Два дня пролетели незаметно. В чай снова подливали молоко, и спорить с местными порядками не представлялось возможным. Рони зевал от раннего подъема, проклиная коршуновый штаб: копошились там двадцать три часа из всех возможных, прерываясь лишь на собрание утром в пабе через дорогу. Эту традицию Рони крепко обожал, сладко отсыпаясь в кратком миге тишины. Разлад пропитал не только дряхлые доски штаба. Рони растолкали час назад, а в зале царило запустение: не все коршуны собрались, и здесь проявляя дурную дисциплину. Наглой девчонки не видать, прибыли только Ульрика, горластый да главный мучитель с кабаном. Виктор, что явился лишь полчаса назад, казалось, и вовсе не спал. Отсел в сторону, дописывая какой-то отчет, и черкал в нем порой так громко, будто ножом по дереву водил. Да и лицо на себе принес такое, что и заговорить опасно – бриться то ли назло не стал, то ли забыл. Любой хмурой туче его поставишь в пример. Говорят, что люди привыкают к хорошему очень быстро. За неимением хорошего, в Гэтшире научились привыкать к худшему. Вот и Рони привык. Правда, никто не говорил, что репертуар у худшего меняется, и так быстро. По лестнице заспешили шаги, деловито и ритмично. Ульрика приподняла голову, высунув щербатое лицо поверх газеты. – Спешу доложить в личном порядке! – объявился запыхавшийся мужичок в подмокшем синем мундире. Подбородок разделен на две части, туго перетянутый креплением для головного убора. Рони подул на чай и прищурился: сколько жандармов переглядел в жизнь, а дурной лямки не замечал. Может, от того, что все время на ногах был, или спиной повернут, а не сидел квашней под надзором, лицом к лицу. – А что, снова украли телеграф? – Виктор ссутулился еще больше, даже глаза не поднял на гостей. – Не бывало такого, месье, э-э, – второй шепнул что-то на ухо, и его коллега просиял, исправив оплошность: – Виктор! Господин Стофф просил явиться с донесением. Персонально или к заместителю. Для получения, сталбыть, дальнейших распоряжений… Жандарм сделал какое-то путаное движение, что явно входило в военную ритуальщину, Рони почти не знакомую. – Господин Стофф, – ответил кабан, – в разъездах. По очень важным делам. – А как же, позвольте, нам… Виктор нахмурился и тут же встал, небрежно бросил ручку. Та покатилась по кривому столу, чудом зацепившись в дюйме от падения. – Я за него. Самый разговорчивый из гостей выдохнул с облегчением. Рони понял сразу: нашли, кого винить, если оплошают. – Итак? Рони навострил уши, чуть отвернувшись от стола. Жандарм снова явил ритуалец, расшаркавшись: представился, выгнул грудь запятой, провел пассы руками. И только через половину минуты стал полезным: – Сегодня к утру, а точнее – в пять тридцать… – Или к шести, – уточнил второй. – Вспыхнули над складом, что у Мытой площади, двадцать огней. – Или двадцать два. Кабан присоединился к троице с левого бока, как из засады выскочил. Виктор проявлял чудеса терпения, никого не поторопив. – … Как стало известно от смотрителя за часами у башни… – На башне Хэлт, – смиренно сказал второй. – … То походило на послание, которое господин Стофф и приказал ожидать. Полагаю, дело рук ночных бандитов – их почерк. Э-э, то есть, посыл. Знак. – Неприличнейшего содержания знак! – взволнованно добавил второй. – Рановато, – еле слышно проворчал Виктор, почесав щетину на подбородке. Злорадство, воробьям Рьяных обычно не знакомое, наполнило Рони до краев. Планы, значит, у коршуна не сбылись. Вот так неувязка! Разве не знает он, будучи старше, что жизнь планам не подотчетна? – Как увидели, так сразу же – к вам! – лязгнул зубами первый жандарм. За ним вклинился сосед, придерживая головной убор: – И наши, значится, эт-самое, – второй вдруг захрипел и затрясся, то ли с похмелья, то ли от горячки перед начальством, – прошерстили все этажи. Ну, у башенки-то… И заискивающе покосился на черно-белого «месье», оба глаза из-под козырька и сияли. – Только время зря потратили, – презрительно сказал Виктор. – Это чегой-то, извольте?.. – подбоченился первый из жандармов, нервы у него явно покрепче. – В башне могли поселиться, сталбыть… – Не там идиотов ищете, – пояснил Виктор. Рони прыснул, оценив выпад, чуть чай по ноздрям не пустил. – Воробьи так не подставятся. Это не для них послание, а для вас. – Для нас, ты хотел сказать, – кабан сложил руки на груди. – Для нас оно было бы, – Виктор ткнул пальцем в рассохшийся дощатый потолок, – очнись ты сегодня в погорелых обломках. Кабан запыхтел, потоптался; под его неспокойными ногами взмолился пол. – Ну, начальник, – почти без издевки зашевелилось свиное рыло, – ты уж говори, к чему клонишь, или… Жандарм обиженно поджимал губы, с его ног натекла черная жижа, будто в отместку. Большим он подгадить лично Виктору, похоже, не мог. Черно-белый коршун явно любил жандармов не больше Рони. А боялся – куда меньше. Он продолжал, не церемонясь. – У Джеки война не только с коршунами, но со всем штатом. Послание очевидно – ратуша. У жандарма отвисла челюсть и котелок забавно отклонился, сползая на затылок. Он подхватил головной убор и возмутился: – Вот же ж сучье дитя, простите! Рони прихлебнул чай, с удовольствием подглядывая за муками жандармов. Насладился, хоть пойло было таким себе, и не заварено в чайнике Жанет. Чужбина, да в родном городе. Чай с молоком, жизнь под сапогом. Может, если ногу на ногу закинуть, он хоть Виктора позлит. – Чтобы замысел не разболтали раньше срока, я оповещу вас за половину дня. Не делайте ничего необычного. Словом, готовьтесь к налету так, будто бы коршунов и не ждете. – Но господин Стофф сказал… – Господин Стофф может и дальше ловить Джеки Страйда так, как посчитает нужным. – Виктор сдержанно улыбнулся. Рони, кажется, начал лучше понимать арсенал его редких улыбок. Ни одна из них не бывала радостной и теплой даже на треть. Жандарм, на вид спокойный в сравнении с товарищем, пожамкал губами. На лице второго, хуже пятен, застыли вопросы. Виктор наверняка не ответил ни на один из них: – Уверен, что под таким чутким руководством – не пройдет и года! – Джеки лично явится с покаянием к графу Йельсу… Кто-то из коршунов ехидно хрюкнул, а когда Рони обернулся – морды снова вытянулись в важном сосредоточении. – Это ты загнул, – кабан залебезил, разрядив обстановку. Потом принялся ублажать жандармов: – Ну что, господа дорогие, остались вопросы? Или… – Э-э, – те переглянулись, от этого действа не поумнев и даже не успокоившись. – Пожалуй, э-э… нам бы подпись… – Славно, – воспользовался протянутой ручкой Виктор, черкнув что-то на бланке. И сразу же слинял, таким образом и попрощавшись. Руки за него тоже пожимал кабан. Рони пожалел, что с важным видом расположил ноги – чуть не споткнулся о край стола, спешно расставшись с насиженным местом. Поспешил вслед, на верхний этаж, под скрип ступеней. – Хорошенько знаешь легенду, а? – громко спросил он, следуя за коршуновой спиной с разницей в три шага. – Как можно не знать, на кого объявил охоту? Рони помялся, опустил взгляд. Коли бы все коршуны так хорошо свое дело знали – сидеть воробьям на земле битыми калеками. А может, все дело в том, что воробьи никогда и не были настолько хороши, чтобы на них такую охоту собирать. Эта мысль сжала что-то в его утробе. И ему – всего на один крохотный миг – захотелось и впрямь стать маленьким, потешным воробейчиком. Слишком тощим и скромным, чтобы ходить на монетный двор, как к себе домой, или гоняться за Джеки Страйдом. – Верно, – тихонько добавил Рони и заметил: – Плохое нынче время для легенд. – Легенды в хорошие времена и не рождаются, – отмахнулся Виктор. Рони примолк. Попытался вспомнить, когда же в Гэтшире для него или старых воробьев бывали пригожие времена. Крыши протекали, жандармы зверствовали, за работу дрались в очередях. Лавки полнились жратвой – это да, вот только исключительно в квартале знати, да за такие деньжищи, что жизнь воробья столько не стоила. По юности Рони еще пыжился, гордо щеки раздувая: «Уеду прочь, не сыщете!» Жанет примирительно улыбалась и трепала его по взмокшим рыжим волосам на затылке. И грустнели ее глаза – хуже, чем оплеуху получить. Это уж потом он понял, сдружившись с Дагом и остальными ребятами, что с другого края материка прибыли, – те же лавчонки и там, те же беды, хоть и кажется издали, что надежды больше. Смени черепицу от коричневого к зеленому, под цвет флага, а протекать будет все так же. – Так-то я и решил, что времена надо менять, – буркнул Рони себе под нос, от всей души, не подумав. – Чем же? Кражами в полночь? – покосился Виктор через плечо. Приоткрыл дверь в одну из комнат, где пыль и вовсе не убирали. Рони прошмыгнул следом. – Жить на что-то надо, – он оправдался, не подумав и во второй раз. А потом взялся за нападение: – Тебе ли меня укорять, а? Коршун расположился на стуле, выдул пыль из кипы бумаг, что на столе забытыми лежали. Затем будто похвалил – кивнул с чувством: – Верно. Оправдание у воробьев всегда крепкое было. А вот Джеки еще дальше пошел: побои, поджоги, террор. Считает, что городу одолжение сделал… – Ну, уж хотя бы своих он точно не продавал! – Пусть вспомнит Виктор о нечистой совести, прежде чем других учить. – И для чего он тебе в трофеи? – Рони наклонил голову вперед, будто бодаться задумал. – Ради тепленького местечка под графом? – Это у меня уже есть, – самодовольно хмыкнул Виктор. «Выведай, что врагу жизни важнее, узнаешь – куда бить», – прохрипела Жанет, когда они проходили мимо жандармерии в конце Бронко-стрит. А до того – говорили о ее своднике. – Значит, в амбициях дело? Завидуешь Джеки? Воробей сдержал спесь и спросил осторожно, без гонора. Кажется, сработало. Виктор встал со стула, потянулся. Собрал отобранные бумаги, ударил стопкой по столу – выровнял по одному боку.