После ее ухода мы с епископом молчали несколько минут, а потом я набралась храбрости и снова открыла рот, но, прежде чем успела заговорить, он меня перебил: – Я заметил, Жильметта, что вам нравится эта женщина. Но она должна сделать то, что я ей посоветовал. И вам это известно лучше других. А теперь обратимся к Богу, потому что он не будет нас ждать. Никто не должен испытывать терпение Господа. Возникла новая неловкая пауза, на сей раз у двери мадам ле Барбье. Наконец она сказала: – Вы наделены какой-то властью и скрыли это? – К сожалению, нет. Но я вам сочувствую и хочу помочь. – Да простит Бог мою дерзость, матушка, но у вас уже был шанс мне помочь, и вы этого не сделали. Слова прозвучали резко, и на лице мадам ле Барбье появилось сердитое выражение, но я ничего не могла сказать в свою защиту. Это разозлило меня, так же как и то, что я промолчала, когда она обратилась к епископу со своей просьбой. – Я занимаю не самое высокое положение, но я выступила в вашу защиту, когда вы ушли. Слабое утешение, но, услышав его, она немного смягчилась. – И вам удалось добиться успеха? – Ну… не совсем. – В таком случае зачем вы пришли? Чтобы посмеяться надо мной? – Нет, мадам, клянусь. Я не собираюсь над вами смеяться, это было бы жестоко. Мы так и остались стоять – она на пороге у двери, я в грязи перед ней. – Прошу вас, позвольте мне войти. Мне нужно с вами поговорить, – сказала я. Неожиданно она помрачнела, и ее взгляд стал жестким. – Зачем? Вы, аббатиса, сказали, что не можете мне помочь и не в состоянии понять, как сильно у меня болит сердце, чтобы по-настоящему мне посочувствовать. – Она собралась закрыть дверь. – Вы ошибаетесь, мадам, – возразила я. – Я здесь потому, что я все понимаю. И потому, что есть вещи, которые хотела бы знать. Глава 2 Странно, как некоторые слова звучат сообразно со своим смыслом. Плаааааччччч. Погребальный плач «Храбрая Шотландия» раз за разом звучал у меня в голове вместе с боем малых и больших барабанов. Я чувствовала приближение головной боли. Но сейчас наш товарищ, детектив Терри Доннолли стоял у голубых врат полицейского рая, к которым его призвали в этот редкий для Лос-Анджелеса пасмурный день. Все соглашались, что это самая подходящая погода для похорон. Благодарение Господу – солнечный свет на похоронах лишен для меня всякого смысла. Скорбящие начали расходиться, большая часть людей направилась к машинам, припаркованным на маленькой стоянке возле кладбища. Качающий головой Бенисио Эскобар оказался рядом со мной. Мы медленно прошли мимо маленькой группы старших чинов, которые обменивались какими-то только им известными тайнами. До нас донеслось лишь одно слово: «Сам». Он сам себя загнал в могилу пьянством. – Их послушать, так получается, что он покончил с собой. Неправда. Его убила работа. – Бен… Перестань. Не нужно. Это ничего не изменит. Вскрытие произвели почти сразу. Образцы тканей и жидкостей взяли, соблюдая максимальную осторожность, и результаты получили очень быстро. – Видит Бог, у него был сердечный приступ. Тут нет ни малейших сомнений. Слух быстро распространился по всему отделу. Терри еще дышал, когда его привезли в больницу, где врачи сразу же вскрыли ему грудную клетку. Его сердце практически разорвалось. Произошли необратимые изменения – фактически он умер в тот момент, когда у него случился приступ. Причина смерти – безнадежно разбитое сердце. – Знаешь, я ненавидел большого Мика, когда нас в первый раз поставили в пару, но он начал мне нравиться. Мы бы стали друзьями. Хорошими друзьями. Я коснулась руки Бена, чтобы немного его успокоить. – Не надо сейчас об этом. Эскобар фыркнул и вытер слезы. – Если бы Терри так мог – кто знает, быть может, он бы остался с нами. Я не нашла что возразить. Мы продолжали шагать под затихающее пение волынки. Музыканты давно сложили свои инструменты и уехали, но музыка все еще витала в воздухе. Когда мы подошли к машине, мне наконец удалось заглушить звуки «Храброй Шотландии», но, как только они стихли, зазвучал «Мальчик-менестрель». Только после того, как по радио начали передавать песню «Битлз» «Она тебя любит», музыка в моей голове окончательно смолкла. Я заехала домой, чтобы немного отдохнуть перед сменой, которая начиналась в шесть часов. Когда я вернулась в отдел, там было непривычно тихо и спокойно. Не звонили телефоны, никто не шутил, молчало радио, не слышно было гудения сотовых телефонов. Так часто бывает после печальных событий; по каким-то необъяснимым причинам извращенцы на время успокаиваются, словно вдруг начинают соблюдать правила честной игры, пока скорбят члены отдела «Преступления против детей». Однако долго такие моменты не длятся. Зазвонил телефон на столе Терри Доннолли. Я слышала, как сержант взял трубку и спросил: – Кто на месте? Я быстро огляделась. Эскобар ушел к начальству, а больше в зале никого не было. – Дунбар, – неохотно ответила я. – Ну, тогда возьми трубку, Пандора. Мне не нравилось, когда меня так называли. Однако должна признать, что это прозвище прилипло ко мне не случайно; мне почему-то регулярно попадались ужасно неприятные дела. Поэтому я посмотрела на телефон и подумала: «Не трогай трубку, тебя ждет куча проблем». Глупая мысль, поскольку в наш отдел редко звонят, чтобы спросить, как дела. Людям приходится пройти через несколько инстанций, поговорить с патрульными полицейскими, детективами, может быть, с сержантом, так что в конечном счете выясняется: украли машину, ребенок остался на заднем сиденье; соседи готовятся устроить какую-то гадость, а в их квартире есть четырехлетний малыш; или кто-то использует своего ребенка в качестве боксерской груши. Ты не дождешься: «Привет, мадам, как поживаете, не хотите ли в течение девяноста дней испробовать нашу новую замечательную модель пылесоса?» Нет, еще ни разу по телефону не сообщили ничего приятного. И еще меня злило, что телефон звонит на столе Терри Доннолли сразу после его похорон. – «Преступления против детей», детектив Лени Дунбар, – сказала я. – Мой сын исчез. Неприятности. – Что значит – исчез? – спросила я у женщины. – Пропал. Его нет. Мне не хочется рассказывать, какие чувства мы испытываем, когда в первый раз звучат слова «ребенок исчез», и о том, как часто нам приходится их слышать. Дети уходят от родителей по разным причинам, и далеко не всегда здесь кроется преступление. Убегают благополучные дети, причем по самым дурацким поводам. Вот почему мы далеко не сразу приступаем к действиям, а сначала стараемся исключить очевидные варианты. Я попросила женщину назвать свое имя. – Эллен Лидс, – выпалила она. – Мисс Лидс… – Миссис. Я прекрасно понимала, почему она так напряжена. – Миссис Лидс, патрульный полицейский уже побывал у вас дома? – Нет, я позвонила в «Девять-один-один», и мне дали ваш телефон. Наверное, там новенький оператор. – Дайте мне ваш адрес и номер телефона, пожалуйста. Ближе всего находился стол Эскобара. Мне требовался листок бумаги – а его рабочее место всегда пребывало в ужасном беспорядке. Однако работает он на удивление продуктивно. Я быстро записала адрес и телефон, а потом сказала: – Подождите у телефона. Вскоре я с вами свяжусь. Я позвонила патрульному сержанту и попросила его отправить машину по указанному адресу. Небольшая пауза даст миссис Лидс возможность прийти в себя, но я не хотела держать ее у телефона слишком долго. Ей предстояло ответить на серию весьма оскорбительных вопросов, например: «Когда вы в последний раз наказывали своего ребенка физически?» Это всегда вызывает у родителей возмущение. Мой стол производил жалкое впечатление своей аккуратностью. Если мне требовался карандаш, я знала, куда протянуть руку, а если карандаш затупился, в правом ящике лежала электрическая точилка. Раньше я хранила ее на краю стола, но после того, как ей несколько раз приделали ноги, убрала в ящик. Только благодарю тому, что я настоящий детектив, мне удалось отыскать ее в комнатке Фрейзи. В нижнем правом ящике хранится стопка чистых блокнотов. Вчера я его смазала, и ящик больше не скрипит. Теперь, когда я его выдвинула, раздался легкий приятный свист, и я улыбнулась. Наверное, именно в этот момент я улыбнулась в последний раз.