— Так-то оно так, но я-то когда с него стреляю, меня отдачей не сносит. А ещё патроны-то у меня. Том немного поразмыслила. — Лады, — наконец согласилась она. Том положила дробовик на землю, а я передал ей Тоби. Подобрал ружьё, и мы двинулись дальше тенистыми извивами тропки. Пока мы пробирались во мгле, никто на нас не набросился, но когда впереди забрезжил свет, в лесу послышался шорох. Что-то там шевелилось точно так же, как и в чапыжнике. Что-то снова шло за нами следом. Выбрались мы на свет, и стало легче. Повода, правда, для этого не было. Просто вот отлегло, и всё тут. По сути-то луна ничего не меняла. Обернулся я через плечо, посмотрел в темноту, из которой мы только что вышли, и там, в густом сумраке посреди тропинки, увидел его. Стоит там. Зырит. Том я об этом ничего не стал говорить. А сказал вот что: — Теперь ты хватай дробовик, ну а я возьму Тоби. Хватай и дуй со всем добром в сторону дороги. Похоже, меня выдал взгляд, да и Том была далеко не дура: оглянулась и сама назад, в темноту. Тоже увидела существо. Оно тут же нырнуло в заросли. Том повернулась, отдала мне Тоби, приняла дробовик и задала стрекача — ни дать ни взять обезьянка, которой кипятком ошпарили зад. Я поспешил за ней, бедный Тоби трясся у меня в охапке, а по ногам шлёпали привязанные к поясу белки. Пёс скулил, завывал и повизгивал. Тропинка раздалась в стороны, луна загорелась ярче. Показалась красная глина дороги. Мы выскочили из леса и оглянулись. Увидели смутные тени и лунные блики. Деревья и тропку. За нами никто не шёл. Во всём лесу не было слышно ни шороха. — Теперь всё хорошо? — спросила Том. — По ходу, так. Говорят, дальше дороги он не суётся. — А вдруг сунется? — Да ну, не может быть… Не, это вряд ли. — Думаешь, это он ту женщину убил? — Похоже на то. — А чего это она стала такая страшнючая? — Мёртвое тело завсегда так пухнет. Будто не знаешь. — А откудова у ней те порезы? Это он её рогами, да? — Не знаю, Том. Мы двинулись вдоль дороги, пару раз остановились отдышаться, разок подержали Тоби за хвост и за лапы, чтобы помочь ему сходить в туалет, и вот наконец глубокой ночью добрались до дома. 3 Не сказать, что наше возвращение было радостным. Небо затянуло облаками, лунный свет потускнел. Было слышно, как где-то в пойме стрекочут цикады и заливаются лягушки. Когда мы внесли Тоби на двор, из темноты донёсся папин голос, и тут же откуда-то вспорхнул и заметался чёрным комочком на фоне блёклого неба потревоженный сыч. — Вот я надеру вам задницы-то, — пригрозил папа. — Хорошо, пап, — сказал я. Папа сидел на стуле под дубом, который рос во дворе. Под этим деревом мы обычно собирались, садились и вели беседы, а летом лущили горох. Папа курил трубку — эта привычка со временем и сведёт его в могилу. Было видно, как вспыхивает пламя: папа поджёг спичкой табачок и теперь раздувал огонь. Мне запах от трубки казался кислым и отдавал немного древесиной. Мы подошли и встали под дубом у его стула. — Мать-то по вам уже извелась, — сказал папа. — Ты ведь, Гарри, не маленький, соображаешь, что нельзя пропадать так надолго, да ещё и с сестрой. Ты вроде как следить за нею должен. — Хорошо, пап. — Я смотрю, Тоби всё ещё с вами. — Да, пап. Ему, кажется, уже лучше. — Ага, куда уж лучше, с переломанным-то хребтом. — Он шесть белок загнал, — вступился я за Тоби. Вытащил карманный нож, перерезал бечёвку и показал добычу отцу. Он посмотрел на белок и уложил их рядом со стулом: — Что ж, тогда другое дело. — Вот видишь, пап. — Тогда ладно, — сказал он. — Ты, Том, ступай в комнату, возьми лохань и набери воды. Греть не надо, и так тёплая. Чего на ночь глядя ещё с подогревом возиться. Обработайся керосином от клещей и так далее, потом — купаться и на боковую. — Хорошо, пап. — сказала она. — Пап, а… — Иди уже, Том. Том глянула на меня, опустила дробовик на землю и убежала в дом. Папа раскурил трубку: — Так, говоришь, у тебя есть отговорка? — Да, пап. Взялись белок гонять, ну и увлеклись, только это ещё не всё. Мы там труп видели у реки. Папа подался вперёд: — Что? Я выложил ему всё подчистую. Про погоню, про чапыжник, про тело, про Человека-козла. Когда договорил, он какое-то время молчал, а потом сказал: — Нет никакого Человека-козла, Гарри. Но очень может быть, тот, кого вы видели, и есть убийца. Этак и кого-нибудь из вас мог схватить, раз вы так задерживаетесь. — Да, пап. — Похоже, с утра пораньше надо будет сходить самому взглянуть. Как думаешь, найдёшь её снова? — Да, пап, только я не хочу. — Это-то понятно, но я без тебя не справлюсь. Папа вынул трубку изо рта, постучал о подошву башмака, вытряхнул пепел и сунул трубку в карман. — Теперь дуй домой, а там, как Том управится, тоже обери с себя паразитов да помойся. Явно ведь тебя всего облепили. Давай сюда ружьё, я уж сам позабочусь о Тоби. Я хотел было что-то возразить, да не нашёл нужных слов. Папа встал, бережно взял Тоби на руки, а я вложил ему в пальцы дробовик. — И надо же было с таким хорошим псом да случиться такому вот гнусному паскудству, — вздохнул папа. Направился в сторону небольшого амбарчика, который стоял у нас за домом на краю поля. — Пап, ты пойми, — сказал я. — Рука не поднялась. Это же Тоби. — Да всё в порядке, сынок, — ответил папа и зашагал к амбарчику. Когда я зашёл в дом, Том была на задней застеклённой террасе, которая называлась у нас спальной верандой. Места там было не то чтобы много, но летом — ничего, уютно. На цепях, привязанных к потолочным перекрытиям, болталась подвесная скамья, рядом лежали два соломенных тюфяка, а на стене обычно висела жестяная лохань, пока в ней не возникала нужда. Ну так вот, сейчас Том сидела в этой самой лохани, а мама при свете фонаря — он висел прямо над ними на балке — усиленно и проворно тёрла ей спину. Мама стояла на коленях; она была босиком, в старом зелёном платье, а перед помывкой засучила рукава. Я отодвинул ширму и вошёл, и она глянула на меня через плечо. Волосы цвета воронова крыла мама собрала в толстый пучок, но одна непослушная прядь выбилась на лоб до глаза. Мама отбросила её намыленной рукой и обернулась ко мне. Я тогда этого ещё не понимал — ну всё-таки мать родная как-никак, — но каждый раз, когда на неё смотрел, чувствовал, что засматриваюсь. Что-то в ней было такое, что притягивало взгляд и не давало его просто так отвести. Вот только-только начинал я догадываться, в чём же тут дело. Мама была красива. Спустя годы узнал я: многие считали её первой красавицей во всём округе, и теперь, когда вижу её на немногочисленных фотоснимках (одни запечатлели её в лучшие годы, другие — когда ей было уже за шестьдесят) должен признать, что молва была очень даже недалека от истины. — Ты ведь не маленький, соображаешь, что нельзя гулять допоздна. Тем более — пугать Том всякими страшилками про трупы.