Нет, вы видели? Приносит присягу и ухмыляется. Ухмыляется! #joannalindsay #joannalindsayisevil Эти твиты меня бесят. Я убираю телефон как раз в тот момент, когда обвинитель спрашивает, понимает ли Джоанна, почему она здесь. Она страшно похудела, в ней килограммов пятьдесят, не больше. Волосы зверски стянуты на затылке. На лице переизбыток косметики, включая жирную черную подводку на веках. Более непристойного платья я в жизни не видела. Она улыбается, или даже нет, не просто улыбается — ухмыляется. Она прочитала пособие о том, как нужно выглядеть и вести себя в суде, и делает все с точностью до наоборот. Да, ухмыляется, иначе это не назовешь. Джоанна садится. — Мисс Линдси, вы уже признались в том, что убили Алистера Робертсона, — заявляет обвинитель. Молодой адвокат Джоанны вскакивает на ноги. — Протестую! Мисс Линдси призналась в том, что совершила непреднамеренное убийство в состоянии ограниченной вменяемости. Заключения психиатра, которые вчера были представлены суду, свидетельствуют о том, что в момент совершения преступления подсудимая была психически нездорова — как, собственно, и сейчас. — Возражение принято, — произнесла судья. — Пожалуйста, переформулируйте свое заявление, госпожа Мэддок. — Хорошо, ваша честь. Мисс Линдси, мистер Маркс только что проинформировал нас, что ваше поведение может быть оправдано психическим расстройством, из-за которого вы не в состоянии нести полной ответственности за совершенное преступление. Как насчет того, чтобы прилюдно признать себя сумасшедшей? Мэтью Маркс снова вскочил, но Джоанна качает головой. — Я знаю, что говорит мой адвокат и какие заключения выносят психиатры, — что в момент преступления у меня было посттравматическое стрессовое расстройство, которое началось у меня сразу после… после Ноя… после того, что произошло с Ноем. Врачи говорят, что у меня тяжелая форма депрессии, навязчивые воспоминания, галлюцинации и что я вообще веду себя очень странно. Да, возможно, все это так, но это не имеет никакого отношения к делу. Я убила Алистера не из-за посттравматического стрессового расстройства. А потому что так решила. По-вашему, у меня и сейчас галлюцинация? Нет. Я хочу быть наказана за совершенное преступление. Я хочу понести кару. Вынесите мне обвинение в предумышленном убийстве, потому что я совершила именно его. Приговорите меня к пожизненному заключению, потому что я заслуживаю именно этого. Во всем виновата я — и только я одна. Ной не виноват в том, что постоянно плакал, и сотрудники «Эмирейтс» не виноваты в том, что не пожелали мне помочь, и служба безопасности аэропорта тоже ни в чем не виновата. — Служба безопасности аэропорта? — переспрашивает обвинитель. — Что вы имеете в виду? — Я имею в виду то, что я принимаю всю ответственность на себя. Чего же тут непонятного? Не слушайте моего молодого умного адвоката. Не слушайте никого, кроме меня. Я убила его! Заберите меня! Отправьте меня за решетку! Джоанна, дрожа от бессилия, кричит на весь зал: — Господи, ну я прошу вас! В зале беспокойно заерзали. Всем неловко, и, думаю, это не потому, что Джоанна абсолютно не в себе (хотя она, безусловно, не в себе), а потому, что ее желание признать свою вину лишает ядовитых наблюдателей возможности поглумиться. Адвокат Джоанны улыбается, сидя в первом ряду. Слава богу! Его подзащитная производит впечатление сумасшедшей, как он и рассчитывал. — То есть вы утверждаете: вы понимали, что делаете, когда его убивали? — Да! От злости у Джоанны даже слезы высохли. — Почему я должна столько раз повторять одно и то же? Неужели это так трудно — просто взять и вынести человеку приговор? Я знала, что он не застегнул ремень безопасности. Я знала, что мы едем на скорости сто сорок километров в час. Я хотела убить нас обоих. Я схватилась за руль. Я направила машину прямиком на дорожный знак. — Но ведь ваш ремень безопасности был пристегнут? — Такая уж, видно, была моя судьба — и мне нести этот крест до конца дней. Я забыла отстегнуть ремень. Я многое забываю. Я — идиотка. Каждая ее фраза вызывает все больше нервозности в зале. — И вы признаетесь в том, что умышленно убили своего мужа? — спрашивает обвинитель. — Господи! Я что, говорю с вами на суахили?! Да! Я всем в этом признаюсь! Очередной шквал эсэмэсок и твитов. Художница переворачивает страницу и начинает новый набросок. — Но почему, Джоанна? Почему вы убили его? — спрашивает обвинитель. Она ненадолго задумывается, тщательно взвешивая слова, прежде чем произнести. — Я убила его потому, что больше не могла находиться с ним рядом ни одной секунды. — Ваша честь, я хотел бы попросить о небольшом перерыве. — Адвокат Джоанны снова вскакивает, лицо встревоженное. Перерыва он требует явно не из сочувствия к ней, а потому что это добавляет убедительности «психиатрической» версии. — Как вы все видите, моя подзащитная в расстроенных чувствах — ей необходим отдых. — Не настолько они расстроены, чтобы я не могла говорить! — кричит Джоанна. Судья внимательно смотрит на Джоанну и в конце концов, видимо, приходит к выводу, что подсудимая и в самом деле чувствует себя не лучшим образом. — Объявляется перерыв до четырнадцати ноль-ноль. * Я не могу ждать до двух. Мне нужно быть рядом с Хлоей. Да и вообще, оттого, что я сижу здесь, ни мне, ни кому-либо другому никакой пользы. Пора двигаться дальше. Джоанну еще не увели из зала суда. Мисс Эймери — пожилая дама, которая давала показания вчера, — подошла к Джоанне и разговаривает с ней, взяв за руку. Джоанна говорит что-то и смотрит на мисс Эймери умоляюще. Я читаю по губам: она говорит «спасибо». Потом обнимает старушку, и вот уже та целеустремленно проходит мимо меня. Надо отсюда выбираться. Действовать дальше. Хочется поскорее увидеться с Хлоей и мамой, с папой и Филом. Хочется перестать чувствовать то, что я уже чувствую: жалость к ней. Хочется снова в полной мере ощутить то, чего я уже не ощущаю: гнев. Едва я вышла из здания суда, как меня окликнул женский голос. Женщина нагнала меня, с трудом переводя дух. — Александра, — снова произносит она мое имя. — Я — Кирсти Макникол, подруга Джоанны. Я пойму, если вы не захотите со мной разговаривать, но я подумала, вдруг у вас найдется немного времени, чтобы выпить со мной кофе? Я смотрю на запястье, чтобы оттянуть принятие решения, вспоминаю, что уже много лет не ношу часов, и говорю: — Да, конечно. Мы сидим в закутке старомодного кафе на Бёрк-стрит. — Джоанна попросила меня передать вам кое-что, — говорит Кирсти и достает из сумки сверток. — Я не знаю, что это, но обещала, что передам. Я беру сверток и удерживаюсь, чтобы немедленно его не развернуть. Ума не приложу, что она могла мне прислать. — У вас, конечно, больше причин ее ненавидеть, чем у кого-либо, — говорит Кирсти. — Но… Она начинает плакать, хватает салфетку из подставки и аккуратно вытирает потекшую под глазами тушь. — Да нет, что там, — говорит она. — Вы имеете полное право ненавидеть ее. Она сваляла такого дурака! — Что вы собирались мне сказать? — Она была такой хорошей до него! Теперь тушь уже не спасти — она льется с густых ресниц верной подруги черными ручьями. — Я знала ее всю жизнь — с ясельной группы. Она такая солнечная! Мы всегда были вместе, неразлучны, если не считать того времени, когда она стала тайком встречаться с ним. И ее мама — она была точно такой же. Добрейшей душой. Я знаю, что в это трудно поверить, но она совсем не такая, какой ее все считают. Она вовсе не плохой человек. А этот чертов козел… Совсем как ее отец. Простите. — Ничего-ничего. — Я протягиваю ей новую салфетку — она ей совершенно необходима. — Это не просто слова — она действительно была очень хорошим человеком. По-моему, до встречи с ним она за всю жизнь ни разу никому не соврала. Она была веселая. Счастливая. Я так ее любила. — Кирсти улыбается и вытирает глаза. — Ладно, отпущу вас домой. Я, правда, не знаю, что в этом свертке, но, если вы захотите со мной поговорить, вот моя визитка. Убирая руку со стола, она опрокидывает стакан. — Я всегда такая! «Ты вазы крушишь и ломаешь фарфор», — говорит она и ставит стакан на место. — Что? — удивляюсь я. — Да это так, из одного стихотворения, которое мне очень нравится. Ну да, точно, его цитировал Фил. «Ода к Ал». — А, из того, про растяпу? — говорю я. — Нет-нет. Это про любовь. Стихотворение о том, как он ее обожает. Кирсти вручает мне визитку, оставляет на столе десятидолларовую купюру за два кофе и протягивает руку, чтобы пожать мою. Когда она скрывается из виду, я смотрю на визитку: Кирсти Макникол, менеджер по организации мероприятий, и адрес в Ислингтоне. Я кладу визитку на стол и спешу на трамвайную остановку, улыбаясь ее последним словам и думая о Филе. Это про любовь. Стихотворение о том, как он ее обожает.