Мы все чаще говорим о революционном прорыве в отношении между полами, но реальность почти не меняется. Согласно исследованию журнала Brigitte за 2021 год, 44% отцов считают современное разделение труда более справедливым, чем 10 лет назад. И только 39% матерей с ними согласны. Каждый третий мужчина утверждает, что «организация и выполнение ра­боты по дому и воспитанию детей» распределяется «в равной степени» между обоими партнерами. Среди женщин так думает только каждая пятая [34]. В другом исследовании под названием «Работающая мама» почти треть опрошенных заявляли, что, несмотря на наличие супруга, часто чувствуют себя матерями-одиночками или что партнер для них «как еще один ребенок» [35]. Некоторые социологи даже сравнивают эмоциональное состояние женщин (особенно после рождения первого ребенка) с ситуацией в постреволюционном обществе. Например, как в Египте после «арабской весны», когда надежда на расширение свобод и торжество справедливости постепенно сменилась осознанием того, что скоро власть захватят все те же старые лица и все останется как было. «Все революции ведут от эйфории к разочарованию, — написал однажды Вацлав Гавел в своем снисходительном эссе [36]. — Депрессия, вероятно, неизбежна. Однако на уровне общества она преодолевается, когда подрастает новое поколение». Но хотим ли мы ждать изменений так долго? «Мне кажется важным, чтобы ребенок в повседневной жизни воспринимал тебя так же, как маму. Это значит, что папа должен не просто играть с ним по часу каждый вечер или читать на ночь книгу. Надо сделать так, чтобы ребенок чувствовал, что оба родителя могут делать все, что они равноправны. На мой взгляд, хороший отец — это отец, у которого, с точки зрения ребенка, нет отдельной роли. Он просто всегда рядом и любит его». Кай, 50 лет, частный предприниматель, отец десятилетней Мики Откуда мы родом «Когда прошлое не освещает будущее, разум блуждает во тьме», — писал Алексис де Токвиль [37]. Но как далеко назад нужно заглянуть, чтобы увидеть ясную картину? До­статочно ли вернуться в послевоенные годы или во времена разделения Германии, когда выросли родители тех, у кого сейчас появляются дети? Или предстоит сначала пройти через грохот и дым начала ХХ века, дальше и дальше вглубь веков, мимо вой­н и революций, вплоть до самого начала? «В докультурные времена <…> мужчины стремились к сексу, которого в свободном доступе не было», — пишет биолог Мейке Стоверок, недавно выпустившая книгу «Женский выбор. Начало и конец мужской цивилизации» [38]. В животном мире обычно самки решают, с каким самцом им размножаться. По словам Стоверок, чтобы добиться секса, они «должны выделиться: драться, приносить подарки, красиво выглядеть» [39]. Только с развитием оседлого земледелия и зарождением рудиментарной цивилизации женщины лишились этой силы. По мнению Стоверок, это произошло оттого, что «беременные и кормящие мамы не могли в той же степени, что и мужчины, добывать ресурсы, и те сразу же запретили им это делать; с тех пор у женщин был только один способ обрести статус — общение с мужчиной». Даже притом, что наблюдения о мире животных проблематично перенести непосредственно на людей, гипотеза звучит очень убедительно: «Мы все еще можем заметить эту экономическую зависимость женщин, и создана она руками человека. Руками мужчин» [40]. Таким образом сформировалась система общественного порядка, которая слишком долго имела огромную власть над всеми сферами жизни. Благодаря этому сегодня она определяет реальность и остается культурным клише. Фигура патриарха, как пишет философ Дитер Томе, властвовала на трех уровнях: «Бог-отец стоял на самом верху, под ним находился “уполномоченный” им монарх, а этажом ниже правил отец семейства, положение которого заботливой рукой оберегали первые двое» [41]. В последние годы появилось бесчисленное количество оснований для дебатов с названиями вроде «Конец патриархата» или «Последние дни патриархата». При этом далеко не всегда во внимание принимается тот факт, что абсолютистскому мужскому правлению угрожают далеко не только дискуссии о том, должны ли женщины голосовать и могут ли отцы ходить по городу с ребенком в слинге. Еще в XVII и XVIII веках философы эпохи Просвещения ставили под сомнение непоколебимость мужской власти и спорили с главенствующим положением отцов. Иммануил Кант писал: «Патриархальное правление <…>, при котором подданные, словно несовершеннолетние дети <…>, вынуждены выполнять только пассивную роль, <…> есть величайший де­спотизм, какой только можно представить» [42]. Вот уже более 300 лет, по словам Томе, патриархат «расколот и потрепан бурями времени» [43]: Бог утратил силу, померк или бежал — так или иначе, небо вдруг опустело; монарх лишился своих напудренных кудрей на эшафоте; да и отец уже не кажется всевластным. Веяния новой свободной волны нашли отражение в переписке деятелей эпохи Великой французской революции. Например, революционер Жак-Пьер Бриссо, который родился в 1754 году и был обезглавлен в 1793-м, отец троих сыновей, в парижском салоне признавался, что «завидует кормящей матери»: «Мы, несчастные отцы, поглощенные своими делами, почти ничего не стоим для своих детей». Бриссо мечтал поддерживать связь со своими отпрысками посредством космических магнитных волн (такая эзотерическая концепция была в то время в моде). Можно сказать, что он был предшественником вечно отсутствующих отцов, с которыми семья может пообщаться только по телефону, мейлу, с помощью банковского перевода или других электронных средств связи. Несмотря на нелепость этой идеи, не стоит пренебрегать ощущениями одиночества и потерянности, выраженными в ней. Чета Бриссо была в целом довольно похожа на современную семью. В письме к сестре мадам Бриссо отмечала, что «мужчины далеки от возможности познать это нежное чувство» и что она не думает, «что, если отец не вносит свой вклад в заботу о детях, женщина может в одиночку обес­печить должное воспитание без помощи домашних учи­телей» [44]. Отсутствие поддержки, умственная нагрузка и потребность в аутсорсинге — в ее словах уже тогда присутствовали все основные мотивы сегодняшней борьбы за гендерное равноправие. Жизнь без властной отцовской фигуры вызывала не только ощущение свободы и эйфории. Старые правила и законы утратили силу, и у людей появилось чувство незащищен­ности и брошенности. Суть этой эмоциональной опусто­шенности выразил поэт Жан Поль, написавший стихотво­рение с неслыханным заголовком «Речь мертвого Христа с вершины мироздания о том, что Бога нет» (нем. Rede des toten Christus vom Weltgebäude herab, dass kein Gott sei). В нем автор описал ужасный мир, в котором видны лишь «ртутные шарики бесчисленных я», они «вспыхивают, катятся, блуждают, сбегаются и разбегаются, не обретая единства и устояния»5. Звучит так, будто эти строки были написаны в XXI веке, — из-за химической метафоры и темы разобщенности и фрагментированности. Христос плачет: «Мы сироты, мы все без Отца» [45]. Остается только задаваться вопросом: почему же сегодня мужчины все еще берут на себя меньше работы по дому, если, по словам Дитера Томе, патриарха сбросили с пьедестала несколько веков назад? Начнем с того, что от эпохи Просвещения к постмодерну нельзя провести непрерывную прямую. За каждым действием следует противодействие, в хаосе рождаются новые структуры. Может, глава семейства больше не правит железным кулаком и не является абсолютным авторитетом в семье и обществе, но он нашел способы и средства по-прежнему чувствовать себя комфортно на персональном троне, невзирая на все гендерные революции. XVIII век был не только эпохой революционных движений, но еще и временем, когда люди начали работать вдали от дома — на мануфактурах и первых фабриках. Стал привычен буржуазный уклад жизни и соответствующая ему модель семьи. До этого определяющим фактором социального положения для всех была принадлежность к сословию: дворянство, духовенство, плебеи… Теперь же большее значение приобрел пол, и вместе с этим мир разделился на общественный, «мужской», и частный, «женский». Женщин все чаще исключали из трудовой деятельности, ведь они должны были посвятить себя работе по дому и материнству. В песенном цикле, созданном Робертом Шуманом в XIX веке, есть такие строки: «Только мать знает, что такое любовь и каково быть счастливой. О, как жаль мне тех, кто не может испытать материнской радости!» Политика новая — посыл прежний Когда в 2007 году правительство Германии ввело новое пособие для родителей, перед экспертами по вопросам семьи, пожилых людей, детей и других групп населения, далеких от идеала «высокоэффективного мужчины» в возрасте от 25 до 55 лет, встала непростая задача. Требовалось убедить людей в том, что можно и даже нужно строить семью иным образом, отличным от того, что считалось нормальным и «естественным» в прошлые века. В департаменте связи Министерства по делам семьи, пожилых граждан, женщин и молодежи Германии приняли решение расклеить по всей стране плакаты. На них был изображен круглый живот беременной девушки, а сверху, на самой его вершине, — пара детских ботиночек и слоган снизу: «Ползать научусь у мамы, бегать — у папы» (нем. Krabbeln lerne ich bei Mama. Laufen dann bei Papa). Мама и папа, как одна команда, вместе помогают ребенку развиваться — позитивный посыл на самом деле. Но те, кто знаком с физиологией роста маленьких детей, не могли не обратить внимания, что такая псевдоэгалитарная установка предполагает четкое разделение задач: первые 10–12 месяцев жизни о ребенке заботится мать, а уже после этого к воспитанию подключается отец. Получается, революционная политическая мера имела ре­акционный подтекст. «Если посмотреть на данные по вы­платам родительских пособий, нельзя не заметить, что эта инструкция была выполнена почти в точности, — считает профессор Катарина Ролих из Немецкого института экономических исследований. — Мамы заботятся о малышах в течение первого года, а папы время от времени подключаются позже». Кое-что, конечно, изменилось в лучшую сторону. До 2007 года выплаты по уходу за ребенком назывались учебными и составляли максимум 450 евро в месяц. Среди тех, кто их тогда получал, мужчин было всего 3% [46]. Реформа родительских отпусков и пособий должна была повысить уровень трудоспособности матерей и вовлеченности отцов и этим вызвала довольно противоречивые реакции. Так, лидер Христианско-социального союза в Баварии Петер Рамзауэр высказывался о ней как о никому не нужной стажировке [47]. Сегодня родителям компенсируют 65% заработной платы (а при низком уровне дохода — все 100%) и предоставляют два дополнительных месяца отпуска, если оба родителя воспользуются этим предложением [48]. Например, в 2020 году родительское пособие получали около 1,9 миллиона женщин и мужчин в Германии. В общей сложности отцам выплатили сумму, которая соответствует 24,8% заявленных оплачиваемых месяцев. Для сравнения: в 2019 году эта цифра составила 24,4%, в 2015-м — 20,9% [49]. В 2016 году в отпуск по уходу за ребенком уходили 98% матерей и менее 40% отцов [50]. (Подробнее о том, как будущие родители планируют свою жизнь, см. в главе 5.) При этом боль­шинство пап берут отпуск в первый год жизни ребенка вместе с женами, чтобы им не приходилось заботиться о малыше в одиночку. Устраивают ли нас изменения, которые измеряются диапазоном 2%? Как увеличить долю мужского участия в воспитании? Стоит ли продлить выплату родительского пособия до 24 месяцев? Есть ли необходимость увеличить его сумму? Или, может быть, имеет смысл на законодательном уровне определить, кто и в каком объеме будет его получать? (Подробнее об этом будет в заключительной главе.) Например, в Исландии родителям платят 80% от их среднего дохода, а девять месяцев отпуска по уходу за ребенком разбивают на три равные части — для матери, для отца и еще три месяца, которыми можно распорядиться по своему усмотрению. Как результат, почти 97% отцов в стране берут отпуск, чтобы ухаживать за ребенком [51]. «У многих сложилось довольно романтизированное представление о том, что значит иметь детей. Это не пробежки по цветущим лугам и постоянное веселье. Теперь я понимаю, почему все говорят, что ребенок не спасет отношения. Для того чтобы справляться одновременно с детьми, домашним хозяйством и работой, нужен прочный фундамент. Дети не облегчают отношения, а только делают их в разы сложнее». Морис, 45 лет, госслужащий, отец двоих сыновей (5 и 8 лет) Кодекс детства Эта статистика дает понять, насколько частная жизнь зависит от политических норм. И мы, возможно, даже больше подвержены влиянию законов прошлого, чем новых правил. В 1977 году, в год, когда я родился, в Германии провели одну из первых крупных реформ в области семейного права. До этого момента у каждого мужа была юридическая возможность прекратить профессиональную деятельность жены. Мой отец не стал бы так делать, но у него не было и необходимости: мама считала, что для нее будет совершенно правильно отложить карьеру секретаря в электротехнической компании, чтобы присматривать за детьми. По ее словам, работать ей нравилось, она любила офисную атмосферу, стук печатных машинок Olympia и гул телефонных разговоров. Но она добавляла, что всегда с нетерпением ждала возможности провести время с детьми, как будто хотела убедиться, что я не стану испытывать чувство вины. В 1978 году мои родители переехали в одноэтажный домик в пригороде Мюнхена. Там было пять комнат общей площадью 100 квадратных метров и даже небольшой садик, в котором росло сливовое дерево. В новостройках на окраинах были десятки таких одинаковых домишек, в каждом из которых жила семья с одним, двумя или тремя детьми. Это были люди со схожими целями и проблемами. На самом деле, конечно, у моей матери не было другого выхода, кроме как бросить работу. За дом и «Фольксваген Пассат» нужно было выплачивать кредит, поэтому работал мой отец (выпускник факультета бизнес-администрирования и управляющий в банке), который получал гораздо большую зарплату. Таких понятий, как отпуск по уходу за ребенком или право на место в яслях, тогда не было: феде­ральный закон об отпуске на воспитание правительство приняло только в 1986 году. Согласно ему, родители могли брать отпуск на срок до десяти месяцев и получать 600 марок ежемесячно. Поэтому до пяти лет я не ходил в детский сад, где меня бы подготовили к шоку социализации, который ждал меня за пределами нуклеарной семьи. Да, даже это не воспринимали тогда как норму. Только в 1993 году власти Германии приняли закон, по которому дети получали место в детском саду с трехлетнего возраста, — я тогда учился в девятом классе. Не помню ни одной соседской семьи, где мать и жена не проводила бы дома большую часть дня. Тем не менее, конечно, это было прекрасное детство. Вблизи поля, где зимой лежал снег… А по вечерам ближайшая железнодорожная станция выпускала нам навстречу приезжавших из города отцов. Мы ужинали всей семьей, вместе смотрели «Место преступления» или телепрограммы с Вимом Тёльке, а спустя 10 часов все начиналось заново. «В нашей семье на самом деле очень классическое распределение ролей: у меня полный рабочий день, а жена в это время находится дома и занимается хозяйством. Она много трудится, и я об этом знаю. На мой взгляд, семейные дела, то есть время, проведенное с ребенком, мы делим удачно. Например, по утрам я встаю вместе с сыном пораньше, чтобы она могла еще немного поспать. Потом мы с ним вместе идем гулять или играем в детской. И это много для меня значит!» Ян, 30 лет, видеопродюсер, отец годовалого сына Кажется, все это давно ушло в прошлое. Но структура государственной налоговой системы и социальных программ в Германии по-прежнему ориентирована на модель семьи с кормильцем в лице мужчины. «Матери посвящают себя детям, воспитывают их, заботятся о доме и “прикрывают спину” мужчин», — пишет Ютта Альмендингер [52]. Время от времени повседневная жизнь напоминает нам, как мало изменились базовые общественные структуры. Например, когда налоговый консультант спрашивает о том, сколько на самом деле зарабатывает ваша жена («для подоходного налога, сами понимаете»6). И тут машина времени переносит нас в мир моего детства: чем больше у супругов разница в зарплате, тем больше налоговых льгот получит семья. И компании при этом предлагают бесплатную медицинскую страховку для партнера. Звучит ведь неплохо! Этот приятный бонус предусмотрен для тех пар, в которых женщина сидит дома, ведь, если бы она работала, пришлось бы оформлять страховку, а ее собственный дополнительный доход мог быть не таким уж и большим. Специалист по экономике семьи Катарина Ролих, которая отлично знакома с особенностями политической борьбы в столичном регионе, отмечает: «Каждая партия боится лишить своих избирателей чего-нибудь». Впервые заполняя совместную налоговую декларацию, я не только чувствовал себя взрослым, но даже увидел в этом особую романтику: простое бюрократическое действо было похоже на вторую свадебную клятву. Это как сказать: «Я согласен» — только уже не невесте, а традиционному семейному укладу. Потому что в глубине души вы тут же начнете подсчитывать: а стоит ли оно того, если жена переплачивает? Будем ли мы от этого богаче? Ответ на этот вопрос чаще всего отрицательный, так что все остается по-прежнему. «Мы не ведем точный счет. Конечно, иногда кто-нибудь из нас может сказать: “Слушай, у меня такое ощущение, что в последнее время только я делаю то-то и то-то. Можешь, пожалуйста, тоже уделить этому внимание?” Ощущения не обязательно отражают объективную реальность, но говорить о них важно. Не исключено, что ваш партнер устает и испытывает стресс на работе, а из-за этого некоторые вещи теряются из виду». Флориан, 39 лет, коуч и ведущий подкастов, отец пятилетнего ребенка Ментальный перегруз, умственная нагрузка, или mental overload Декабрьским вечером я отправляюсь на родительское собрание в детском саду. В группе 22 ребенка, родителей на этой встрече — 26. Из них женщин — добрых 60% от числа присутствующих, и активное участие принимают 90% из них. Сложно представить более однородную выборку, чем пары образованных людей с двумя источниками заработка в семье. И все же в какой-то момент воспитатель Карстен говорит: «Советую вам подписывать одежду термонаклейками с именем ребенка. Так вашим мужьям будет проще ее найти». Хотя я и нахожусь там, ко мне не обращаются. Разве это не грубость и несправедливость? Моя первая мысль: «Да знаю я, как выглядит одежда моей дочки!» Вторая: «По правде говоря, я иногда проверяю этикетки. Разумеется, моя жена их приклеила». И наконец: «На прошлой неделе я притащил домой чужую толстовку. Вот блин». С этого собрания я ухожу загруженным под завязку. Тащу с собой кучу трогательных историй о буднях моей дочки и ее друзей, целую папку с ее рисунками, пару телефонных номеров других родителей (чтобы устроить как-нибудь совместную прогулку) и легкое сомнение: «Может быть, у меня не настолько все под контролем, как я привык говорить?» И вдруг я начинаю замечать повседневные задачи и дела по дому, которые, не задумываясь, оставляю своей жене, как будто это что-то само собой разумеющееся. Например, стричь кро­шечные ноготки: она ведь хирург, у нее твердая рука. Мыть окна: у меня болевой порог выше. Наконец, организовывать детские дни рождения и выбирать подарки: уж не знаю почему, но я не любитель ходить по магазинам игрушек. Множество проблем, больших и маленьких, о которых мне не приходится переживать, потому что обо всем позаботится моя жена. Разве нет? «Иногда я задумываюсь о том, что со мной не так. После развода с первой женой я несколько лет занимался домашними делами и растил сына, который жил со мной. У его мамы появилась новая семья в другой стране. Вдвоем мы неплохо справлялись. Потом я снова влюбился, и теперь у меня отношения с другой женщиной. И всякий раз, приходя к нам домой, она начинает прибираться. И я, само собой, думаю о том, как это здорово. Как будто вклю­чается режим автопилота: женщина в доме — можно расслабиться». Франц, 45 лет, физиотерапевт, отец четырнадцатилетней Трикси «Для того чтобы наладить семейную или супружескую жизнь, — пишет ИТ-консультант, психолог и блогер Патриция Каммарата из Берлина, — помимо повседневных видимых задач, необходимо уделять внимание множеству незаметных <…> и выполнять их». Каммарата первой в Германии ввела понятие mental load. В одном из постов в блоге [53] она использует простой сценарий, чтобы продемонстрировать свой ход мыслей. Представьте ситуацию: ваш ребенок приглашен на праздник по случаю дня рождения. Казалось бы, ничего сложного, дело 2–3 часов. Но, по словам Каммараты, оно потребует множество этапов планирования. Где живет именинник/именинница?