– Отставить, полковник! Голос тихий, но уверенный. Гражданский стоит, ручки в карманы сунув. Обернулся полковник. – Что?! Почему «отставить»? Он моих людей троих зарезал! – Вот потому и отставить, что зарезал, что смог. А они не смогли. Стоит полковник, багровеет, желваки по скулам катает – сейчас его кондрашка хватит. Шепчет: – Нельзя так! Он людей моих… – Успокойтесь, Трофим Ильич. Здесь за все отвечаю я, и решения принимаю тоже я. Этого… – кивнул в сторону «Партизана». – Распорядитесь отнести в санчасть. А если вам непременно хочется кого-то сегодня расстрелять, то можете выбрать любого зэка, которых тут много. Или из ваших работников, которые позволяют себя резать, как баранов. Молчит полковник, смотрит злобно, исподлобья. – Не слышу ответа, Трофим Ильич, – тихо, но со стальными нотками, говорит гражданский. – Вы меня поняли или мне нужно повторить? – Так точно! – козырнул полковник, которого вот так, при всех, при личном составе, мордой – да в дерьмо. – Разрешите исполнять? – Идите, Трофим Ильич, исполняйте. И дай бог, чтобы этот пленник, после ваших упражнений, жив остался. А то как бы вам не пришлось на его место… И хоть красен полковник был от злобы, как варёный рак, но умудрился в секунду побледнеть мертвенно. Потому что тот гражданский, в пиджачке и штиблетах, – из столицы, из-под самых кремлёвских звёзд прибыл с такими полномочиями, что любого к любому сроку одним росчерком, да хоть к стенке. – Разрешите идти? Махнул гражданский, не глядя, как от мухи отмахнулся. Склонился над пленником: – Слышь, «Партизан», не вздумай сдохнуть, нужен ты мне. Открыл пленник глаза – ни хрена не понимает, лицо перед собой видит добродушное, без оскала и никто в него револьвером не тычет… или это он на небе уже и с ним архангел Гавриил беседует? Но нет, лагерь кругом, зона, колючка… – Давай, выкарабкивайся, поправляйся. Подхватили «Партизана», понесли, но не волоком по земле, а на носилочках и даже одеяльцем от ветра прикрыли. Что за чудеса? И что за теми чудесами последует? Потому что не верят зэки в добрые сказки, все сказки в их жизни – злые. Даже те, которые с волшебных чудес начинаются… * * * Стол. На столе бумаги, в которых сам чёрт ногу сломит. Непривычные – не доносы, не доклады, не списки расстрельные… Температура, пульс, давление… Слова умные, на латыни писанные, да еще почерком таким, что всемером не разобрать! По-врачебному – эпикриз называется. Перебирает товарищ Берия листки – ничего не понять. А понять надо. Не разбирается Лаврентий Павлович в медицине, но в людях понимает. – Вызовите ко мне академика Виноградова. Сегодня. Часам к восемнадцати. – С конвоем? – Зачем с конвоем? Кто сказал «с конвоем»? Пригласите по-человечески, в гости, скажите, что товарищ Берия хочет побеседовать с ним по-приятельски, хорошим вином угостить… На дачу академика послали машину. И еще одну, на всякий случай, чтобы тот не сбежал. – Владимир Никитич… Вас хочет видеть товарищ Берия. Бледнеет академик, моргает. – С вещами? – С какими вещами? – С тёплыми. И сухари… – Зачем сухари? Не надо сухарей. В гости… Из дверей домашние выглядывают. Лица встревоженные. – Всё в порядке, я… в гости, – успокаивает их академик, а у самого губы трясутся и руки в рукава плаща не попадают… Приехали. Точно, к товарищу Берии, собственной персоной! У порога встречает Лаврентий Павлович дорогого гостя, объятия раскрывая. – Проходите, Владимир Никитич, чувствуйте себя как дома. Сейчас вино пить будем хорошее домашнее, мне из Грузии прислали. Сел академик. Бокал за бокалом, слово за слово – зацепился разговор. Размяк академик, потому что не подвалы Лубянки, а кабинет, разговор вежливый, вино хорошее, которое способствует. – Беспокоюсь я за нашего Кобу, – вздыхает товарищ Берия. – Как здоровье у него? Ведь не мальчик уже, а всё работает, поблажки себе не даёт. А ну как сердце у него не выдержит. Как сердце у него? Только вы ничего не скрывайте, не надо. Мы не можем позволить себе быть дешёвыми оптимистами, когда дело касается здоровья нашего товарища по партии, нашего вождя. Мнётся академик, думает, что сказать, чтобы впросак не попасть. Чего от него ждут? Скажешь – плох вождь, могут обвинить в паникёрских настроениях и желании залечить его до смерти. Скроешь информацию, а ему завтра худо станет – всех собак следователь на тебя повесит. – Да вы не бойтесь, – по-отечески успокаивает академика Берия. – Наш разговор неофициальный, дружеский. Просто я хочу знать… Конечно, я могу вас вызвать официальным порядком и допросить… Простите, спросить… Ну, конечно, спросить. Но хотелось бы вот так, в непринуждённой обстановке, доверительно… Вон у меня тут выписки-справки, в которых я ничего не смыслю. Совсем. А у вас опыт, имя… Помогите профану разобраться… Разбирается товарищ Берия, как во всём привык разбираться – до «косточек», будь то хоть разведение цитрусовых в Грузии, хоть создание атомной бомбы… – А это что за анализ? А эта выписка? – Разбирается, головой озабоченно качает: – Плохо мы следим за здоровьем товарища Сталина. Не простит нам советский народ… Надо окружить его заботой и вниманием, чтобы сто пятьдесят лет жил наш Коба… Сможет он сто пятьдесят лет прожить? Мнётся академик: – Если анализировать существующие предпосылки… Возраст, напряжённая работа, тюрьмы да каторги в молодости, нервные перегрузки, образ жизни… Всё это накладывает отпечаток, сказывается на здоровье… – Да-да, – соглашается, кивает товарищ Берия. – Не щадит себя товарищ Сталин, не бережёт, день и ночь трудится на благо нашей страны… Нельзя так, беречь себя надо. И нам – надо… Чтобы лучшие врачи и лекарства. Вы только скажите, мы добудем… Так говорит Берия. И много что еще говорит. А о чём думает, то только он один знает. * * * Сидят «командиры», ни живы, ни мертвы. Ну, или сегодня живы, а завтра неизвестно. Потому что никогда неизвестно, жизнь зэка ему не принадлежит – вохре она принадлежит, конвою, барбосам, «Куму», прокурорам… На зоне, как на фронте – не загадывай, будешь ты жить завтра или ласты склеишь? Сколько своего брата зэка они видали, который вечером скрутку курил да пайку хавал, а утром его холодного из барака вперёд ногами выносили. Невеселы их думы, как сама жизнь зэка. Открылась дверь, вошёл гражданский, тот самый, что в пиджачке. Полотенце со стенки сдёрнул, пыль с ботиночек смахнул. Встали зэки вразнобой, подтянулись. – Здравия желаем, гражданин начальник. Тот рукой махнул, сел, сказал: – Понаделали вы тут дел… – Но не как барбос сказал, который жути перед допросом нагоняет, а как-то по-простому. – Приятель ваш, который «Партизан», оперативников вот зарезал. Троих. Что теперь с ним делать? И… с вами? Куда мне эти трупы списывать? Молчат зэки. Начальник лучше знает, что с ними делать – их не спросит. – Делу я ход не дам… Пока. Если сговоримся. А если нет – всех собак на вас навешаю – на всех. За троих офицеров МГБ при исполнении меньше вышки вам не светит. Так что – в любой момент. Ну, это понятно, все они под статьями ходят, за которыми «червонцы» да «четвертаки». А мало будет – прокурор добавит. Был бы человек, а статья найдётся. – Но это не всё, – тихо сказал гражданский. – Хочу сообщить неприятную новость. Братья ваши и отцы, по одному, по два из каждой семьи, арестованы органами МГБ по серьёзным статьям – шпионами оказались братья ваши, кто английскими, кто американскими, заговор измышляли против строя советского, вредительством занимались. Вот у меня здесь, – кивнул на портфельчик, – показания и признания чистосердечные. Четвертачок им идёт, или… – ткнул себя пальцем в лоб. Зубы сжали, кулаки сцепили зэки. Вот, значит, куда он повернул. Мягко стелет «гражданский», да только спать жёстко, как на гвоздях. Не прост он – чистенький, гладкий, вежливый, как бухгалтер, но только видели они, как он «Полкану» в голову девять граммов вбил, глазом не моргнув и выражения лица не меняя. А теперь вот близкие… – Где они? – Пока под следствием, а дальше, как прокурор решит. Следствие не закончено, там дело большое, так что может затянуться… На месяцы. Что для подследственных, наверное, к лучшему. На «крытке» загорать – оно приятнее будет, чем в лагере, за кругом полярным тачки толкать – камеры тёплые, на «общие» не гоняют, передачки получать можно. Сидельцы-соседи на удивление нормальные подобрались, сплошные политические, без блатных… Понимают зэки, всё понимают – и про камеры, и про блатных, и про передачки… Сегодня всё хорошо у братьев их, а завтра барбосам «фас!» скажут и с поводка спустят… А мало будет, всех родственников повытянут. Много через те «заговоры» антисоветские народа в рвы расстрельные положили и на высылки отправили.