– Не говори так. – А что? Ей, на самом деле, всё равно. Лиза о ней заботится. Наверное, в Соне сейчас вся её жизнь. Что у неё есть ещё? Сыновья выросли, мужа нет. – Тебе просто так хочется думать… – Что ты хочешь сказать? Что я глупая, строю иллюзии? У меня также двое сыновей от него, в любом случае, прав я имею не меньше. К тому же, любит он меня. Я вновь окинула большую кухню взглядом. – Верю. Ксения смотрела на меня, очень внимательно. – Я понимаю, ты меня ненавидишь, осуждаешь. Я знаю, что виновата. Но мне нечего было сказать родителям. Когда Гришка так со мной поступил… у меня в голове что-то помутилось, Вика. Я даже не понимаю, как так получилось, что я уехала. Когда меня не пустили в дом, я отправилась в центр, познакомилась с какими-то ребятами, а они предложили поехать с ними в Москву. И я поехала. – Ты с ума сошла? – поразилась я. – О чём ты думала? – Да ни о чём я не думала, - усмехнулась Ксения. – В том-то и дело. Я была пьяна, я была зла и расстроена. Я ненавидела всех вокруг. В себя начала приходить только через несколько дней. Поняла, что натворила, даже домой пыталась звонить, но каждый раз не находила слов, и номер так до конца ни разу и не набрала. А потом… - Сестра пожала плечами, причём на её лице в этот момент не было, вообще, никакого выражения. Она будто говорила и вспоминала не о себе, а о поступках другого человека. – Потом надо было что-то делать, как-то выживать. Ну, и развлекалась, не без этого. – Она руками развела. – Не знаю, что со мной случилось. Не знаю. Я иногда думаю об этом. Но мне было настолько обидно, мне так хотелось ему отомстить! – И поэтому ты заявилась на их свадьбу? Ксения вдруг заулыбалась. Кивнула мне. – Да, а что такого? Почему кому-то должно быть хорошо, а другим только плохо, и плохо, и плохо? – Если честно, мне совершенно всё равно, - сказала я. – Зачем ты туда пришла и что сделала. Меня больше волнует, где ты жила в то время. Ксеня знакомо склонила голову на бок, а на меня взглянула с легкой снисходительностью. – Вика, разве сейчас есть какая-то разница? Где я жила, что делала… Думаю, тебе не следует этого знать, просто потому, чтобы у тебя не возникло когда-нибудь желания рассказать об этом родителям. Этого им точно знать не нужно. Но я выжила. Посмотри на меня. Я выжила, я справилась, я вовремя очнулась. Когда я явилась на ту злополучную свадьбу… я практически не отдавала себе отчёт в своих действиях. Мне хотелось крушить, уничтожать, кричать о своей обиде. И если бы не Рома… Я временами задаю ему этот вопрос, почему он в очередной раз не выгнал меня взашей без всяких сожалений. Он говорит, что это не важно, а я знаю. Знаю, что он меня попросту пожалел. – Почему ты тогда не позвонила? Хотя бы позвонила, мне или родителям. Ксения помолчала, затем пожала плечами. – Не хотела. На тот момент я уже не хотела возвращаться. И, честно сказать, уже не думала о том, что меня ищут, переживают. Прошло несколько месяцев, и мне самой казалось, что я скатываюсь всё ниже и ниже. Переезжала из одной непонятной квартиры в другую, от одних малознакомых людей к другим. Знаешь, есть такие люди, которым всё равно, кто у них живёт. Люди приходят и уходят. – Наркоманы? – Не обязательно. Там есть музыканты, художники, есть наркоманы и алкоголики, или попросту блаженные, которым иногда нужно помыться и где-то поспать, и такая жизнь их вполне устраивает. В жизни, сестрёнка, вообще, очень много удивительного. А ещё больше плохого. Во что не стоит окунаться, тем более с головой. – А Роман Артурович, значит, решил тебя спасти. – Назови, как хочешь. Но только рядом с ним я начала жить. Для начала он взял меня за горло и хорошенько встряхнул, а затем запер. – Ксения на мгновение запнулась, явно припомнив те дни и свои ощущения. – В клинике у знакомого запер. И я его ненавидела тогда, я бросалась на него, плевала ему в лицо, кричала, как я ненавижу всю его семью. А потом пришла апатия. Прошло много времени, прежде чем я поняла, что чего-то хочу. Хотя бы есть, пить, с кем-то разговаривать. А он всё это время ко мне приезжал, он один. Не часто, но он приезжал и смотрел на меня, как на зверька в клетке. Интересовался, адаптировалась я к новым условиям существования или нет. Потом начал со мной разговаривать. Я ненавидела его разговоры, нравоучительный тон, но кидаться на него или убегать мне уже не хотелось. Я впервые за несколько лет начала осознавать, что вокруг меня есть какая-то жизнь, а не только веселье, гулянки и наркотики. Не только Гришка. Ради Ромы я начала лечиться, его визитов я ждала, и боялась только одного – что после больницы он обо мне забудет. Но он сказал, что этого не случится, уж не знаю, что он во мне тогда увидел. Но я ему поверила, и ради него я прошла реабилитацию, ради него выкинула свой паспорт. Потому что, если бы я вернулась домой, у нас бы с ним ничего не получилось. Я бы не смогла его удержать. – А его надо удерживать? – Каждого мужика надо удерживать. Особенно того, которого любишь. Которого хочешь. Который твой. Да, он поставил мне определённые условия, он не мог развестись, да и делать этого не собирался, у него для этого уйма причин, и самая главная – семейный бизнес, который придётся делить. И даже не делить, а рвать на части. Лиза только с виду покорная и понимающая, а на самом деле… Да и я прекрасно отдавала себе отчёт в том, что, по сути, ещё не заслужила счастья быть его женой. Но я знала одно – я хочу быть с ним, всегда. И я готова на всё ради него. Я слушала сестру и смотрела на неё во все глаза, её рассказ меня потряс. В её голосе было столько зависимости от Романа Артуровича, столько преклонения. – Ксеня, он же не женится на тебе никогда. Раз после стольких лет не сделал этого, неужели ты этого не понимаешь? – Вика, ты глупая, - вдруг засмеялась она. – Мне не нужен штамп в паспорте. Мне нужно то, что между нами есть, то, что он даёт мне. Рома никогда не живёт наполовину. Ему нужно всё. А то, что здесь, - Ксения обвела рукой кухню, - всё это временно. Мы больше пяти лет с мальчиками прожили в Италии. Мальчики там родились, они там выросли. И в любой момент, как Рома решит, мы вернёмся домой. Я не останусь здесь, возможно, уехав в этот раз, больше не вернусь. Это Рома прилетает раз в месяц, решает дела по бизнесу, проверяет семью, и возвращается к нам, домой. А всё, что делает Андрей… – Что делает Андрей? – С этим домом, со старой фабрикой, его отец никогда туда не вернётся. У нас уже давно другая жизнь. У нас другие планы. – Вот только вы забыли об этом оповестить других, - не удержалась я от замечания. – Значит, это не важно. – Что значит, не важно? – удивилась я. – Для тебя это не важно? – Нет. Рома лучше знает, как для нас с мальчиками лучше. Он наш защитник, он хозяин в доме. Он отец. Он обожает детей, любит меня, а мы не представляем своей жизни без него. Я смотрела на сестру с недоверием. – То есть, ты всё делаешь так, как он хочет? – Конечно. – И что ты сделала? Сменила фамилию? Порвала все связи с семьёй? Она снова вздохнула. – Бизнес Веклеров, их производство, давным-давно поделено между всеми членами семьи, на четыре части. Деньги же Лизе достались в наследство. Поэтому любой скандал мог спровоцировать распад. Посмотри, как отреагировал Андрей, других доказательств этому не нужно. Мне нужно было сделать выбор – бороться за штамп в паспорте или просто быть рядом с любимым мужчиной. Я этот выбор сделала. И считаю его правильным. – Странно, если бы Андрей отреагировал по-другому! Он только что выяснил, что его отец ведёт двойную жизнь, всем врёт, да ещё и дети у него есть! – А кто он такой, чтобы отца осуждать? – тут же повысила голос Ксения. – У самого ещё ни котёнка, ни ребёнка, всё ответственность с себя снимает! – Господи, что ты говоришь? – возмутилась я. – Это же не твои слова, это же Роман Артурович говорит! – Вика, честно, я не знаю, зачем ты пришла, и что ты хочешь от меня услышать. Ничего менять я не стану, и против воли мужа не пойду. – Он тебе не муж, - отрезала я, - судя по фамилии, муж у тебя итальянец. Ксеня беспечно передёрнула плечами. – Зато у меня теперь итальянское гражданство. – Да, - кивнула я, - у тебя итальянское гражданство, у мальчиков итальянское гражданство, а, спрашивается, что сделал Роман Артурович, со всей своей честностью и принципиальностью? Со своей любовью к семейным ценностям? Также снял с себя любую ответственность? – Всё в нашей жизни сделал он. Тебе не понять. – И ради его удовлетворения ты готова отвернуться ото всех? – У меня семья, Вика. – И упрямо повторила: - Тебе не понять. – У меня тоже семья, Ксюша. Ту, которую ты позабыла. Но тебе, кажется, тоже не понять. Мы обе замолчали, разозлённые, обиженные, непонимающие… Мне хотелось плакать, мне хотелось продолжать ей что-то говорить, доказать её неправоту, но слов у меня не находилось. Я смотрела на Ксеню и понимала, что она настолько комфортно обосновалась в своём удобном мирке, что никого слушать не станет. Она только повторяла: «Рома сказал, Рома решил», и на её лице в эти мгновения появлялось столько умиротворения, довольства, что спорить с ней было бесполезно. У неё, на самом деле, была своя жизнь, с детьми и с мнением мужа, или кем она его считала, спорить с ним она, не то чтобы не смела, а попросту не хотела. Складывалось впечатление, что однажды взяла и перечеркнула всю свою прежнюю жизнь, всё, присущее ей сумасшествие, планы, мечты и замыслы, всю свою сущность, и сосредоточила весь свой мир лишь на одном человеке. За чьей спиной она успокоилась, со всем смирилась, радовалась его присутствию рядом, занималась домом и растила его детей. И в ней, кажется, даже всплесками не возникали бури сопротивления, хотя бы той незавидной роли, по факту, любовницы, в которой она жила уже много лет. Как-то сюда ещё вплеталась история брака с итальянцем, по всей видимости, фиктивная, но теперь хотя бы понятно, почему никто не мог её найти по прежнему имени и фамилии. Их просто больше не было, не было, как и моей сестры. Передо мной сейчас стояла не Ксения Захарова, а женщина с другой внешностью, с другим отношением к жизни, с непонятными мне воспоминаниями и дальнейшими планами на жизнь. Передо мной стояла Оксана Кваттрокки. Позабывшая наш дом, наше общее детство, нашу семью. Всё, о чём она могла говорить, это о детях и о человеке, которого считала мужем, и об их жизни в Италии. – Ты расскажешь родителям? – спросила она. Я медлила с ответом. – Не знаю… Как я могу такое рассказать? – в конце концов, удивилась я. – Они не переживут. Ксения опустила глаза, в этот момент выглядела печальной и виноватой. – Даже если ты расскажешь… я не приеду увидеться с ними. От этих её слов стало пронзительно больно. – Мне не столько стыдно, - продолжила она, - сколько… я не знаю, что им сказать. – Ксения пожала плечами. – Мне нечего. Наверное, потому, что я давно не их дочь. Той Ксени, Ксюши больше нет. Мне кажется, она осталась в больнице, среди неудачников и наркоманов. Мне потребовалось два года, чтобы вернуться к полноценной жизни. Рома увёз меня в Италию, и это самые лучшие мои воспоминания в жизни. Знаешь, многие бывшие наркоманы говорят о том, что им очень трудно держаться, что вокруг много соблазнов, что хочется снова ощутить ту эйфорию… А для меня это ужас. И никакой эйфории я не помню, только бесконечный бег по кругу, сначала неуёмное веселье, а потом злость, боль, грязь вокруг, какие-то люди, и полная безысходность. А после этого солнечная Кампания, и я самая счастливая женщина в мире. И это ощущение и стало для меня наркотиком. И я никому не позволю это у меня отобрать. Надо будет – буду драться, с кем угодно. Так можешь своему Андрею и передать. Я на сестру посмотрела. – Он не мой. Мы встретились с ней взглядами, и сестра мне сказала: – Захочешь – будет твой. А не захочешь – сдашься. Это я комментировать никак не стала. Поводила пальцем по столешнице. – Значит, ты скоро уедешь? – Как только Рома закончит дела, заключит несколько сделок в Европе, так мы сразу и уедем. Под санкциями работать очень трудно. Из России проще. – А как же его семья? – А что его семья? – удивилась Ксюша. – У них всё хорошо, они ни в чём не нуждаются. Рома всё для этого делает. Он, вообще, всё для всех делает. Остаётся только наизнанку вывернуться. – Зато смелости признаться у него не хватает, - не удержалась я от язвительности.