расстреляны по приговорам баварских военно-полевых судов. Справедливость восторжествовала. Как сказал епископ Зенгер, дьявольская сила была укрощена боголюбивым немецким народом в Мюнхене, оплоте германского католичества. Берлин. 4 мая 1945 года Боль вновь медленно поднималась по ноге. Стало тяжело дышать. — Могу я вас попросить, чтобы мне сделали новую инъекцию? Невыносимо больно. Майор подал знак лейтенанту-переводчице, та встала и вышла. Вскоре она вернулась с медсестрой, несшей шприц. — Господин майор, — Баур с усилием вытерпел укол, — какова моя дальнейшая судьба? Я буду отправлен в Россию? — Не знаю, Баур. Это не компетенция военной контрразведки. Попрошу не отвлекаться. У нас очень мало времени. — Мои сестры, Мария Лерге, 1898 года рождения, и Хильда Баумбах, 1918 года рождения, проживают там же, где и наша мать, в городе Кемптен. Моя жена, Мария, урожденная Пооль, 1907 года рождения, проживает с нашими детьми в маленьком городке Зеефельд в Австрии, в ста сорока километрах от Мюнхена. Скорее это даже не городок, а типичная тирольская деревня. У меня четверо детей. И все девочки. — Бауру показалось, что майор беззлобно ухмыльнулся, а лейтенант перевела последнюю фразу каким-то мягким тоном, не скрывая улыбку. — Старшая дочь, Ингеборг, или просто Инге, 1924 года рождения. Хельга родилась в 1938 году, Ильза — в 1940-м, а младшая, Моника, в сорок четвертом. — Вы хотите сказать, что ваша жена родила первую дочь в семнадцать лет? — Майор оторвался от записей и посмотрел на Баура. — Нет, что вы! — Баур даже испугался вопроса и еще выше приподнялся в постели. — Инге от первого брака. Моя первая жена, Доррис, умерла в 1935 году. В 1915 году я добровольцем поступил в армию и воевал до конца 1918 года на Западном фронте. В 1916 году окончил летную школу. Участвовал в боях в качестве пилота-наблюдателя, а затем пилота-разведчика. За первую войну я был награжден Железным крестом 2-го и 1-го класса, баварской медалью «За храбрость», баварским крестом «За военные заслуги» и Крестом в память войны. Войну закончил обер-лейтенантом. — Для молодого летчика у вас было много наград. — Майор с интересом посмотрел на раненого. — Я был хорошим летчиком, — с нескрываемой гордостью отчеканил Баур. — Не сомневаюсь. Продолжим. — После разоружения по Версальскому договору и фактического расформирования Военно-воздушных сил я работал в различных гражданских частных авиакомпаниях, а в 1926 году был приглашен на работу в «Люфтганзу», где и прослужил до 1934 года. — Когда вы стали работать на Гитлера? — В голосе майора, как показалось Бауру, прозвучали нотки нетерпения. — В 1932 году мои боевые друзья рекомендовали меня фюреру как одного из лучших пилотов Германии. Тогда фюрер участвовал в пропагандистских мероприятиях в ходе избирательной кампании в Рейхстаг. Он был первым политиком Германии, который решил воспользоваться авиатранспортом в целях большей оперативности при реализации своего плана предвыборной кампании. Фюрер предложил мне контракт от имени руководства НСДАП на период избирательных мероприятий, от которого я отказаться не мог. — Почему? Контракт был столь привлекательным в финансовом отношении? — И в финансовом тоже. Но хочу повторить: меня рекомендовали друзья. Среди них Герман Геринг, один из лучших летчиков прошлой войны. Им я не мог отказать. Во-вторых, я был абсолютно убежден в том, что Гитлер победит и вскоре станет канцлером Германии. Нужно было быть просто идиотом, чтобы отказаться от столь заманчивого предложения, в результате которого моя карьера могла приобрести совсем иное направление, достичь иных высот. — Баур стал горячиться и перешел на несколько повышенный тон. Все его тело вновь покрылось испариной. — Меньше эмоций, Баур. Меньше эмоций, — заметил майор. Вошел главный врач и строго обратился к Савельеву: — Товарищ майор, на первый раз хватит. Да и перевязку пора делать. Приходите завтра. За дверью Савельев чуть придержал главврача под локоть и полушепотом произнес: — Не будет у нас, Семен Иваныч, никакого завтра. Он нам сегодня нужен. Сегодня! Поймите вы. Завтра придут оперативники ГУПВИ НКВД, и — прощай пилот Баур. А объект он, похоже, чрезвычайно интересный. — Ты, Саша, такой же нетерпеливый, как твой отец. — Доктор обнял майора за плечи по-отечески. — Кстати, как он? Говорят, продолжает эскулапствовать где-то на Севере?