Он задумался. Было видно, что ему уже не хотелось ни о чем меня спрашивать. Но он ответил: — Ганс. Впереди у нас большая и тяжелая работа по возрождению новой Германии. Как долго продлится эта работа и через какие лишения и жертвы нам придется пройти, никто не знает. Но мы знаем, что для этого нам требуется мощная политическая организация единомышленников-патриотов, людей энергичных, решительных, талантливых, способных пожертвовать собой ради Германии. Готовы ли вы стать членом такой формирующейся политической силы? Я не тороплю вас с ответом. Я был ошарашен. Конечно, я был не готов ни к какой политической работе. Я слабо разбирался в политике. Абсолютно не ориентировался в политических учениях. Да, по наитию я ненавидел коммунистов, социал-демократов, не любил евреев и цыган. Но я совершенно нормально относился к союзникам: англичанам, французам, американцам, даже к русским. Я считал, что в любой войне есть победители и побежденные. В этой войне победителями стали не мы. Ну что ж, на наш век молодых войн хватит. Даст бог, в следующей войне мы окажемся в роли победителей. Я к этому относился просто и спокойно. Поэтому и ответил прямо и честно: — Нет, Рудольф. Я не готов ответить на этот очень сложный для меня вопрос. Мне еще многому нужно учиться. В политическом смысле я просто профан. Но я хочу быть с вами. — Спасибо, Ганс. Я уверен, ты будешь с нами. — Мы попрощались и разошлись. Матери я объяснил, что мне велено незамедлительно вернуться в свою часть. Она без лишних расспросов быстро собрала мои вещи в рюкзак. Я проверил свой трофейный кольт 45 калибра и отправился на вокзал. Мне удалось сесть на нюрнбергский поезд, отходивший в 19:00. Если честно, я не представлял, как я смогу выполнить задание. Авиабаза охранялась солдатами, преданными Советам. Аэродром, на котором располагались ангары с самолетами, охранялся еще строже. Если меня схватят, уж точно расстреляют. Но делать было нечего, я дал слово офицера. В Вендельшайне я вышел и пересел на ночной поезд, идущий через Фюрт на северо-запад. К четырем часам утра в кромешной темноте я пробрался через две линии охраны авиабазы и подошел к караульному помещению, где отдыхала смена дежурных, охранявших сам аэродром. Я заглянул в окно и не поверил своей удаче. На скамье сидел и курил трубочку мой старший механик обер-ефрейтор Нефф. Он был толковым механиком и в общем неплохим парнем. Советам он служил по одной причине: боялся стать безработным. Я решил рискнуть. Открыв дверь в караулку, приложил палец к губам, показав Неффу, что нельзя будить солдат. Он вышел из помещения и радостно обнял меня. Я вкратце рассказал о своем плане и тут же получил согласие Неффа помочь мне. Мы незаметно пробрались в ангары и при свете маленького фонарика ручной дрелью стали просверливать дырочки в моторах «бенц». В моторах «мерседес» мы свернули магнето и засыпали песок в поршни. Это означало, что шестнадцать самолетов красных долго не поднимутся в воздух. Если вообще поднимутся. Мы с Неффом тщательно записали все наши манипуляции с каждым из самолетов в блокнот на случай, если эти машины вновь попадут к нам в руки. Тогда мы быстро сможем их поставить на крыло. Один «альбатрос» мы приготовили для себя. Заправили его бензином, сложили в него самые ценные инструменты и приборы, снарядили патронные ленты для двух пулеметов самолета, прихватили гранаты и несколько карабинов. Около семи утра мы открыли ангар, вытолкали из него самолет и стали прогревать двигатель. В этот момент в нашу сторону направилась группа вооруженных солдат и несколько летчиков, видимо, для выяснения обстоятельств столь раннего вылета. Мы запрыгнули в кабину и через пару минут махали крыльями людям, оставшимся на аэродроме. Я выполнил задание командования. Счастье вновь переполняло меня. Берлин. 4 мая 1945 года «О, мой Бог! Что это? Откуда эта боль? Почему так страшно болит нога? Боль невыносимая. Помогите!!!» — Баур открыл глаза. Сознание медленно приходило к нему. Наконец он понял, что находится в госпитальной палате. Он весь горел. Было страшно и очень больно. — Ганс Баур! Вы находитесь в госпитале для военнопленных. — Услышал он приятный женский голос с сильным акцентом. Слева от его койки на стульях сидели двое мужчин и девушка, облаченные в белые халаты. — Я лейтенант Сизова, переводчица военной контрразведки. Это, — она указала на довольно высокого, крепко сбитого мужчину, с высоким лбом и умными глазами, — майор Савельев, старший офицер военной контрразведки. А это подполковник Лукьяненко, главный врач госпиталя. Как вы себя чувствуете? Вы можете говорить? Баур говорить мог. Но был раздавлен болью, отчаянием, страхом. Он находился совершенно в унизительном положении. Он стал военнопленным, да еще раненым, беспомощным. Над ним возвышались, словно демоны, эти русские. — Что со мной? Почему так болит правая нога? — Баур не узнал своего голоса. Слова давались с большим трудом. Во рту все пересохло. Язык казался шершавым деревянным обрубком. — У вас сквозное пулевое ранение правой голени, повреждены кости, — на сносном немецком ответил военный врач. — Сейчас вам вколят обезболивающее. Он сделал знак рукой, и тут же появилась медсестра. Баур от страха закрыл глаза. Он с детства боялся уколов. Вспомнил, как почти тридцать лет тому назад в военном лазарете его, молоденького солдата, держали за руки два дюжих санитара, пока фельдшер делал прививку. Хохотала вся рота. Баур невольно улыбнулся. Инъекция сделала свое дело. Боль постепенно угасала. — Ну, вот и отлично. — Майор вынул из потертой планшетки блокнот и поудобнее расположился на стуле, приготовившись записывать. — Лена, времени совсем нет. Объясните ему, что это предварительный допрос. И чтобы он не боялся. Он в плену. Ему гарантированы безопасность, медицинский уход, усиленное питание и лояльное отношение при условии сотрудничества с органами военной контрразведки. Пока лейтенант переводила, Савельев рассматривал пленного. Тот был невысокого роста. Примерно метр шестьдесят пять — метр семьдесят. Плотного телосложения, но не полный. Скорее с хорошо развитой мускулатурой. Крупная голова с большим и высоким лбом. Волосы русые с проседью. Глаза голубые. Лицо круглое. Вообще этот парень не производил отталкивающего впечатления. Скорее наоборот. Только вот плотно сжатые губы и слегка выдававшийся подбородок с ямочкой говорили о непростом и упрямом характере человека. Баур слушал переводчицу внимательно. Ее звонкий голосок, словно журчащий весенний ручей, действовал освежающе. Девушка была очень привлекательна. Примерно его роста. Очень стройная. Хорошенькую головку обрамляли со вкусом постриженные густые темные волосы. Большие зеленые глаза под дужками смоляных бровей были очень хороши. «Интересно, — подумал Баур, — русские женщины действительно необычайно привлекательны. Среди них больше типажей. Их лица менее типичны, чем у немок. А этот майор вовсе не похож на монстра из листовок доктора Геббельса, выдававшихся каждому солдату вермахта. Кого же он мне напоминает? Инженера. Нет, скорее молодого профессора, знающего себе цену, но весьма скромно держащего себя с целью произвести большее впечатление на молодых студенток в университетской аудитории. Но я-то не студентка. С этим контрразведчиком нужно быть осторожным». — Господин Баур! — начал допрос майор. — Советские солдаты обнаружили вас в бессознательном состоянии позавчера, то есть второго мая тысяча девятьсот сорок пятого года, в районе Штеттинского вокзала около шестнадцати часов. Пока лейтенант переводила, Баур продолжал изучать русских. Военный врач ушел. Воспользовавшись этим, майор скинул на спинку стула белый халат, мешавший ему писать. «Форма русских офицеров мало отличалась от солдатской. Этим, видимо, русские здорово экономили на вещевом довольствии армии. Те же светлые хлопчатобумажные гимнастерки, штаны и пилотки, в которых едва просматривался их былой зеленый цвет. Те же тщательно подшитые белые воротнички. Те же неуклюжие громоздкие сапоги. Нет, у этих русских сапоги были другие. Скорее всего, более дорогие, офицерские, начищенные до блеска. Форма отличалась только погонами. У переводчицы — лейтенанта они были темно-зеленого цвета с одним красным просветом посередине погона и двумя маленькими звездочками. У майора — такие же, но с двумя просветами и одной большой звездой между ними». — Баур облокотился на левую руку и подтянул тело чуть выше к спинке кровати. Так было лучше видеть русских. Этим же движением он показал, что готов к беседе. — При вас были обнаружены два удостоверения. — Майор достал из планшета документы и положил перед собой. — Одно удостоверение, датированное двадцать вторым июля сорок четвертого года, на имя бригадефюрера СС Ганса Баура. — Савельев показал раненому удостоверение с обеих сторон, задержав его внимание на фотографии Баура в форме. — Второе удостоверение от двадцатого апреля сорок пятого года группенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции Ганса Баура. — Майор протянул второй документ. — Вы признаете, что эти удостоверения принадлежат вам? — Да, признаю. Это мои удостоверения. — Баур обратил внимание на то, что у майора над левым карманом гимнастерки были приколоты награды, изготовленные, скорее всего, из серебра. «Интересные эти русские. Армия одета бедно. Зато награды из серебра. На одной медали вверху расположены три летящих самолета, а внизу огромный танк. И какие-то надписи по-русски. Рядом с этой медалью располагались еще три награды. Одна, видимо, была орденом. И довольно красивым. Красное знамя из эмали в обрамлении золотых венков. Там имелись еще какие-то мелкие детали, которые рассмотреть было трудно. Две медали были одинаковыми. На них внизу, под надписями находилось изображение перекрещенных винтовки и сабли. А над правым карманом гимнастерки майора располагались два одинаковых ордена в виде крупной звезды, покрытой алой эмалью, в центре которой стоял солдат с винтовкой и еще один орден, выполненный также в форме алой эмалевой звезды, наложенной на золотую пентаграмму. В центре ордена изображены в перекрестье золотые серп и молот. У девушки над левым карманом гимнастерки располагались две такие же серебряные медали, как у майора, а на третьей, позолоченной, изображены Московский кремль и под ним танк с десантом на броне. Видимо, эти симпатичные контрразведчики дело свое знали. Ни в одной армии мира за внешний облик государственные награды не вручают». — Вас действительно зовут Ганс Баур? — Да, я Ганс Баур. — Ваше звание группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции? — Да, в апреле этого года мне было присвоено звание группенфюрера СС и генерал-лейтенанта полиции, что соответствует званию генерал-лейтенанта вермахта или люфтваффе. — Вы являлись командиром правительственного отряда авиации? — Я являюсь командиром особой правительственной эскадрильи и личным пилотом фюрера и рейхсканцлера Рейха Адольфа Гитлера. — Хотите чаю? — неожиданно спросил майор. — Хочу. И послаще. Я вообще сладкое люблю. — Думаю, Баур, сладкого вам теперь долго не видать. — Улыбаясь, майор встал, подошел к двери, у которой на табурете сидел солдат с автоматом на коленях, и что-то ему приказал. Солдат быстро исчез за дверью. Майор вновь сел и поудобнее пристроил блокнот на планшете. — Расскажите кратко о себе. Год и место рождения. Ваши родители. Братья и сестры, если такие имеются. Образование. Служба в Вооруженных силах и в СС. Партийность. — В этот момент солдат внес в палату маленький журнальный столик и поставил его перед Бауром. Медсестра на большом деревянном подносе принесла фарфоровые чайник, три чашки с блюдцами, сахарницу. Солдат поставил на столик тарелку с изюмом и вторую с крупно нарезанным белым хлебом. Медсестра помогла Бауру удобнее усесться и подложила ему под спину еще одну подушку. — Сколько вам сахару положить? — Лейтенант держала в руках чайную ложечку с квадратом белого чистого сахара. Майор пристроил на колени раненому тарелку с изюмом, сверху положив кусок хлеба. — Если можно, четыре кусочка. — Баур принял из рук переводчицы чашку с чаем и, закрыв от удовольствия глаза, сделал первый глоток. Душистая ароматная жидкость потекла теплом по всему телу. Очень вкусными были изюм без косточек и белый хлеб. «Это, видимо, русский хлеб. Почему, интересно, в Германии так и не научились печь вкусный хлеб? И в Болгарии был вкусный хлеб, и в Венгрии, и в Польше». Рассуждая про себя, Баур и не заметил, как съел весь изюм, три куска хлеба, подкладываемые ему переводчицей, и выпил две чашки сладчайшего чая. — Спасибо за угощение. — Баур смущенно передал пустую чашку лейтенанту. — Записывайте. Я, Ганс Баур, родился шестого апреля 1897 года в Баварии, в маленьком городке Ампфинг близ Мюльдорфа-на-Инне. Мой отец умер в 1926 году. Он был почтовым служащим. Мать, Барбара Баур, урожденная Кох, проживает в городе Кемптен на юге Баварии. Ей сейчас семьдесят лет. В 1899 году наша семья переехала в Мюнхен, где я учился в начальной и средней школах. Затем, после окончания торговой школы, я работал помощником продавца в скобяной лавке. Мой брат, Франц, 1900 года рождения, проживает в городе Вайден, что на востоке Баварии, недалеко от границы с Чехией. Вам интересно, чем занимается мой брат? — Нет, Баур, не интересно. Этим будут интересоваться другие, — майор быстро записывал, не поднимая глаз на военнопленного. — Продолжайте. Я вас слушаю… Воспоминания счастливого человека Мы удачно долетели до Бамберга, где отныне располагалось антисоветское правительство Хофмана. Я доложил командованию о выполнении задания и после небольшого отдыха с моим новым напарником, лейтенантом Краузе, отправились в Мюнхен выполнять очередное задание по доставке в город наших агентов, для передачи преданным людям инструкций, денег и свежих газет. Пролетая над аэродромом в Фюрте, я с удовольствием наблюдал, как копошатся бедные механики над самолетами, выведенными нами с Неффом из строя. Ни один из этих самолетов так и не взлетел. Примерно через неделю советская власть в Фюрте вновь пала. И опять же благодаря летчикам. Дело в том, что советское правительство в Мюнхене совсем не платило ни летчикам, ни обслуживающему персоналу, ни солдатам охраны. Под руководством нескольких офицеров солдаты авиабазы подняли мятеж, прогнали городской совет, вновь вернули обер-бургомистра и полицию. Затем распродали все имущество авиабазы. Наши механики по моим записям быстро восстановили самолеты. Я же был назначен командиром отряда из шести машин в составе объединенной истребительно-бомбардировочной эскадрильи. Вновь начались боевые будни. Но это была уже другая война. Гражданская. Командир Добровольческого корпуса полковник Риттер фон Эпп, бывший командир Баварского лейб-гвардии пехотного полка, пользовался большим авторитетом среди офицеров-баварцев. Поэтому в командных кадрах проблем не было. Крайне не хватало солдат и унтер-офицеров. Демобилизованные после войны солдаты воевать больше не желали. Ни за Советы, ни в белых формированиях. Поэтому целые роты в батальонах Добровольческого корпуса комплектовались офицерами. Практически поголовно офицерскими по составу были и артиллерийские батареи. Мне было непривычно наблюдать за тем, как капитаны и майоры несли караульную службу на аэродроме и с почтением отдавали честь нам, молодым летчикам в звании обер-лейтенанта. Много офицеров для корпуса направило общество Туле. И, как я понял, немалая заслуга в этом принадлежала капитану Рудольфу Гессу. Я неоднократно наблюдал, как сам полковник фон Эпп и его штабные офицеры с большим почтением встречали и провожали молодого капитана. Военный министр берлинского правительства Веймарской республики Густав Носке организовал бесперебойное снабжение корпуса фон Эппа оружием, боеприпасами, амуницией, продовольствием. Небольшой по составу Добровольческий корпус представлял собой грозную силу, и советское правительство в Мюнхене, как я полагаю, с ужасом ожидало его вторжения на территорию Баварии. Однако Баварское антисоветское правительство Хофмана, которому формально подчинялась наша эскадрилья, в безумном желании опередить Берлин и фон Эппа разгромить Советы, наделало немало глупостей. Так, 13 апреля общество Туле, получив устные заверения Хофмана о поддержке, организовало в Мюнхене антисоветский путч. Офицерские группы быстро захватили ключевые здания, в которых располагались административные службы Советов и арестовали их видных руководителей: Липа, Мюзама, Хагемайстера и Вадлера. В тот же день Носке предложил Хофману ввести корпус фон Эппа на территорию Баварии и поддержать его другими частями рейхсвера[12]. Однако Хофман телеграфировал в Берлин, что тонкая душа баварцев не вынесет вторжения прусских карательных войск, и отказался от помощи. Никакого приказа о поддержке восставших не получили и мы, готовые в любой момент вылететь на штурмовку советских войск. Советы перешли в контратаку. Двадцатидвухлетний матрос Эгельхофер, назначенный командующим красной армией и комендантом Мюнхена, собрав в кулак рабочие отряды и получив поддержку боевых групп коммунистического союза «Спартак», подавил сопротивление мятежников. В городе началась вакханалия репрессий. На следующий день Хофман призывает баварцев к оружию против красного террора. А 15 апреля во Фрайзинге и Дахау происходят первые боевые столкновения частей красной армии с подразделениями войск правительства Хофмана. Уставшие от войны солдаты сдают оружие красным и расходятся по домам. Советы занимают Розенхайм, Кауфбойрен, Шонгау, Кохели и Штарнберг. И только после этого позора Хофман дает согласие Носке на вторжение в Баварию Добровольческого корпуса фон Эппа и прусских войск. Прусские, вюртембергские, саксонские и баварские полки при поддержке корпуса фон Эппа численностью около 15 тысяч человек с сильной артиллерией быстрым маршем продвигаются к Мюнхену. Мы получаем приказ о бомбардировках частей, складов, штабов и аэродромов красной армии. Ежедневно я со своим отрядом совершаю до десяти вылетов. Мы наводим ужас на красных. На шоссе Нюрнберг — Мюнхен за каких-то десять минут наши самолеты разгромили длинную колонну советских войск. На Изаре сожгли караван барж, везущий в Мюнхен оружие и боеприпасы. Мы уничтожили практически все пригодные для посадки самолетов площадки вокруг города. Расчищая путь нашим войскам, мои летчики пулеметным огнем разгоняли охрану мостов, бомбили узлы обороны красных, нападали на железнодорожные станции и уничтожали составы, идущие в Мюнхен на помощь Советам. Во время этих событий со мной случилось одно приключение. В полет я всегда брал с собой мотоцикл, который крепил тросами к самолету с наружной стороны кабины. Мои летчики подшучивали над этой, как им казалось, причудой их командира. Но я прекрасно понимал, что в любой момент меня могут сбить. Дополнительное транспортное средство в такой момент лишним не будет. Так и случилось. Мой самолет был сбит пулеметным огнем красных в то время, когда я пролетал над главной товарной железнодорожной станцией Мюнхена. Мне с большим трудом удалось дотянуть самолет с поврежденным мотором до маленькой поляны в лесопарковой зоне района Нипенбург, близ озера Кляйнер. Я быстро снял мотоцикл и под плотным ружейным огнем бежавших к сбитой машине красноармейцев, помчался в сторону района Кляйнхарден на западной окраине Мюнхена. Красные устроили за мной самую настоящую погоню на автомашинах и мотоциклах. По всей видимости, они по телефону сообщили марку и цвет моего мотоцикла, и мои приметы. Поэтому мне все время приходилось объезжать выставленные пикеты, двигаясь по узким улочкам. Наконец, на кривой улочке Гейгерштрассе они меня окончательно запечатали, и дальше двигаться было просто некуда. Я уже приготовился вступить в бой и вдруг заметил слева от меня проезд в виде низкой арки, густо увитой диким виноградом, ведущий во внутренний дворик. Берлин. 4 мая 1945 года Головную оперативно-розыскную группу полковника Грабина передислоцировали в берлинский район Целендорф, где разрушений было меньше, и разместили в здании коммерческого училища. Работать стало гораздо удобнее. Грабину доложили, что доставили некоего Курта Янке, начальника отдела «Восток» германской разведки. Полковник велел немедленно допросить его. Ввели немолодого человека плотного телосложения с угрюмым выражением лица. Жесткая щеточка седых усов придавала ему вид старого занудного полицейского. Грабин спросил: — Что вы можете сообщить о Гитлере? Янке, оглядевшись по сторонам, демонстративно повернулся в сторону переводчика и скрипучим голосом стал медленно излагать нравоучительным тоном: — Я познакомился с фюрером в 1921 году в Мюнхене. По заданию генерала Людендорфа я должен был выяснить, что собой представляют национал-социалистские отряды, которые формировал Гитлер. Грабин прервал Янке: — Вы об этом уже писали в собственноручных показаниях. Не надо повторяться. Нас интересует нынешнее местопребывание Гитлера. — Как я полагаю, фюрер находится в данный момент в Берхтесгадене. — Почему вы так считаете? У вас есть подтверждающие факты? — Начальник внешнеполитического отдела германского информбюро Риттен в январе этого года рассказывал мне о строительстве высокими темпами оборонительных сооружений в горах южной Баварии близ резиденции фюрера. Кроме того, мне известно и о переправке туда личного архива фюрера, его коллекции картин. Я думаю, он там. Хотя конкретными фактами я не располагаю. Ведь я был арестован вашими людьми еще 11 апреля. Грабин потерял интерес к допрашиваемому и велел увести его. Зазвонил аппарат «ВЧ»[13]. На линии был полковник Мироненко: — Послушай, Грабин. Нам с тобой еще работенку подкинули. Генерал подписал приказ о производстве следствия по фактам мародерства и изнасилований, чинимых войсками нашего фронта. Так что, часть людей тебя придется переориентировать. Сам определись кого. Ну, будь здоров и не обижайся.