Родители уведомили меня, чтобы на колледж я даже не рассчитывала. Будучи единственным ребенком и наследницей всего состояния Росси, мне следовало озаботиться поиском идеального мужа. И пускай я мечтала стать первой в семье женщиной, получившей диплом, у меня хватало ума не перечить родителям. Клара, наша горничная, частенько говаривала: «Фрэнки, тебе не обязательно искать мужа. Главное – оправдать надежды родителей». Она была права. Я родилась в золотой клетке. Просторной, но все же запертой, и попытки к бегству могли стоить мне жизни. Быть узницей мне не нравилось, но я полагала, что лучше так, чем оказаться в могиле. И потому никогда не осмеливалась выглянуть сквозь решетку своей темницы, чтобы посмотреть, что происходит на воле. Мой отец, Артур Росси, был боссом Чикагского синдиката. Для мужчины, который заплетал мне косы, учил играть на фортепьяно и даже пролил одинокую слезинку на моем выступлении в Лондоне, где я играла перед тысячами зрителей, этот титул звучал до боли свирепым. Анджело, как вы уже догадались, в глазах моих родителей был идеальным мужем. Обаятельный, состоявшийся и очень богатый. Его семье принадлежала половина зданий в Юниверсити-Виллидж[2], и большую их часть мой отец использовал для своих многочисленных незаконных дел. Я знала Анджело с рождения. Мы росли на глазах друг у друга, как распускающиеся цветы. Медленно, но вместе с тем быстро. Во время роскошных летних каникул, под строгим надзором наших родных, членов «семьи» и телохранителей. У Анджело было четыре брата, две собаки и улыбка, от которой растаяло бы и итальянское мороженое. Его отец руководил бухгалтерской фирмой, работающей на мою семью, и каждый год мы оба проводили каникулы на Сицилии, в Сиракузах. На протяжении долгих лет я наблюдала, как темнеют и укрощаются стрижкой мягкие светлые кудри Анджело. Как его сияющие, словно голубой океан, глаза теряют игривость, становясь угрюмыми и жестокими после того, чему, без сомнений, научил его отец. Как его голос становится низким, итальянский акцент – резче, а щуплое мальчишеское тело обрастает мускулами, ростом и уверенностью. Анджело стал загадочнее, не таким импульсивным и отныне говорил реже, но каждый раз от его голоса таяло мое сердце. Любовь так трагична. Неудивительно, что она заставляет людей грустить. И пока я смотрела в глаза Анджело, которые были способны растопить мороженое, то оказалась не единственной, кто млел под его извечно хмурым взглядом. Мне было тошно при мысли, что я вернусь в свою католическую школу для девочек, а он уедет в Чикаго веселиться, болтать и целоваться с другими девушками. Но с Анджело я всегда чувствовала себя той самой. Он украдкой вплетал мне в волосы цветы, разрешал отпить вина из его бокала, когда никто не видел, и смеялся глазами, что бы я ни говорила. Когда меня дразнили его младшие братья, он давал им по ушам и приказывал держаться подальше. И каждое лето находил возможность улучить минутку и поцеловать меня в кончик носа. – Франческа Росси, с прошлого лета ты стала еще прекраснее. – Ты всегда так говоришь. – И всегда искренен. Я не имею привычки бросать слова на ветер. – Тогда скажи мне что-нибудь значимое. – Моя богиня, в один прекрасный день ты станешь моей женой. Каждый летний эпизод я лелеяла так, словно он был неприкосновенным садом, оберегала его с тайной любовью и поливала до тех пор, пока эти мгновения не превратились в коллекцию сказочных воспоминаний. Но сильнее всего в памяти укоренилось то, с каким трепетом я каждое лето ждала, когда он тайком проберется ко мне в комнату, или в магазин, куда я уходила за покупками, или к дереву, под которым читала книгу. Как с годами, по мере нашего взросления и вступления в пору юности, он начал растягивать наши «мгновения», с нескрываемым весельем наблюдая, как я безуспешно пыталась сойти за «своего парня», хотя было совершенно ясно, что я абсолютная девчонка. Я как раз засунула записку поглубже, когда Вероника впилась мясистыми пальцами мне в кожу цвета слоновой кости, собрала за спиной корсет и затянула его вокруг моей талии. – Хорошо бы снова стать девятнадцатилетней и прекрасной, – мелодраматично взревела она. Кремовые шелковистые тесемки натянулись, и я ахнула. Только верхушка итальянской мафии для подготовки к балу до сих пор пользовалась услугами стилистов и горничных. Но, по мнению моих родителей, мы были Виндзорами. – Помнишь те деньки, Альма? – спросила Вероника. Парикмахер фыркнула, фиксируя мою челку сбоку и закрепляя на макушке волнистый пучок. – Милая, спустись с небес на землю. В девятнадцать ты была хороша как поздравительная открытка от «Холлмарк». Франческа же – «Сотворение Адама»[3]. Разные классы. Даже разные положения. Я вспыхнула от смущения. Чувствовалось, что людям нравится на меня смотреть, но меня ужасало само представление о красоте. Красота обладала могуществом, но была переменчива. Красиво завернутый подарок, который однажды я непременно потеряю, поэтому мне не хотелось разворачивать его или соблазняться его привилегиями. Это лишь затруднило бы наше расставание. Анджело – единственный, чьего внимания я бы сегодня хотела, когда появлюсь на бале-маскараде в Чикагском институте искусств. Темой торжества были боги и богини из греческой и римской мифологии. Я знала, что большинство женщин покажутся в образах Афродиты или Венеры. Возможно, Геры или Реи, если им импонирует оригинальность. Но не я. Я – Немезида, богиня возмездия. Анджело всегда называл меня божеством, и сегодня я намеревалась заявить права на это звание, придя в образе самой могущественной богини. В двадцать первом веке мое желание в девятнадцать лет заключить брак по расчету могло показаться глупым, но в Синдикате мы все подчинялись традициям. И так вышло, что наши обычаи прочно укоренились еще в начале девятнадцатого века. – Что было в записке? – Вероника прикрепила к моей спине поверх платья пару бархатных черных крыльев. Оно было без бретелей, цвета ясного летнего неба, с ракушками из бесподобной голубой органзы. Сзади струился шлейф, растекаясь, как океан, у ног моих помощниц. – Ну в той, что для сохранности ты спрятала в корсете. – Она хихикнула, вдевая мне в уши золотые серьги в виде перьев. – Это, – торжественно улыбнулась я, встретившись с ней взглядом в отражении, и положила руку на грудь, где покоилась записка, – начало оставшегося отрезка моей жизни. Глава первая Франческа – Не знал, что у Венеры были крылья. Стоя на пороге Чикагского института искусств, Анджело поцеловал мою руку. Сердце екнуло, но я подавила бессмысленную досаду. Он всего лишь подтрунивает надо мной. Кроме того, сегодня Анджело был так ослепительно красив в своем смокинге, что я смогла бы простить ему любую оплошность, кроме хладнокровного убийства. На бал мужчины, в отличие от женщин, надели смокинги и полумаски. Анджело дополнил свой костюм венецианской маской с золотыми листьями, которая почти полностью закрывала ему лицо. Наши родители стояли рядом и обменивались любезностями, внимательно изучая каждую веснушку и прыщик друг друга. Я не стала объяснять Анджело, что на мне костюм Немезиды. У нас еще будет время обсудить мифологию – целая жизнь. Мне лишь нужно удостовериться, что сегодня мы сможем найти подходящий момент для еще одного летнего «мгновения». Только на сей раз, когда он поцелует меня в нос, я подниму голову и скреплю наши губы и судьбу воедино. Я – Купидон, посылающий стрелу любви в самое сердце Анджело. – С нашей последней встречи ты стала еще прекраснее. – Анджело сжал ткань своего костюма там, где билось его сердце, делая вид, что покорен. Все вокруг умолкли, и я заметила, что наши отцы заговорщицки переглянулись. Две могущественные, богатые итало-американские семьи с крепко установившимися связями. Дон Вито Корлеоне гордился бы. – Ты видел меня неделю назад на свадьбе Джианны. – Я подавила желание облизнуть губы, видя, как Анджело не сводит с меня глаз. – Свадьбы идут тебе на пользу, но еще больше тебе подойдет моя компания, – просто сказал он, отчего мое сердце гулко забилось, и обратился к моему отцу: – Мистер Росси, могу я сопроводить вашу дочь к столу? Отец сжал мое плечо. Я довольно смутно ощущала его присутствие за спиной, поскольку меня поглотил густой туман эйфории. – Держи руки так, чтобы я их видел. – Всегда, сэр. Мы с Анджело сплели наши руки, и один из дюжины официантов проводил нас к столу, накрытому золотистой скатертью и украшенному тонким черным фарфором. Анджело наклонился и прошептал мне на ухо: – Во всяком случае, до тех пор, пока ты не станешь официально моей. К моему великому разочарованию, но не удивлению, Росси и Бандини сидели поодаль друг от друга. Отец всегда находился в центре любой вечеринки и отваливал кучу денег, чтобы получить лучшие места. Напротив меня губернатор Иллинойса, Престон Бишоп, и его жена изъявляли беспокойство по поводу винной карты. Рядом с ними сидел незнакомый мне мужчина в простой черной полумаске и в смокинге, который, судя по дорогой ткани и безупречному крою, наверняка стоил целое состояние. Возле мужчины сидела шумная блондинка в белом платье из французского тюля. Одна из десятков Венер, пришедших в одинаковых костюмах. На лице мужчины застыла смертельная скука. Он вращал бокал с виски и совершенно не обращал внимания на свою спутницу. Когда она наклонилась и предприняла попытку заговорить с ним, он отвернулся и посмотрел на свой телефон, после чего полностью потерял интерес к происходящему и уставился на стену за моей спиной. Меня пронзила печаль. Женщина не заслужила такого обращения. Она была достойна большего, чем холодный, явно опасный мужчина, от которого по спине бегут мурашки, даже когда он на вас не смотрит. Держу пари, рядом с ним мороженое оставалось бы холодным круглыми сутками. – Вижу, вы с Анджело увлечены друг другом, – между делом заметил папа, поглядывая на мои локти, лежащие на столе. Я тотчас же убрала их и вежливо улыбнулась. – Он милый, – я бы сказала «супермилый», но отец совершенно не приемлет современный сленг. – Он подходил, – отрывисто произнес папа. – И спросил, можно ли пригласить тебя куда-нибудь на следующей неделе. Я согласился. Под присмотром Марио, разумеется. Ну разумеется. Марио был одним из многочисленных папиных верзил. Он обладал телосложением и уровнем интеллекта бетонного блока. Я подозревала, что сегодня папа не спустит с меня глаз как раз потому, что знал: мы с Анджело слишком уж хорошо ладим. В основном он поддерживал меня, но хотел, чтобы все подчинялось определенным правилам. Правилам, которые большинство моих ровесников нашли бы дремучими, а может, и почти варварскими. Я не была глупой и знала, что рою себе яму, не сражаясь за право получить образование и пойти работать. И знала, что только мне стоит решать, за кого я хочу выйти замуж. Но, помимо прочего, я понимала, что такой уж у него способ и образ жизни. За свободу полагалось платить – мне пришлось бы оставить семью, а семья была моим миром. Помимо традиций, чикагская мафия сильно отличалась от той версии, что изображали в кино. Никаких грязных переулков, мерзких наркоманов и кровавых сражений с представителями закона. В наше время все вертелось вокруг отмывания денег, слияния и поглощения компаний, а также перераспределения средств. Отец, не таясь, любезничал с полицией, вращался в кругу высокопоставленных политиков и даже помогал ФБР с поимкой особо ценных подозреваемых. Собственно, именно поэтому сегодня мы здесь и оказались. Папа согласился пожертвовать шокирующую сумму благотворительному фонду, помогающему молодежи из группы риска получать высшее образование. Ох, ирония – мой верный друг. Я потягивала шампанское и смотрела на другой конец стола, где Анджело вел беседу с девушкой по имени Эмили, отцу которой принадлежал самый большой бейсбольный стадион в Иллинойсе. Анджело рассказывал ей, что собирается поступать в магистратуру Северо-западного университета и параллельно работать в бухгалтерской фирме своего отца. Истина в том, что он, скорее, собирался отмывать деньги для моего отца и служить Синдикату до конца своих дней. Я рассеянно слушала их разговор, когда губернатор Бишоп вдруг обратил на меня внимание: – А ты, малышка Росси? Поступила в колледж? Люди рядом с нами общались и смеялись, кроме сидящего напротив мужчины. Он по-прежнему не замечал свою спутницу, а вместо этого попивал из стакана, игнорируя телефон, на экране которого вспыхивали новые уведомления. Теперь же, взглянув в мою сторону, он как будто смотрел сквозь меня. Словно в тумане, я задумалась, сколько ему лет. Мужчина казался старше меня, но был явно моложе папы. – Я? – Замерев в напряжении, я вежливо улыбнулась и расправила на коленях салфетку. Мои манеры были безупречны, а в бессмысленных беседах мне почти не было равных. В школе я изучала латынь, этикет и общую подготовку, так что умела развлечь любого: от мировых лидеров до куска пережеванной жвачки. – О, я окончила школу год назад. Сейчас работаю над расширением круга общения и обзавожусь связями здесь, в Чикаго. – Иными словами, вы не работаете и не учитесь, – скучающим тоном прокомментировал мужчина напротив, со стуком поставил стакан на стол и бросил в сторону моего отца ехидную ухмылку. Я почувствовала, как от стыда стали гореть уши, и посмотрела на отца, ожидая помощи. Он, похоже, не услышал, поскольку это высказывание осталось без ответа. – Боже милостивый, – зардевшись, забрюзжала на грубого мужчину блондинка, но он от нее отмахнулся. – Мы же в кругу друзей. Никто не будет о таком распространяться. Распространяться? Кто он, черт возьми, такой? Я встрепенулась и сделала глоток шампанского.