— Хлоя. — А ваша фамилия, Хлоя? — Робертсон. Фигурка четырнадцатилетней девочки появилась на большом телевизионном экране, расположенном слева от судьи и прямо перед адвокатом обвинения. Девочка подалась всем худеньким телом вперед, как будто хотела целиком уместиться в видеокамеру, и невинным детским голоском повторила: — Хлоя Робертсон. Десятилетний ребенок, которого Джоанна увидела на пороге спальни четыре года назад, превратился в долговязого подростка. Блестящие каштановые волосы расчесаны на прямой пробор. Футболка с надписью «Паоло Нутини». Шотландский певец. Футболка выбрана неспроста, подумала Джоанна. Хлоя как бы сообщала миру: она любит Шотландию, а Джоанна заставила ее уехать. Интересно, видит ли Хлоя Джоанну? Есть ли и в ее комнате экран, на который транслируется заседание суда? — Я задам вам несколько вопросов, Хлоя, — обратилась к ней адвокат обвинения, Эми Мэддок. — Вы не возражаете? У Эми двое детей, и сейчас она разговаривает с Хлоей тем же голосом, каким не раз их обманывала: «Вот увидишь, иголочка уколет совсем не больно!» — Нет. — Пожалуйста, остановите меня и задайте вопрос, если что-нибудь будет непонятно. — Ладно. — Вам знакома эта женщина? — Костлявый палец Мэддок шампуром воткнулся Джоанне в грудь. Значит, девочка ее все-таки видит. И без того плохо после всего, что случилось, — но постоянно находятся вещи, которые сталкивают все дальше и дальше в пропасть. Судебная художница тщательно работала над зарисовками: взгляд на бумагу — взгляд на Джоанну. Поскрипывание карандаша по бумаге перекрывало все остальные звуки в просторном зале суда. — Да, — ответила Хлоя. — Откуда вы ее знаете? — Она крутила роман с моим папой. Ого, даже ребенок знает, как это называется. — Когда вы с ней познакомились? — Я застала их в спальне в Эдинбурге. — Вы «застали их в спальне»? Кого — их? И что они делали? — Протестую! Подобные вопросы не отвечают интересам ребенка. Адвокат Джоанны, Мэттью Маркс, держался высокомерно и нагло. Жалко, что она не выбрала защитника с голосом поприятнее. Этот разговаривает как злодей из детского фильма. — Протест отклоняется. Хлоя, вы можете ответить, если хотите, но я думаю, мы понимаем, что вы имели в виду. Джоанна опустила взгляд на свои колени, пытаясь выровнять дыхание. Не отвечай, не отвечай. Ты не обязана отвечать. — Я бы хотела ответить. Джоанна невольно подняла глаза на экран. На этот раз голос Хлои звучал совсем не по-детски — обличающий, даже зловещий. Она перевела взгляд с Джоанны на судью, женщину лет шестидесяти. Адвокат рассказывал Джоанне, что оба сына судьи женаты, имеют детей и работают врачами. И судья, и адвокат обвинения — обе хорошие матери. — Они занимались этим в постели родителей. Потом я узнала, что она таскалась за папой уже девять месяцев. Судебная художница заскрипела карандашом: новая реакция на сказанное свидетелем — новая страница альбома. Карандаш, ластик, подуть на страницу, смахнуть катышки от ластика, снова карандаш, взгляд на Джоанну, взгляд — на бумагу. Интересно, кого сейчас она видит перед собой? Художница, тоже наверняка прекрасная мать, всматривалась в лицо Джоанны, своим прищуром словно отвечая на вопрос: суку-убийцу. У Джоанны чесался нос, но ей было велено его не чесать. Не чесать нос, не вертеться и ни при каких обстоятельствах не улыбаться. После этого ей и самой было не до улыбок, но ежедневный инструктаж Алистера (не чесаться, не вертеться и много всяких других «не») основательно вдолбил в нее этот последний запрет. Не улыбайся, не улыбайся, помни про Фокси-Нокси и про Линди[1]. Джоанна твердила про себя эти слова, и они помогали не думать о главной проблеме — о том, что чешется нос. С чего бы тебе улыбаться? Ни в коем случае этого не делай. Наконец зуд утих. Она повернулась лицом к экрану и сосредоточилась: она должна выглядеть вменяемой, выглядеть адекватной. Хлоя посмотрела ей прямо в глаза. — Моя мама очень хорошая, — сказала девочка. — Они с папой были счастливы, пока не появилась вот эта. 6 Джоанна 15 февраля Джоанна обернулась посмотреть на Ноя. Он крепко спал на боку, прижавшись щекой к одеяльцу. — Погибель женщинам растет, — улыбнулась Джоанна. Она так любила Ноя, когда он спал. — Он станет премьер-министром, — заявил Алистер. — Шотландии! — Думай, что говоришь! Алистер был ярым сторонником Лейбористской партии. Окончив Мельбурнский университет с дипломом политолога, званием магистра делового администрирования и твердым намерением сделать карьеру, из мелкого пиарщика в городском совете он вырос в политического советника кандидата в парламент от Лейбористской партии в штате Виктория. Со своей предвыборной задачей Алистер справился настолько здорово, что и британская Лейбористская партия тоже решила воспользоваться его услугами. Отец Алистера был шотландцем, поэтому с получением гражданства проблем не возникло. Робертсон-младший проработал два года в Лондоне, а потом был откомандирован в Шотландию: тамошние лейбористы нуждались в чудо-пиаре. Он обладал необходимыми рычагами влияния и пользовался уважением, что делало его, как справедливо отметил в своем блоге Джеймс Мойер, беспроигрышным кандидатом в парламент на следующих выборах. А Джоанна была социалистом, сторонницей независимости Шотландии и голосовала за Национальную партию. С первого же дня знакомства они с Алистером с удовольствием подтрунивали над политическими взглядами друг друга. Познакомились они в день выборов. В школе, где работала Джоанна, был устроен избирательный участок. Алистер представлял интересы местного кандидата-лейбориста и стоял на входе, раздавая листовки. Одну листовку он протянул Джоанне. — Спасибо, не нужно, я не люблю тори, — сказала она. — А кто их любит! — воскликнул он, провожая ее взглядом. Джоанна была в спортивном костюме — она возвращалась с пробежки. Алистер — она это заметила — обратил внимание на ее красивые ноги и классную попу. — Я могу вам это доказать, — сказал Алистер, когда Джоанна шла обратно к выходу. — Что доказать? — Что мы не имеем ничего общего с консерваторами. — Правда? — Да, но только после ужина. О том, что он женат, Алистер сообщил ей лишь четыре недели спустя. * Дорога на Гилонг на редкость уныла. Единственными ориентирами здесь служили кресты на обочине, напоминавшие о людях, которые погибли, стремясь поскорее завершить тоскливое путешествие. Впереди показались тяжелые клубы черного дыма. — Черт, — ругнулся Алистер. — Я думал, горит где-то на севере, в районе Килмора. Он включил радио. По первому каналу передавали классику. Алистер переключил на другой. Равнодушный женский голос уведомлял: — Если вы живете в Энглси или Дорне и видите пламя, не пытайтесь выйти из дома. Слишком поздно… Если вы живете в Торки и видите пламя, не пытайтесь выйти из дома. Слишком поздно. Если вы живете в… — Твою мать, — только и сказал Алистер. — Что это значит — «слишком поздно»? Что ты умрешь? — Вероятно, это означает, что, если останешься дома, у тебя будет больше шансов уцелеть, чем у тех, кто вышел на улицу. — Ну ведь до Пойнт-Лонсдейла мы доберемся нормально? — Подожди… Алистер дослушал прогноз. — Похоже, горит дальше, на Грейт-Оушн-роуд. Я остановлюсь, позвоню маме.