Решив не терзать себя дальнейшим осмотром, он смело подставил тарелку. Принимая ее, Эбби не сводила с него глаз. Ее массивный рыжий спутник наконец раскрыл рот; пробормотав нечто невразумительное, он сжал руку Гордона в своих лапах. Гордон отпрянул, но неразговорчивый детина не отпускал руку, пока он не изобразил сердечное ответное рукопожатие. Детина снова что-то пробормотал, кивнул и отошел. Прежде чем скрыться в толпе, он чмокнул брюнетку в щеку, после чего скромно потупил взор. Гордон растерянно заморгал. Уж не проворонил ли он какое-то важное событие? — Это Майкл, муж Эбби, — объяснила миссис Хаулетт. — Ему надо сменить Эдварда у ловушек. Но он все равно задержался, чтобы посмотреть ваше представление. В детстве он очень любил смотреть телевизионные постановки... Пар, поднимающийся от тарелки, окончательно лишил оголодавшего Гордона рассудка. В ответ на его благодарность Эбби густо покраснела. Миссис Хаулетт решительно оттащила его к груде старых покрышек, служивших сиденьями. — Вы еще успеете наговориться с Эбби, — обнадежила негритянка. — Пока ешьте. Наслаждайтесь едой. Гордона и не требовалось уговаривать, у него только хрустело за ушами. Люди бросали на него любопытные взгляды, а миссис Хаулетт продолжала стрекотать: — Вкусно, правда? Сидите и ешьте, забудьте о нас. Вот когда насытитесь и будете снова готовы беседовать, мы все еще раз с удовольствием выслушаем, как вы заделались почтальоном. Гордон поднял глаза. Его окружали заинтересованные физиономии. Он поспешно глотнул пива, чтобы не обжечься горячей картошкой. — Я обыкновенный путник, — ответил он с набитым ртом, примериваясь к индюшачьей ножке. — Ничего особенного: просто мне попалась эта одежда и сумка. Он не возражал — пусть пялятся на него, трогают, заговаривают с ним, лишь бы не мешали есть! Миссис Хаулетт некоторое время переваривала услышанное. Потом, не в силах сдержаться, снова заговорила: — Когда я была девчонкой, мы угощали нашего почтальона молоком и пирожными. Мой отец всегда оставлял для него на ограде стаканчик виски под Новый год. И любил повторять для нас, детей, этот стишок — ну, вы-то его наверняка знаете: «Ни снега, ни ураганы, ни война и ни хвороба, ни бандиты и ни тьма...» Гордон поперхнулся и взглянул на нее, желая понять, серьезно ли она говорит. Половина слов в ее изложении не соответствовала оригиналу, и неспроста... Он не собирался ее поправлять. Правда, долго раздумывать о смысле оговорки ему не пришлось: роскошная еда снова заставила его обо ноем позабыть. В любом случае, у него не было сил разбираться, куда клонит собеседница. — А наш почтальон пел для нас! Ребяческое восклицание исходило от темноволосого гиганта с начинающей седеть бородой. Воспоминания затуманили его взор. — По субботам, возвращаясь из школы, мы слышали его пение за целый квартал! Он был совсем черный, куда чернее, чем миссис Хаулетт или, к примеру, мистер Хортон — видите? Ну и голос у него был! Наверное, потому ему и досталась эта работа. Он всегда приносил мне особые монетки — я собирал их. И звонил в звонок, чтобы вручить их мне из рук в руки. В его голосе звучала нескрываемая зависть и тоска по минувшему. — А когда я была маленькой, наш почтальон только посвистывал, — сказала женщина средних лет с изборожденным глубокими морщинами лицом. Ее голос звучал разочарованно. — Зато это был очень милый человек. Позже, уже когда я выросла, придя как-то раз с работы, узнала, что почтальон спас жизнь одному соседу: услыхав, что тот подавился, он делал ему искусственное дыхание, пока не подоспела «скорая». Слушатели дружно вздохнули, словно присутствовали при повествовании о подвигах древнего героя. Воспоминания становились все более цветистыми, дети внимали им, широко раскрыв глаза. Во всяком случае, хоть и поглощенный едой, Гордон смутно сознавал, что их реакция должна быть именно такова. Скоро пошли столь невероятные подробности, в которые с трудом верилось при всем желании. Миссис Хаулетт тронула Гордона за колено. — Ну, расскажите еще разок, как вы заделались почтальоном. Гордон в отчаянии пожал плечами: — Я нашел его вещи, только и всего! — выговорил он, не переставая жевать. Волшебные запахи, витавшие над столом, довели его до полуобморочного состояния; в то же время сомкнувшаяся вокруг толпа вселяла в него панику. Впрочем, если взрослые жители деревни предпочитают окутывать романтическим флером свои воспоминания о людях, которых они в былые времена считали мальчиками на побегушках, то это их дело. Наверное, его сегодняшнее выступление навеяло воспоминания о некотором альтруизме, который они подмечали в свое время, еще детьми, у людей, снабжавших их почтой. Сколько угодно! Пусть воображают невесть что, только бы не мешали есть! — Вот как! — Люди переглядывались, понимающе кивали, словно в ответе Гордона содержался глубокий смысл. Он слышал, как его слова побежали по толпе, мигом достигнув ее периферии. — Он нашел вещи почтальона и, само собой, сделался им... Они усмотрели в его ответе нечто такое, что их умиротворило; толпа стала редеть. Лишь позднее Гордон осознал, сколь важное событие произошло в свете масляных ламп, пока он упивался давно позабытым вкусом добротной еды. 5 «...мы обнаружили, что в нашей клинике имеется большой запас разнообразных дезинфицирующих и обезболивающих средств. Насколько нам известно, в Бенде и в центрах для сбора беженцев к северу их остро недостает. Мы готовы обменять часть этих медикаментов, а также грузовик с деионизирующими очистителями, брошенный кем-то у нас, на тысячу ампул тетрациклина, чтобы спастись от эпидемии бубонной чумы, надвигающейся с востока. Возможно, мы согласились бы вместо тетрациклина и на активную культуру дрожжей, выделяющих баломицин, если бы кто-нибудь научил нас, как с ней обращаться. Кроме того, мы испытываем острую необходимость в...» По всей видимости, мэр Джилкриста обладал недюжинной силой воли, раз ему удалось уговорить местный комитет по действиям в чрезвычайной ситуации одобрить подобный обмен. Усиленное накопление запасов, противоречившее всякой логике и исключавшее взаимопомощь, было одним из главнейших факторов, приведших к коллапсу. Гордон только удивлялся, что в первые два года Хаоса еще оставались люди, сохранившие крупицы здравого смысла. Он принялся тереть глаза. Чтение оказалось непростым занятием при свете двух самодельных свечек. Однако ему никак не удавалось заснуть на ложе из мягких матрасов; он готов был не смыкать глаз, лишь бы не провести ночь на полу. Сколько месяцев он мечтал именно о такой постели в именно такой комнате! Незадолго до этого его стошнило. Неумеренное количество пищи и домашнего пива привело его от головокружительной легкости к тяжким страданиям. Несколько часов он находился где-то между этими противоположными состояниями, пока наконец не ввалился в отведенную ему комнату, почти не помня событий празднества. На столике рядом с кроватью его ждала зубная щетка — наконец-то! — и металлический таз с горячей водой. Мыло! Стоило ему ополоснуться, как резь в желудке сама собой утихла. Гордон улыбнулся, увидев, что его форма выстирана и тщательно выглажена. Она лежала на стуле; дыры, которые он кое-как залатал в походных условиях, были с любовью заштопаны. Он не мог винить жителей этого крохотного селения за то, что они упустили из виду еще одну из его насущных потребностей, нечто, без чего он столь долго обходился, что не смел сейчас и помыслить об этом. Хватит с него и того, что ему предоставлено. Он находился почти что в раю. Нежась на ветхом, но безупречно чистом постельном белье и дожидаясь, когда же его наконец сморит сон, Гордон изучал переписку людей, давно покинувших этот мир. Мэр Джилкриста писал: "Нам чрезвычайно трудно сладить с местными бандами «мастеров выживания». На наше счастье, все они слишком большие эгоисты, чтобы сбиться в крупные стаи. Я полагаю, пока они причиняют друг другу не меньше беспокойства, чем нам. Однако постепенно они становятся настоящей проблемой для нас. Наш шериф постоянно попадает под обстрел хорошо вооруженных людей в армейском камуфляже. Несомненно, эти идиоты принимают его за «лакея русских» или что-то в этом роде. Они взяли привычку охотиться, убивая в лесу все живое и заготовляя в огромном количестве мясо. Наши охотники, возвращаясь, с отвращением рассказывают, сколько дичи те переводят понапрасну; кроме того, в самих наших охотников часто палят ни с того ни с сего. Знаю, что могу показаться слишком настойчивым, но, когда у вас появится возможность выделить нам взвод, закончивший переселение беженцев, не поручили бы вы ему помочь нам разделаться с этими романтическими негодяями, одержимыми эгоизмом и накопительством? Надеюсь, пары подразделений американской армии хватит для того, чтобы убедить их, что война выиграна и теперь всем без исключения надо сотрудничать..." Гордон огорченно отложил письмо. Значит, и здесь все происходило как везде. Последней каплей стала эта чума — «мастера выживания», особенно те из них, кто провозгласил своим пророком проповедника безбрежной, жестокой анархии Натана Холна. Одной из обязанностей Гордона в бытность ополченцем являлось искоренение небольших банд этих головорезов-горожан, помешавшихся на огнестрельном оружии. Он удивлялся, какое огромное количество укрепленных пещер и хижин этих параноиков, расплодившихся в трудные послевоенные годы, разоружает его подразделение в прерия и на островках посреди озер. Ирония ситуации состояла в том, что дело определенно уже шло на лад! Депрессия была преодолена, люди снова взялись за совместный труд. Если не считать горстки психов, Америку и весь остальной мир ждало блестящее возрождение. Однако все как-то забыли, сколько бед может причинить даже горстка психов. Разумеется, когда все и впрямь рухнуло, маленькие крепости продержались надолго. Большая часть этих муравьиных бастионов в первые же месяцы по дюжине раз переходила из рук в руки, ибо они являлись естественными целями атакующих. Равнины оставались аренами сражений, пока не была расколочена последняя солнечная батарея, снесен последний дающий электроэнергию ветряк, разграблен охотниками за вожделенными наркотиками последний склад медикаментов. Выстояли только те ранчо и деревни, где в должной пропорции сочетались стойкость, внутренняя спайка и здравый смысл. К тому времени, когда все отряды национальной гвардии геройски погибли на своих боевых постах или сами растворились среди банд рыскающих по разоренной местности «мастеров выживания», в живых остались лишь немногие вооруженные отшельники, первыми ушедшие в леса. Гордон в который раз посмотрел на штамп на конверте. Два года после войны! Он покачал головой. Раньше ему было невдомек, что кто-то ухитрился продержаться так долго. Мысль об этом причинила ему боль, как старая потревоженная рана. Неужели последние шестнадцать лет могли бы пройти совсем по-другому?.. До его слуха донесся слабый шорох. Гордон вздрогнул. Наверное, послышалось... Шорох повторился, только уже громче, и он понял, что кто-то скребется в дверь. — Войдите, — позвал он. Дверь наполовину приоткрылась, и Гордон увидел Эбби — хорошенькую брюнетку с по-восточному раскосыми глазами. Она смущенно улыбалась. Гордон сложил письмо и засунул его обратно в конверт. — Хэлло, Эбби. В чем дело? — Он улыбнулся в ответ. — Я... я пришла спросить, не нужно ли вам еще чего-нибудь, — торопливо ответила она. — Вам понравилось умывание? — Еще как! — Гордон вздохнул, лихорадочно прикидывая, что бы еще сказать. — Но самый ценный дар — зубная щетка. Это вообще послание с небес. — Вы же говорили, что лишились своей. — Она опустила глаза. — У нас на складе еще осталось пять-шесть неиспользованных. Я рада, что вы удовлетворены. — Так это была ваша идея? Низкий вам поклон. Теперь я — ваш должник. Эбби широко улыбнулась. — Вы читали письмо? Можно мне взглянуть? Никогда в жизни не видела письма. — Бросьте, не такая уж вы малолетка! — Гордон усмехнулся. — Даже до войны не видели? Эбби покраснела. — Когда все случилось, мне исполнилось лишь четыре года. Это был такой страх, такая неразбериха, что я... почти ничего не помню. Он прикрыл глаза. Неужто прошло так много времени? Да, шестнадцать лет — достаточный срок, чтобы все теперешние красавицы на земле не знали ничего, кроме темноты. Потрясающе! — Тогда глядите. — Он пододвинул к кровати стул, но она обошла его и уселась прямо на постель. Гордон запустил руку в мешок, вытащил оттуда очередной ветхий, пожелтевший конверт, аккуратно расправил листок и протянул ей. Эбби уставилась на бумагу так сосредоточенно, что он сперва решил — она погрузилась в чтение. От усилий ее тонкие брови сошлись на переносице, однако вскоре она подняла глаза. — Боюсь, для этого нужно уметь читать гораздо лучше, чем я. То есть я могу прочесть надпись на консервном банке и тому подобное, но у меня не было практики с написанным от руки и с... предложениями.