Кабан отбивался: – Смог, да тебя там не заметил. – В группе присвистнули, его начали перебивать, и тот повысил голос. – Ну все-все, завоняли. Вы это… приглядывайте за воробьем, чтоб не поперхнулся, а я по делам, – буркнул кабан, ткнув мясистым пальцем в ближний стол. На том уже высилась стопка грязной посуды. – Да когда они у тебя водились, дела-то? И удрал, гля… – И без тебя разберемся, кого и как нянчить, – огрызнулся высокий и чумазый паренек, помоложе на вид, чем Рони. В самом конце стола, за горой посуды, обнаружилось приятное соседство: две тарелки с остывающей едой (видимо, им с кабаном оставлено). Жаль, что к ним прилагалась компания ловчих птиц. – Ну, подлезай, рассказывай, – похлопал по столу горластый. – Мы не кусачие. – Нестройный гогот. – Приятного аппетита, Рали. Исправлять чужую ошибку Рони не собирался. Через пару дней он забудет эти рожи. А может, и не успеет запомнить, если судьба милостива. А вот помирать от голода – удел дураков. Бесплатно у негодяев отзавтракать – считай, искупил грехи. Не успел Рони дойти до стола, как собрал всеобщее внимание. Коршуны окружили кольцом, еще и стул пододвинули, как девице на свидании. Гневно блеснув глазами, Рони уселся, перед тем демонстративно стряхнув грязь с сидения. Сора на пальцах не осталось. Вся грязь расположилась вокруг, задорно болтая: – Добро пожаловать в команду, – и тут же на плечо опустилась рука. Шершавые пальцы, бывалая птица. Оглянулся Рони и тут же понял – самый высоченный к нему пристал, еще и зоб у того припухший, будто хворь какая. В зале с ним прохлаждалось человек семь навскидку. Виктора не видать, свинорылого и след простыл. Хоть какая-то радость в начале дня. Помимо курицы с остывшим рисом. Рони не отвечал, поторапливаясь с едой, – и как тут спокойно отзавтракать, когда на тебя хищники смотрят? Будто и сам он в тарелке нарезан, приправой улучшенный. – Молчит. – Хамит, – звонко подначил девичий голос где-то у Рони за плечом. – Еще и грубый какой, а! – закивал коршун-коротышка с забавно оттопыренными ушами. «Сами жрать позвали, а теперь и пожевать не дают. Лжецы, лицемеры. Одним словом – коршуны», – мрачно решил про себя Рони. На стол, неподалеку от нетронутой вилки, примостилось женское бедро. Рони моргнул, быстро осмотрел соседку – даже девицу к подлому делу привлекли, душегубы! – и отодвинулся на стуле, пока не приглянулась. Звонкий голосок не отставал: – Слишком важная особа, ой ли? – Не умеет коллективничать… – Одна у меня команда, – проворчал Рони, выуживая из зуба застрявший кусок мяса. Как бы его ни подкармливали, подружиться не выйдет. И молчал до победного. Больше его не трогали, как следует прополоскав: выведать пытались про стаю, повадки, навыки. Ничего им Рони не сдал, быстро наскучил. Только тарелку протереть за собой успел, чтобы пример добрый показать – может, и научатся коршуны чему хорошему. Но не удалось, стопка посуды осталась нетронутой – в комнату зашли: резко, по-хозяйски. Разве что дверь не пнули, как и пристало господину: быть бережливее к утвари, чем к прислуге. Зашел некто седовласый,остромордый: еще пару годков, и будет в летах. Одна бровь выросла вместо двух – и та хмурится: явно в свои владения заглянул и чужой работой недоволен. Рони за две секунды приценился к новому лицу, а точнее, его одежке (нет способа верней!). Пуговицы на рукавах костяные, плащ не для ночных вылазок, а для парада с его высочествами и прочими вельможами. Высокие ботинки грязью не тронуты, словно и шагу по Гэтширу не ступил (а значит, с шофером прибыл!). Важная шишка: то ли смерть его пришла, то ли надежда на свободу. Разговоры тут же стихли, а за спиной у гостя вдруг оказался Виктор. С видом таким, что преследуй он этого франта на крыше, стрелял бы сразу в затылок, не чинясь. Заерзали коршуновы зады, соскакивая с насестов. – Здоровьица желаем, господин Стофф, – будто снимая шляпу, которой в помещении ни у кого не завелось, чуть склонился горластый коршун. Рони поджал губы, не признав фамилии. Не граф и не градоначальник. И не грабили этого франта еще, на такое у Рьяных память золотая. – Всем пригодится, – фыркнул тот себе в усы и исчез на лестничном пролете, направившись к верхнему этажу. Виктор оглянулся, не уделив Рони и полувзгляда – махнул рукой. Одним жестом оставил Рони недоумевать, а команду коршунов – ухмыляться, – и последовал за Стоффом. Еще долго скрипели доски под их неторопливым шагом. – Приперся, – горластый хотел сплюнуть на пол, но его пихнули в бок. – Тише ты, болван. Рони держал нос по ветру. На сытый желудок в голову пришла дельная мысль. – Значит, Виктор у вас за старшего? – спросил он, не таясь. – Нет, блин, его величество Хорас, с окнами не дружный! Горластого перебили, сражаясь со смехом: – Ты что несешь, Эд! Под графом Йельсом все ходим, ну… – Славься, господин Стофф! Девчонка сложила руки лодочкой, деланно помолившись на благодетеля. За ее спиной хрюкали, проиграв битву с гоготом. – Значит, так и есть. – Рони не обижался, только кивнул, гадая, какая ему от этого может быть польза. – Только Конраду не брякни, – сквозь смех выдавил какой-то мужичок, срезавший кожуру с яблока. Сидел в углу, как наказанный, – ничего в тени не разберешь. – А будто бы он не знает, ну, – обернулась девчонка, убрав, наконец, свой наглый зад со стола. Рони кивнул, оставшись более довольным, чем начинал свой завтрак. Значит, у коршунов и здесь все тылом вперед, навыворот: старший не по воле стаи выбран, а приставлен с верхов. Наверняка самим Йельсом из ближней прислужки. Один теперь вопрос – как до Йельсового ставленника добраться незамеченным. Что кабан, что эта шайка – все они знают, как Виктор ведет дела. Понравится ли это графу? Рони отодвинул поясницей стул, зловеще заскрипели деревянные ножки. Он преисполнился мрачной решимостью. За свободу борются не одним путем. И уж тем более выбирают не из тех, что коршуны силком подсунули. – Спасибо, – буркнул он. Не за еду, коршунами поданную, а за наводку. Только им того знать не обязательно. – Благодарности нам тут на хер не сдались, Рали, – ковырялся в ухе другой тип, поплечистее, с широкими кистями. Мизинец плохо подходил под задачу, и паренек морщился, только размазывая серу между пальцев. – Полезным будь. – За это не тревожьтесь, – заверил всех Рони, умолчав главное. Благодарить они его будут до конца недолгих дней. А если не благодарить за урок, так поминать с чувством уж точно. *** Через два часа ему нашли дело. Кабан поднялся в зал да хлестанул по плечу, только приблизившись. Передал очередной приказ. На удивление – даже без отсебятины: Виктор ждал его во дворе. Рони не стал отказывать себе в удовольствии поупрямиться. И чуть дольше хлебал дармовой чай, хоть и презирал местные вкусы: зачем портить молоко чаем или чай – молоком? Небо и без того не виднелось, а во дворе воробья больше ничего хорошего и не ждет. Сидеть бы так вечность, ни о чем не горюя, тревогу отогнать… Через десять минут ему вспомнилось лицо Леи. Через пятнадцать – полуобморочный Ильяз. Через двадцать пять он уже кутался в чей-то китель, приготовившись к холоду. За дверью его и правда ждала беда. Стрельбище. Вот здесь и начинают, вот с этих самых тряпиц, дрожащих на ветру при заднем дворе. Грязная мешковина да две краски – синяя с красным, обе блеклые, хуже, чем жизнь теперь у Рони. Начинают с тряпиц, а падает замертво Стивен, такой доли не заслуживший. Рони бы никогда не подумал, что обе руки потерять – участь куда добрее. Может, и сам мыслить стал, как коршун, на одно дело с ними снюхавшись. Едва на порог штаба ступил, – не как заключенный, а хуже подельника, – тут же испортился. Возьмут ли его к Рьяным назад, коли живым выберется? – Эгей, глянь-ка! Свежачок твой пожаловал, Виктор. Подхватили Рони под локоть, он аж вздрогнул. Хорошо, что не взбрыкнул, в драку не полез – женщина подкралась. Точнее, на редкость непривлекательная, когда-то бывшая женщиной особа. На подбородке будто выбоина. И лицо, и кожа рук – почти щербатый бок какой-то амфоры. «Женщина, порченая жизнью», – точнее не скажешь. Так сказала про себя Жанет, красуясь перед мутным зеркалом в заброшенной купели. И была не права. Вот это – достойный образец ее словам. Хворая на вид, точно доживать ей совсем малость осталось. И руки на месте не лежат – признак норова трусливого. Больше карманница, чем коршунам подруга. – Тащи сюда, – громче обычного сказал Виктор. Рони и не сразу его признал – в обычной одежде, со спины, не коршун и не воробей – служка канцелярии. Хорошо вливается в ряд горожан, по вечерам снующих в Гэтшире. Может, и в монетный двор как родной бы прошел да вынес по частям ценные бумаги. «Только не с такой хмурой мордой уж точно», – хмыкнул Рони, как Виктор к ним повернулся. – Теперь графья за опоздание приплачивают, я не пойму? Сказал с такой злобой, словно весь мир не ко времени прибыл, а он один проклят в срок отбывать и захаживать. Рони хотел что-то заметить о том, что в такой неволе и просто на место явиться – уже щедро, но его мятеж перехватила незнакомка: – Не помню, чтоб они и за дело норму платили. Черты на лице Виктора смягчились, и он указал большим пальцем за свое плечо: к самой стойке. Там не пофилонишь, стрелять придется. Рони насупился – понял, что снова им распоряжались. Тяжело на сердце, а ноги сами идут, не для того уж явился, чтобы теперь бодаться. – Ладно. Делай ставки, Ульрика. – Еще один унизительный кивок в его сторону от Виктора. – Опыт есть? – Я не убийца. Не распознал коршун выпада – или пропустил мимо ушей. Блеснуло железо на уровне груди, и Рони притих и побледнел, забыв на миг, как дышать. В руке у Виктора – тот самый квинс. Полновесный, всегда голодный до крови с одного легкого касания. Пока Стивена вспомнил, не сразу заметил, что дуло в ноги целит. – Не заряжен, не трясись, – сказал Виктор, и страх подменился на злость. – Бери. Зазнался, любимец графов. Не побоялся вот так протянуть оружие. Словно ничего вовсе не грозит: заелся, расслабился, как на жердочке, при кормушке… Рони тряхнул головой. Оснастку для прогулок под небом и то проще достать. Не то что хранить – за детальку к квинсу жандармы засадят на год, если при обыске попадет. А за целые крылья на чердаке и не спросят. Издевается коршун: и карасю ясно, что Рьяные – честные воробьи. С хищниками попутал, оклеветал, теперь стоит наглая морда, ответа ждет.