– Я такой немощный, птаха? – тот не принял помощи, будто без усилий подтянувшись на одних руках. Целый квартал Рони корил себя за доброту. Чутье не сдавало позиций и накатывало раз за разом, изматывая больше, чем четверть города, которую они преодолели. Их дуэт широким крюком обогнул улицу, где собиралась толпа. Так что Рони ничего, кроме одинокого выстрела, и не услышал. Похоже, даже оснастку сегодня им не придется включать. Потеряли шестерых, если Рони правильно услышал Сырого, когда отступали. А вытащили – несколько десятков уж точно. Нечего тут тревожиться. Могло ли сложиться удачнее? Еще два квартала, и увидит он Лею, Сержа, Дага, Ильяза… Может, и обнимет каждого, поддавшись чувству. И Виктору все выскажет без прикрас, и вытрясет из него благодарности с извинениями. Повинуясь какому-то смутному порыву, воробей спросил: – Что ты сказал тому парню? Ну, которого убил. – Какому из? – повернулся Рауль, и показалось, что глаза его едва ожили – от удивления. – Из наших, – уточнил Рони. Наморщил нос, услышав, что бандитов своими прозвал. – То есть ваших. Вашего. – А-а, – протянул Рауль. – Дак то, чего он услышать хотел всю жизнь. Рони остановился, опасливо оглянувшись. Казалось, следуют за ними по пятам, и чутье потому верещит, что погоню не приметили. – Вы хорошенько были знакомы? – Пф. Нет. – Тогда откуда же тебе знать, чего он там хотел?! Получилось слишком громко. Рони невольно прикрыл рот кулаком. Рауль вздохнул и повернулся к нему лицом, опустив маску к шее: – Все мы хотим услышать одно и то же, да только от разных людей, птаха. Воробей еще раз пожалел, что подал тому руку. Линия первых домов Сан-Дениж приняла их в свои объятия, не побрезговав. Как принимала всех отбросов Гэтшира, будто всепрощающая мать. Кто бы обрадовал воробья пару лет назад, заявив, что лучше прогнившей деревянной халупы ему дома не будет. Вместо радостного предвкушения на Рони напала тоска. Он вернулся под крышу в тяжелых раздумьях, даже не поздоровался. Его мучали вопросы. Как узнать, о чем мечтают другие воробьи? Когда, наконец, заткнется это предчувствие, что увязалось за ним со штурма? И что бы он сам хотел услышать, лежа с пробитым легким на холодном полу? Пожалуй, только то, что ему это все снится. И скоро забрезжит рассвет. XIV. Гэтшир, жена убийцы На улице Урие В комнате Рони не было двери, но Лея берегла его чувства. Она постучалась, не заглядывая в проем, и воробей ответил, скрывая радость в голосе: – Да? Заходи. Взломщица показалась из-за стены и убедилась, что никто их не слушает: осмотрелась, как на вылазке. Рони сглотнул, надумав лишнего. – Пойдем на улицу, – позвала Лея, одернув рукава. – Я кое-что сказать хочу. А может, и не лишнего. Они спустились вниз, просочились через узкое пространство, которое и прихожей стыдно назвать. Рони внимательно следил за носками сапогов до самой улицы. Уже под гэтширским небом встали они подальше от одного из домов Рьяных, чтобы точно не подслушал никто. Тишина показалась слишком тягучей, и Рони прочистил горло, прикрыв губы кулаком. Лея кивнула, свела плечи, словно не положено разговаривать в такой час, в этом месте, с одним из стаи. – Соврали тебе про Ильяза, – выдохнула она и сложила руки на груди. – Пожалели, ты сам не свой вернулся. А я не могу так, знаешь. Не стерпела. «За это я тебя и люблю, – подумал воробей, а потом пригляделся к ее рукам, волнистой прядке у шеи. – Нет. И за кое-что еще». И только потом сообразил, что ему рассказали. – Что же, он не вернулся?.. – Хуже, – прохладно ответила Лея, поглядывая куда-то в сторону башни, которая утонула в тумане. – Вернулся, да тебя не дождался. Загубили его в клетке плохим уходом. Может, чего в рану попало. Адель над ним сутки сидела… В общем, не спасли. Невольно Рони обрадовался тому, что Лея на него не смотрела. Его выражение осталось таким же: пустым и усталым. А внутри не скребли кошки, ничего не надламывалось. Пустота, пожарище, как в архиве ратуши. Лицо Ильяза размазалось в памяти, смешавшись с другими мертвецами: пареньком в штабе, Конрадом, бандитами у пирса, клерком, жандармом, легендой… «Интересно, потому ли у Рауля такие глаза, – вяло подумал воробей. – И у меня так же будет?» Мертвый Ильяз не нес никакой угрозы, ему уже невозможно помочь, а еще… – Ты ведь знала, что он в тебя по уши влюблен был? – осторожно сказал Рони и тут же отвел взгляд к старой скамье. Лея шмыгнула носом, повременила с ответом. – Гм. Жаль. – Что влюбился? – Рони старался говорить тише и с равнодушием. – Что не сам сказал. Она закивала небу, и они притихли – кто-то прошел мимо. Рони дождался уединения и приблизился: – А если бы и сказал, то что? Лея покосилась на него, дернув плечами: – Тебе-то какое дело. Поздно уже. Все, – и вздохнула. Руки сами залезли в карманы. Рони сделал шаг назад, спрятавшись от ее взгляда. – Права ты, не лезу. Не мое. Привык за чужим лезть, – нелепо пошутил воробей. Странное дело, когда слова важнее всего подыскать – льются только ненужные. Он не проклинал себя за трусость только по одной причине – завтра или через пару дней он все расскажет, как должно. Глупость каждый может сморозить. Во всяком замысле нужно как следует все разложить по полкам, обмозговать. Похоже, молчал он слишком долго, и Лея поддержала его. – Еще выберемся на крыши. Не вешай нос. Мы выстоим, – она приобняла за плечо. По-дружески, как сделал бы Серж – или Ильяз, будь он жив. Вот так, единственным касанием, Лея помогала забыть любые невзгоды. Рони прижался к ней, чуть дольше, чем стоило бы. И сам же отстранился, пока не захотел большего. – Да, обязательно. Я же обещал сто лет под небом, – приврал Рони. Еще днем он говорил ей убираться прочь, найти убежище, скрыться. Хоть ее и не уговоришь покинуть семью, бросить город. Хоть шансов убежать от приговора не больше, чем выстоять против штата. Несколько часов назад он и не надеялся вернуться. Выходит, не всегда дела идут по худшему сценарию? Воробей вдохнул полной грудью, расправил плечи. Даже если их взломщица и останется в Сан-Дениже, с новыми друзьями ей ничего не грозит. Один Рауль настолько хорош, что любой жандарм на карачках поползет плакаться своей матушке, если вообще уцелеет… А теперь с ними еще и коршуны. И какие-то ребята Джеки, ради которых они сунулись в пекло – явно не безрукие отбросы из порта! Да и Виктор не промах в том, что касается пальбы. – И все-таки… думаю, у нас получилось, Лея, – вдруг заговорил он об очевидном. И даже не пришлось выдавливать из себя улыбку – сама вышла, чутью и тревоге в противовес. И стала она только шире, как Лея откликнулась, дернув уголками губ. – Рада, что ты в порядке. Зря я переживала. – За первого под небом? – Рони задрал нос. – И правда, – фыркнула она, толкнув его локтем в ребра. – Тогда шевелись. Там помощь нужна, – Рьяная указала ноготком в окошко. – Людей не хватает. И воды. Рони кивнул, тут же отстранившись, пока не набросился снова. Еще обнимется с ней, никуда теперь не денется. Еще целую вечность будут смеяться возле жаровни, пошло отшучиваться и забивать желудок мясом. Про последнее, быть может, Рони и приврал сам себе, но с такой мыслью куда проще воду таскать. Чем он и занялся, потащив полные ведра к пятому дому. На уличной скамье сидел взрослый мужчина и всхлипывал, согнувшись так, словно его вот-вот вывернет на ботинки. Рядом пахло листерином, кровью, выпивкой. Рони сделал вид, что не заметил его, и ногой распахнул дверь в ночлежку, где припрятали большую часть беглецов. В общем коридоре, прямо на тюках с припасами и всяком хламе, сидела очередь. Бегло посмотрев на лица спасенных, Рони не увидел радости или благодарности, будто не грозила им верная смерть поутру, и зря их вытащили на волю. А потом все встало на места: из дальней комнаты послышался вопль. И знакомый голос: – Тиха-а! Сиди, не рыпайся! Так рявкать умела только Адель, дочурка военного врача. Значит, и старый хирург там же. Один из пяти спасателей, которые вытащат из тебя пулю, не задав ни одного вопроса. Дорогие во всех смыслах люди: в Сан-Дениже не строили больниц. Рони поставил ведра у порога, размял плечи. Водопровод подвели только к одному из десяти зданий улицы, и к великому сожалению, нужда от этого никуда не пропала. – Чего просили – то оставил на входе, – заглянул воробей, постучав ладонью по косяку двери. На макушку посыпалась какая-то пыль.